Мариэтта Роз - Круги по воде (сборник)
Пришли мы, как обычно, по мнению бабушек, поздно. Баба Зина кинулась на кухню – подрезать хлеб, колбасу. Баба Валя хвасталась: удалось достать две бутылки водки – тут же их продемонстрировала. Отец, кряхтя, начал разбирать стол. Стол с трудом поддавался. Впрочем, основная забота отца – не задеть затылком массивную хрустальную люстру, что с его ростом и высотой потолка весьма проблематично. Когда стол наконец-то согласился развернуться и перегородить собой полкомнаты, все забегали с тарелками. Колбаска, сыр, хлеб, салаты, рыбка, графин с лимонадом, стопки. В центре – большое блюдо с тёмно-коричневыми кусками курицы.
Сели. Разложили салаты, бутерброды по тарелкам. Отец всем налил водки, а мне – лимонад, тоже в рюмку. Баба Зина провозгласила традиционный тост: за партию, Ленина, Сталина – торжественно выпила. Пошли обычные разговоры. Про дефицит, талоны, дурную молодежь, отсутствие культуры на улице и по телевизору. Выпили ещё. Вскоре, как обычно, взрослые заговорили о политике. Подогретая спиртным, баба Зина начала исступленно воспевать партию, Сталина. Баба Валя молчала, лишь изредка хмуро поглядывала на дочь. А я думала.
Я думала про фильм, Кеху, как она крикнула фашистке тогда, в школе. И вообще про многое другое. Например, почему баба Валя сейчас хмурится?
– Что ты не кушаешь? – склонилась ко мне прабабушка. – Хочешь тортик?
Я кивнула.
Прабабушка встала и прошла на кухню. Я глянула на взрослых: отец и баба Зина ожесточенно спорили про Сталина, революцию и вообще коммунизм, мать молчала, пялилась на массивную хрустальную люстру с подвесками. Я тихонько встала и юркнула вслед за прабабушкой. Моего ухода никто не заметил.
– Бабушка, – начала я, – можно спросить?
– Спрашивай, Женечка.
Баба Валя колдовала над тортом, стараясь порезать его как можно аккуратнее. Прабабушка была сейчас такая уютная, домашняя, что я ей всё-всё рассказала! И про Кеху, и про фильм, и про гамлетов.
Выслушала она меня внимательно.
– Знаешь, Женечка… – заулыбалась она – в комнате вдруг зашумела баба Зина, что-то закричала про партийную святость – улыбка прабабушки погасла.
– Женя, то, что я тебе скажу, никто не должен знать, – сказала она уже совсем иначе. Серьёзно, горько. Так, словно я стала настоящей взрослой! – Поняла меня? Ни родители твои, ни друзья в школе, во дворе. Никто. Поняла?
Я кивнула.
– Ты знаешь, кто был твой прадедушка, Александр Семенович?
– Ну, так…
Про него я знала лишь то, что он был военным, имел много орденов и уже давно умер.
– О нем говорить у нас не принято. Видишь ли, Женечка, я не стыжусь его, я его очень любила! Но есть некоторые обстоятельства… – Прабабушка вздохнула, сжала сухие руки. – Он был подполковником НКВД. Ты знаешь, что такое НКВД?
Я кивнула.
– В войну он командовал штрафбатами. Понимаешь?
Я открыла рот.
– Он никогда не говорил о войне. Никогда не говорил, за что получил две Звезды, Орден Красного Знамени. Никогда, понимаешь, Женечка?
Я кивнула.
– Во время войны… да и после… Ты знаешь, какая у меня была фамилия до замужества? – вдруг спросила она.
Я покачала головой.
– Войтенко! Понимаешь?
– Нет.
– Мой отец был немцем, Женечка.
– Настоящим? Из Германии? – ахнула я.
– Да. А моя мать была еврейкой. И её брат… Я была маленькой девочкой, когда началась революция. Мать очень испугалась. Мы жили тогда в Одессе. Пришлось всё бросить. Абсолютно всё, понимаешь?
Я не поняла, но уточнять не стала.
– Уехали во Владивосток, – продолжила прабабушка. – Но и там они нас нашли! Нас переселили в Сибирь.
– Почему? – спросила я. В горле пересохло.
– Брат моей матери был белым.
Я ахнула, выпучила глаза.
– Ему удалось бежать в Германию, к родственникам. А вот второй брат был священником… Ему не повезло… Вот мы и… – прабабушка судорожно вздохнула. – Долгое время жили спокойно. Родители умерли. Мать до конца дней их боялась. Я вышла замуж. И после войны… Как-то узнали. Я отреклась от отца, матери, прочих родственников. Ну, от тех, что ещё живы. Так нужно было, понимаешь, Женечка?
Я слушала, открыв рот.
– А потом Сашенька… Понимаешь, он вернулся с войны сломленным. Пить начал. Пил всегда один, а потом плакал, что мы не хуже фашистов… Мы такие же. А потом та история, – прабабушка вздохнула. – Вроде всё затихло. И вдруг он застрелился. В 52-м.
