Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер
Ах, Крошка Ру, жаль, не тебя я любил, не по тебе страдал!
Жена.
Часть вторая
И, наконец, женщина-загадка номер три - моя бывшая жена. Она меня взяла, как говорится, на “гоп-стоп”, ошеломила сразу и окончательно. Как я уже писал, произошло это во время нашего короткого полета из Москвы в Ленинград на научную конференцию. Меньше чем за час полета она сначала сразила меня эмоционально рассказом об итальянских сапогах, принесенных на жертвенный алтарь Канту. Затем - интеллектуально, пытаясь вызвать меня на обсуждение философии Шестова. Хотя я так и не понял, при чем здесь был Шестов? Потом пошла культурная программа с цитатами из Шекспира и Пушкина. А под конец она наступила на мою больную мозоль - завела разговор об именах:
– А все-таки интересно, что вас зовут Николай Николаевич, как сказал поэт: “Легче камень поднять, чем имя твое повторить”.
Я вздрогнул:
– Это почему еще?
– Ну вот, смотрите. Скажем, Петр - камень, значит, Петр Петрович - два булыжника, еще немного, и революция. Ведь если Николай - это благо, значит, Николай Николаевич - благо в квадрате, а ведь вы говорите, что отец ваш - Николай Николаевич, то есть ваше личное благо будет уже в кубе. Но если Николай не благо, а, скажем, беда, тогда вы в настоящей опасности - в такой беде, из которой не выберешься. Тогда получается, что ваше имя, может, в этом самолете сейчас самая большая тяжесть, угроза полету, справимся ли?
– Вы мне своими страшилками нашу домработницу напоминаете, она тоже все охала: как это самолеты вообще летать могут? Ведь они из металла, такие громадные, ан нет, вспорхнут, и в небо. Ей брат мой, физик, все про аэродинамику да про реактивное топливо толковать пытался - бесполезно, а тут пришла из церкви, вся светится, радостная - поняла, говорит, наконец-то поняла: самолеты летают по божьему соизволению. И успокоилась. Но дело не в этом, имя мое не благо и не беда, а результат недоразумения. И первый Николай - случайность, и Николаевич - всегда под сомнением. Не то что в порядочности матери сомневаюсь, но ведь теоретически мог же быть какой-нибудь аспирант приходящий, ведь что-то она делала с утра до вечера в своих японских шелках, не все же мигренью мучалась? (Это я вслух не стал говорить постороннему человеку, но подумал про себя.) Человек никогда на сто процентов не может быть уверен, кто его отец, даже с матерью бывают ошибки. Вот сейчас научились делать генетические тесты - и все равно какая-то погрешность всегда существует. Ну, это к слову, а вообще вы правы, для меня мое имя - тяжесть на всю жизнь.
…Получилось так, что после этого я уже не мог вычеркнуть ее из своей жизни, хотя, казалось бы, ну что ей в имени моем? Сама же потом все время твердила, как попугай, что “роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет”, такая вот она была родная душа для Умберто Эко, Гертруды Стайн и компании.
Продолжение профессиональной трудовой деятельности. мои ученики
Следующее поколение моих студентов было совсем другим, хотя девочки в кружевных трусиках под мини-юбками с плюшевыми мишками в студенческих сумках изредка попадались мне на глаза, но даже они сами чувствовали себя в этой новой жизни не в своей тарелке, бродили как призраки прошлой, дореволюционной эпохи. А в воздухе пахло грозой: коммунистические старцы мерли как мухи, и было понятно, что мы находимся на пороге чего-то нового. Как всегда в преддверии социальных катаклизмов, забурлило коллективное бессознательное: кто пошел на демонстрации, кто записался в кришнаиты. Как грибы после дождя появлялись всевозможные секты и общества самопознания. Последовательницы Блаватской с горящими глазами сталкивались в узких московских переулках с духовными детьми Штайнера, почитатели египетских культов неодобрительно кивали в сторону прославянских ярилопоклонников и свидетелей Перуна. Все эти самопознанты в апокалипсическом бреду практически не обращали внимания на окружающую действительность, а реальные люди готовились к реальной жизни.
И вот следующим потоком моих студентов и стали эти “нью-реалисты”, готовые учиться “революции по Гегелю”. Философское образование начало опять входить в моду, конкурс был - не пробиться. Мои студенты видели себя будущими вождями, это был не просто юношеский идеализм, так как одновременно с лекциями они готовили себе финансовую почву: открывали первые киоски по продаже всякой импортной дряни, ранее доступной только проверенным выездным коммунистам, или торговали шашлыками, строчили джинсы “с лейблами”, в общем, думали не только о надстройке, но и о базисе. Вспоминаю, что это было не самое лучшее время для не приспособленной к новым экономическим условиям интеллигенции, которая, собственно, и толкнула страну к этим новым условиям. У меня практически не хватало денег до зарплаты, приходилось “стрелять” у своих же студентов, живших далеко не на одну только стипендию. Я учил их мыслить, они пытались научить меня выживать. Когда я видел их академическую нерадивость, то готовил им “пересдачу”, когда они смотрели на мои потрепанные одежды - бежали безвозмездно помогать моей семье. Я был более принципиален, они были более практичны, но и более милосердны.
