Алина Литинская - Эхо шагов
Вот и открылась моя выставка. Совершенно неожиданно меня обрадовали таким теплым, таким хорошим приемом, что я был взволнован до крайней степени…
Мне аплодировали, и я не знал, куда мне деваться…
Я был счастлив услышать, что, оказывается, и нянечки, и врачи, и больные сочувствуют моей работе в стенах стационара во время лечения, моему «неуставному», так сказать, существованию.
Что ж, спасибо им и за отношение, и за выставку.
А из «Вечернего Киева» так никого и не было. Но это ничего. Зато как тепло говорил поэт Леонид Вышеславский! Да только ли он? В общем, все говорили хорошо.
(Макс Поляновский — московский журналист, автор статьи «История одной картины», посвященной созданию картины «Танки идут на фронт» художника И. Литинского. Статья была напечатана в журнале «Огонек» в 1949 году. — А. Л.)
«Выставка — необыкновенная во всех отношениях. Настоящие работы настоящего художника, которые впечатляют так, что забываешь обо всем — об условиях и обо всем прочем…
Работы полны поэзии. Они — торжество человеческого духа.
Желаю новых взлетов!»
Леонид Вышеславский«Во-первых, Вы мне открыли с новой для меня поэтической стороны то, что я постоянно вижу и знаю, — знакомые уголки. Во-вторых — какая сила духа художника! Сколько бодрости и надежды! Сколько красоты и лиризма!
Надеюсь не последний раз быть на Вашей выставке».
Медбрат Парфенов«Все свежо, зрело, талантливо.
Только Ваша воля к жизни помогла создать столь жизнеутверждающее искусство…»
Ирина Холеева«Хорошим — хорошо, и от хороших — хорошо.
Спасибо за радость видеть вас счастливым…»
Надежда ГурниковаНе это ли имел в виду Михаил Нестеров, говоря в письме о взаимной любви Художника, Человека и Природы?
Сегодня приснился удивительный сон: широкий, с голубыми лужами двор и кучки мокрого снега по краям. Мальчишка лет десяти склоняется над лужами, разглядывает что-то в них, как в зеркале, зачерпывает ладонью воду, и ручейки, стекая с пальцев, искрятся, играют малыми струйками на солнце. Затем мальчишка лепит снежки и бросает их куда-то далеко.
Смотрю: мальчишка — это я в детстве. Хлюпаю по талой воде и снежной жиже. Иду и сочиняю стихи:
Пришла весна долгожданная.
Тает снег у ворот…
Странно, я взрослый иду рядом с собой — ребенком. И думаю, как бы он не промочил ноги. А он пытается перешагнуть через лужу — и никак, никак.
Потом вдруг смотрю — это девочка. Дочка. Как она попала сюда? Это ведь школьный двор — вон моя школа. И я пытаюсь бежать к ней и не могу…
Открываю глаза. Птица за окном что-то прокричала, деловито повернула голову налево, направо. Поглядела на меня одним глазом, клюнула себя под крыло и — улетела.
Тюбик белил и охапка пионов
Киев. Лето. У меня на балконе подруга пишет этюд: море зелени под балконом, за ним — светлые силуэты домов на Крещатике и — уходящий вверх в закатную дымку Печерск.
И вдруг кончились белила. Прервать работу — загубить работу: освещение уходит.
Кажется, есть выход: в домах напротив, в мансардах, располагаются художественные мастерские. Наверняка найдется кто-то, кто выручит.
Звонит. Откликается бывший однокашник по институту.
— Белила? Конечно, есть. Куда нести? Напротив? Пушкинская? А фамилия? Как? Не художник ли? Да он мой учитель!
Нет, говорят ему, художник Литинский никогда не преподавал. Ошибка.
— Какая разница! — кричит кто-то в трубку с такой силой, что мне в другом конце комнаты слышен его голос. — Разве дело в этом? Передо мной его портреты: Саксаганский, Ужвий. Он? Замечательный мастер. Я не расстаюсь с ним.
Через минуту тюбик белил, охапка белых пионов (откуда ему было знать, что отец любил именно белые пионы и что они в последнем, незаконченном натюрморте?), журнал «Образотворче мистецтво» с репродукциями работ отца были доставлены человеком в синем халате, заляпанным краской. В нем он пересек Крещатик, и в этом тоже было что-то очень знакомое.
