Мариэтта Роз - Круги по воде (сборник)
– Ты что стыдишься того, что ты пионер?!!!
Нет. Хотя и не горжусь. А чем гордиться-то? Вот если бы я в космос полетела!.. Вот это да! Я бы гордилась собой.
– Ты не слушаешь! – орала Людмила Михайловна. – Вы посмотрите только! Я ей говорю, а она по сторонам пялится.
– А вы не кричите на меня, – спокойно сказала я. – Не надела галстук – подумаешь! – Я пожала плечами.
– Подумаешь!! – Людмила Михайловна раздулась от злости, затопала ногами. – А ты знаешь, что это кусочек знамени! Это кровь солдат, защищавших твою Родину, партию! Погибшие, чтобы ты, паршивица, жила и довольствовалась! Это кровь пионеров-героев!
Я задумалась.
Герои войны – это герои войны. Думаю, им всё равно: ношу я галстук или нет. И не потому что они умерли, а потому что они герои! Галстук тут ни при чём.
Про пионеров-героев я тоже, конечно же, слышала, читала. Даже где-то как-то им сочувствовала. Но не восхищалась. Слишком уж они далеки от меня. Или книжки так плохо написаны… Не впечатляли.
А вот Вовка… Чем он не пионер-герой? Да, не война. Да, он не был пионером, всего лишь Вовкой. Но ведь он малышей спас! Целых две маленькие жизни. Ему даже медаль дали. Подумаешь, не успел стать пионером! Мелочь какая.
Буду носить галстук, решила я. Он цвета Вовкиной крови.
1989 г.
Оба Сашки уехали на зимних каникулах, сразу после Нового года.
У Сашки Купцова родились три сестрички! Внезапно разросшемуся семейству дали квартиру, попросторнее и в другом районе.
Ещё один Сашка – медлительный Сашка Калачиков – уехал жить к бабушке в Академгородок. У него оказалось больное сердце. Врачи порекомендовали из оживлённого Центра уехать в более спокойное место, где больше деревьев и меньше машин.
Так я осталась одна.
В качестве утешения мать подарила мне годовую подписку на журнал «Пионер».
* * *«Как это странно! – размышляла я. – Были рядом, и нет теперь…»
Я сидела на прескучнейшем собрании, смотрела в окно. За окном шёл снег. Он падал пушистыми хлопьями, монотонно раскачиваясь. А я всё думала и ничего не могла придумать.
Судьба казалась мне ужасно жестокой.
– Левадная!
А! Что?
– Ты опять вертишься!
Я встала, вздохнула для приличия.
– Мы сейчас обсуждаем общественную работу класса на это полугодие, а ты вертишься! Вот у тебя, Левадная, есть предложения?
– Нет, – честно призналась я.
– Садись, Левадная, – вздохнула Людмила Михайловна. – А ещё пионер!
Это тут причём?
Но возражать не стала, села, даже попыталась сделать вид, что интересуюсь ходом собрания. Активисты предлагали пойти в художественный музей или устроить в классе демонстрацию документальных фильмов, на худой конец, найти бабушку, которой просто необходимо шефство! Одноклассники тоскливо вздыхали – они, как и я, находили всё это ужасно скучным.
Вот почему бы не предложить что-то действительно интересное? Например, мультики вместо документальных фильмов или планетарий. В художественный музей и так каждое полугодие ходим, а с прошлого раза там ничего не изменилось. Да и в округе нет ни одной порядочной бабушки! Все они какие-то слишком бойкие для своего возраста.
Я вздохнула. Как же скучно! И вообще… всё теперь не так…
– А давайте! – вдруг восклицаю я.
Людмила Михайловна сердито зыркнула на меня, но я уже вскочила.
– Давайте! – повторила я. – Пусть каждый расскажет о своем любимом актёре или певце. Или ещё о ком.
Класс загалдел.
– Ну, хорошо! Хорошо! – прикрикнула учительница. – Раз вы так хотите, то пусть! Левадная, ты первая.
Ну, воот! Всегда так!
* * *После уроков кинулась в сквер у оперного театра. К счастью, несмотря на зиму, несколько неформалов топтались у скамеек.
– Привет, Жека! – крикнули они мне.
– Привет! А где Кирюха?
– А зачем тебе Кирюха? В невесты набиваешься? – засмеялись.
Я честно ответила.