У меня как у философа была своя профессиональная загадка: как осуществляется связь философии с политикой? Почему полуграмотные рабочие первых российских мануфактур считали необходимым для своего революционного сознания изучать Гегеля? Ведь не Бакунин он все же! Как только такой респектабельный человек мог породить злобного Карла Маркса и жадных до человечины Ленина, Троцкого и Сталина? У меня вот старик Гегель никогда таких мыслей не вызывал, головную боль от него - помню, но желание все кромсать и всех расстреливать? Так и в случае с моим вторым поколением студентов - будущих политических консультантов и политтехнологов, а то и действующих политиков новой России совершенно по непонятной причине потянуло на изучение философии. Им уже, правда, не столько Гегеля было подавай, а Виттгенштейна, Хайдеггера и, “конечно, Деррида”. Семинары по ним стали настолько популярными, что мне пришлось искать дополнительные возможности их проведения помимо университетских стен. Вначале была идея проводить подобные лекции, семинары и круглые столы в Доме кино - это место уже прославилось своим прибежищем для всякого рода новшеств, вот и только-только народившиеся демократы его облюбовали. Но что-то претило мне делаться уж настолько модным. И тут я вспомнил, что давно не виделся с Крошкой Ру…
Подруга детства
Часть вторая
Я позвонил Крошке Ру, работавшей тогда в одном из академических институтов, чтобы она нашла возможность проводить мои философские семинары в стенах своего престижного заведения. Моя подруга стала крупнейшим специалистом по молодежной субкультуре Запада. Да она и сама с годами не менялась, оставаясь вечным подростком, хотя и вполне смышленым.
– Подруга, я хочу, чтобы ты тоже выступила на семинаре. Помню, у тебя когда-то была приличная работа “Виттгенштейн и использование шаблонов-образов детской литературы в психоанализе”. Я думаю, это будет интересно послушать.
– Степа, даже не проси, я философию сбросила с корабля современности. Давай я твоим орлам лучше про рокеров с панками живенько расскажу, гораздо актуальнее. А что, на твои семинары интересные мужчины придут? Скажи, во что одеться-то?
– Крошка-Крошка, ну когда же ты вырастешь? Какие тебе мужчины, когда ты давно уже замужем, дочку растишь, яйца на Пасху красишь?
Крошка Ру, как всегда, надулась на мои слова, обозвала “занудой”, но на семинары ходила и даже, как могла, подпевала мне. Единственное, ее чем-то лично обидел Хайдеггер, которого она терпеть не могла и поэтому демонстративно отсутствовала при его обсуждении.
– Не пойму, чего все с ним носятся-то? Принял нацизм, вступил в партию, как твой брат Николай, соблазнил девчонку-еврейку, как твой брат Михаил, и даже отказывал несчастной в ее способности мыслить. После войны начал оправдываться, дескать, сделал свой выбор, чтобы факультет спасти, а потом вообще из партии вышел, и ля-ля-тополя. И единственным, но очень авторитетным его защитником стала его брошенка, та самая Ханна Арендт, в то время уже прославившаяся не меньше своего “учителя” в кавычках. Дескать, не знал великий, что быть нацистом нехорошо, не читал дяденька “Майн кампф”, не ведал, что творит, и вообще во всем виноваты древние греки, полагавшие, что к власти должны приходить философы. А Herr Proffessor - белый и пушистый, не виноват же он, в самом деле, что был тогда со своим народом, там, где его народ в то время был? Вот какая славная Ханна Космодемьянская родилась на родине Канта в нашем Калининграде, воздух там, что ли, какой особенный, или все девушки городка только и мечтают о спасении души и тела кого-нибудь из новеньких философов? Да если бы не эта великодушная сионистка, твоего Хайдеггера живьем бы проглотили, сослали бы на исправление в тот же Калининград на трудовые работы или еще куда подальше! И вообще, он и Бога-то нашего вслед за своим любимым фашистом Ницше мертвым считал. Он мне противен и как человек, и как философ, даже не произноси его имя в моем присутствии, ничего про него больше знать не хочу. Встретимся, когда ты перейдешь к Жаку Деррида, вот он просто душка!