— Выставка, что же выставка? Была? — спрашивает гость, оглядываясь по сторонам. А мне как-то совестно признаться, что единственная была за два года до смерти и вовсе даже не в выставочном павильоне. Что и ретроспективной не было — никто толком не объяснил в Союзе художников, почему выставка, бывшая уже решенной, вдруг… рассосалась. И что же это за фантомные силы, что не давали состояться выставке? Что за рок по пятам ходил?
Не могла я ничего объяснить моему новому знакомцу (а объяснений и нет) — посмотрела не без удовольствия на его лицо, когда он путешествовал глазами по стенам («Какой художник! Никто сейчас не пишет такой воздух! Он аж звенит у него в пейзажах»), и проводила гостя, пообещав посетить его мастерскую. А в памяти, сознании, подсознании, слухе — где, не знаю, — застряла фраза: «Да у вас здесь настоящая, действующая выставка».
Шло время.
…Как получилось — не знаю. Верно, фраза о постоянно действующей выставке в благую минуту была сказана: проросла. Мои друзья — художница Зоя Лерман и искусствовед Игорь Дыченко — тому свидетели. В один прекрасный день мы одновременно произнесли: будем делать выставку. Домашнюю. И сделали. Почему Домашнюю? А какую, коль не домашнюю?
На Союз художников и Художественный фонд давно уже расчета не было. Снимать зал, оплачивать помещение, охрану и прочее?.. Немыслимо.
А в доме есть место. И работам в доме хорошо. Вот и сделали, что могли: Домашнюю.
Но все-таки это была Выставка. И имя художника возродилось. И пресса заговорила. И телевидение заинтересовалось. И люди… Зрители. Посетители. Мы даже не догадывались, какого джина из бутылки выпускаем.
В буклете, сделанном Игорем Дыченко к открытию, установлен трехдневный срок выставки: 28, 29, 30 мая 96 года. А в Памятном Альбоме последняя запись датирована 19-м марта 97 г. Больше полугода прошло со дня ее открытия.
И думаешь: какой же благодатный материал — работы И. Литинского, если не произошло с ними того, что было вполне реально: не растворились они в интерьере и не утратили своей художественной ценности, поглощенные словом «Домашняя», а остались предметами выставки, которая не вошла в противоречие с контекстом дома. Органично и не оскорбительно для себя она стала на время его частью. И то, что она разместилась в доме, где продолжалась обычная повседневная жизнь, сделало само событие необычным. Но это, разумеется, нисколько не снизило зрительской оценки.
Сорок лет прошло между той выставкой, на Батыевой Горе, и этой, Домашней. Хорошо, что они были. Спасибо судьбе. Во всяком случае, так бы сказал мой отец, художник Ибрагим Литинский.
Подписи к портретам
Артист
Есть обитаемая духом
Свобода — избранных удел…
О. Мандельштам «Encyclica»Дорогой друг!
Как ни странно, радионаушники, которыми меня снабдили, заметно улучшили мое существование: это и связь с миром, это и музыка (что тоже связь с миром).
Вчера слушал Мазурки Шопена — словно впервые. Музыка обрела для меня второй смысл: смысл дома. Вижу лица, вижу руки, ноты на пюпитре. И слышу, кажется, больше и «горше», чем прежде… Война что-то делает с нами, с музыкой, со всем вокруг.
…Вспоминаю моего друга, дирижера, необычайно талантливого человека. Если Бог даст нам встретиться всем вместе, непременно «подружу» вас. Представляю, как он увлечет Вас своей стихией, своей музыкой и рассказами. О нем легенды ходят: он и такой-сякой, и выдумщик, и фантазер, и приврать любит. С последним я категорически не согласен: когда гений фантазирует, открывайте уши и слушайте. И если даже сию минуту это покажется чем-то невероятным, ждите. Наберитесь терпения и ждите, и вы увидите: фантастика оказалась правдой. Или, может быть, и была правдой, но мы этого не знали, а он, имярек, знал.
…Где-то он, мой друг Натан? Жив ли? Хочу думать, что жив. Хочу думать, что все мы живы…
…Видел его в работе: захотелось посмотреть на руки и лицо. Это поразительно, что за руки: пальцы толстые, короткие, но когда берет он дирижерскую палочку — нет им равных по пластике. Если бы была формула «музыка-руки», то вот они, эти руки, — музыка.
В кульминационном моменте средней части Шестой симфонии Чайковского: в наивысшей точке он словно захлебнулся, внезапно остановился, прижал руки и замер. И простоял так несколько мгновений — недвижим. А музыка грохотала, неистовствовала и неслась куда-то. А он неподвижен. Наконец, он подхватил ее, и они понеслись вместе.