Прабабушка неестественно выпрямилась. Глаза её оставались сухими, хотя руки дрожали.
– А потом меня арестовали.
– Как! – чуть не вскрикнула я – и зажала рот ладошкой.
– Продержали меня неделю. Допрашивали. Всё расспрашивали про Сашеньку, про родственников в Германии, ещё про каких-то людей.
– Они тебя пытали, да?
– Нет, Женечка, что ты! Они ведь советские люди! Они просто меня не выпускали из камеры. Только на допросы. Хотя грех жаловаться! Камера была, в принципе, тёплая, сухая, только без мебели, окон. Вообще ничего не было. Голые стены, пол, потолок. И дверь. Не выпускали…
– А в туалет?
– Даже в туалет.
– Неделю!!
– Я больше за Зиночку переживала. Как она там одна… Отпустили. Сказали, никогда никому ничего не говорить. Зиночка страшно испугалась! Она ведь тогда совсем девочка была, чуть старше тебя. А потом… – Прабабушка замолчала.
Мы прислушались к разговорам в комнате. Баба Зина кричала, что всю молодость отдала комсомолу, делу Сталина. Отец фыркал.
– Она очень испугалась, понимаешь? – сказала баба Валя.
Замолчала.
– Что потом? – не выдержала я.
– Сталин умер. И всё закончилось.
Отец и бабушка разгорячились не на шутку! Как это сейчас казалось глупо…
– И ты молчала? Столько лет молчала?
– Да, Женечка, – прабабушка сжала мои руки. – Тебе только почему-то рассказала. Наверное, кому-то это было нужно рассказать. Однажды.
– Но ведь Сталин давно умер!
– Давно, в 53-м. Но… Понимаешь, Женечка, Зиночка так испугалась! Она ведь у меня одна! И я у неё одна! Она замуж вышла неудачно, её муж бросил, даже сына не пожалел. А потом родилась ты… Есть вещи, о которых никогда нельзя говорить, понимаешь?
* * *На следующий день позвонил Сашка. Оказалось, что во дворе к нему подошла бабушка Вовки. Сказала, что ещё летом её внуку Толик оставил письмо для нас всех, какие-то свертки. Бабушка долго извинялась, что совсем забыла про это. Сашка пообещал, что мы придём.
Идти к Вовке было страшно.
Но мы всё равно пошли.
Открыла бабушка. Увидев нас, заохала, запричитала. Провела в Вовкину комнату.
Здесь всё было так же, как прошлой зимой. Позапрошлой зимой. Позапозапрошлой зимой. Как в те безумно далекие дни, когда Вовка всё ещё был! Даже пыли нет. Сразу создалось такое впечатление, что Вовка просто ещё из школы не вернулся или в магазин пошел, или на тренировку, или ещё куда… Разве что прибрано. А то Вовка обычно раскидывал всё, говорил, что так удобнее. Не любил он порядок.
Мы топтались на пороге комнаты. Боялись. Смущались. Подпихивали друг друга. Наконец, решились. Взялись за руки и вошли.
Оглянулись.
Свертки увидели сразу же, они лежали на подоконнике. Каждый подписан. Тут же порвали обертку, обычную газетную бумагу. Сели на пол, начали рассматривать.
Мне Толик оставил две книжки Волкова – «Волшебник Изумрудного города» и «Семь подземных королей». Как я завидовала ему! Книги Волкова были такой редкостью! Особенно такие – с красивыми цветными иллюстрациями.
Сашке Толик оставил кораблик в бутылке. Дружно ахнули! Ведь Толик моделью дорожил, это был подарок отца.
В свертке ещё одного Сашки – в самом маленьком из всех – оказалась немного потертая коробка карманных магнитных шахмат. Самое дорогое, что было у Толика.
* * *Мне показалось, что мир вокруг меня сходит с ума! А поговорить не с кем… Вот если бы Юрка был рядом! Но его не было. У Лёньки и Кехи свои проблемы – выпускной класс и прочее. А родители со своим телевизором… Как так получилось, что рядом нет ни одного взрослого, с которым можно поговорить?
Я думала про фильм, Кеху, бабу Валю, бабу Зину. Про давно умершего прадеда, о котором сейчас в семье никто никогда не говорит, словно не было его, словно не был он героем – или он правда не был героем? Тогда за что две Красные Звезды и Орден Красного Знамени? Просто так? За молчание? Думала про неформалов, особенно – про Юрку. Про манжеты. Про Вовку. Про Толика. Про Машку.
Все каникулы думала.
Ничего не придумала.
В первый учебный день пришла без галстука. Просто так.
* * *Меня выставили на обозрение всему классу. Людмила Михайловна размахивала моим дневником, лупила им по парте и громко орала.
– Как ты смеешь выделяться!! Тоже мне – завела моду!
Ну да, выделяюсь. Все в галстуках, а я – без. Вот я просто так пришла без галстука. Собственно говоря, просто так и носила! А они? Вот они – почему они все носят галстук?