– Ишь ты! – заулыбались неформалы. – Маленькая, а туда же! Будет тебе. Сделаем.
– Только мне быстро надо.
– Ишь ты! – опять заулыбались неформалы. – Быстро ей. Ладно, послезавтра будет. Ты приходи.
– Приду, – ответила я и пошла домой.
В назначенный день я, абсолютно гордая собой, пришла в сквер, и Кирюха-Ларчик торжественно вручил мне кассету. Ещё через несколько дней я – всё ещё очень гордая собой – пришла в школу.
Магнитофон в классе был, его заранее принес Колька. На перемене я даже немного поэкспериментировала с техникой. Запись, как мне показалось, звучала прекрасно!
Собственно говоря, не отсутствие посторонних шумов для меня было важным, а сам факт! Альбом был новым, песни мне нравились, и это был мой первый классный час, который я подготовила абсолютно самостоятельно!
Звездный час настал.
Я вышла к доске, встала в позу и громко сказала:
– Позвольте представить вам современного певца, он же автор, он же музыкант!..
– Левадная, не обезьянничай! – вздохнула учительница. – Как зовут твоего героя?
– Виктор Цой.
– Хорошо, – ответила учительница.
Как выяснилось, кто такой Виктор Цой, она не знала…
* * *Я стояла в укромном закутке на первом этаже, том самом, где ещё вроде бы не так давно, стояли мы – пятеро! – вместе, и ревела. Рядом топтался Горюша и бормотал:
– Может, мамка не заругает. А ты дневник не показывай.
– А как не показывать, если родителей в школу вызвалии!
– Ну, может, не заругают, – бубнил Горюша. – Подумаешь! Великое дело. В школу вызвали. У меня мамку знаешь, как часто вызывают?
Я кивала головой, но всё равно ревела. Себя было жалко. И кассету. Кассету, наверное, было жальче. Её мне Кирюха записал, она хорошая!
Я отвернулась и, прижавшись лбом к стене, заревела пуще прежнего.
– Чего ревешь, дитё? – внезапно услышала голос Лёньки.
– А ты чего пришёл! – разъярился Горюша. – Вали отсюдова!
– Нааадо жее! – потянул Лёнька. – Какой отважный!
– Щас как дам!
Я повернулась. Рядом с Лёнькой стояла Кеха – они оба с любопытством разглядывали Горюшу. Я всхлипнула.
– Не реви. Вон красная уже вся. – Кеха достала из кармана платок, вытерла мне лицо. – Что случилось-то?
– Родителей в школу вызвали.
– Да ну! – удивился Лёнька. – И за что тебе такая честь? Да ты садись! В ногах правды нет.
Мы все сели, и я рассказала, про классный час, про Цоя, про «двойку» за поведение.
Лёнька рассмеялся, обнял меня.
– Эх, Жека, Жека! Маленькая ты ещё! Наверное, поэтому такая смелая.
– Да! смелая! А дома, знаешь, как влетит! – захлюпала я. – И кассету жалко. Мне её Кирюха записал. Говорит, альбом новый.
– А ты дневник спрячь, – сказала Кеха. – Вроде как потеряла.
– А вдруг училка домой позвонит?
– Не позвонит! Тут такие дела, брат, что сейчас не до тебя будет.
На «брата» я не обиделась – лишь округлила глаза и спросила:
– Какие дела?
– Директрису нашу снимают, и Пантелейщина на пенсию уходит.
– Да ну! – воскликнула я, не поверив.
– А вот так! – Кеха почему-то вздохнула. – Из-за юбки. Пантелейщина Лариске Калашниковой порезала юбку, ну её мамаша и накатала жалобу куда следует. В общем, снимают директрису. И Пантелейщину. За произвол. – Кеха ещё раз вздохнула. – Глупо как-то!
– Правильно! – буркнул Лёнька. – Когда Пантелейщина тебя мордой в раковину тыкала – это вроде как не произвол был, а сейчас юбку порезала – так произвол! Во времена пошли!
– А разве это плохо? – не поняла я. – Ну что фашистка уходит?
– Ты не понимаешь! – Кеха сжала острые кулачки. – Она меня с первого класса чморит. Родители мои – терпи! Вот и я терпела. А тут! Из-за юбки! Из-за какой-то дурацкой юбки! Это несправедливо! Несправедливо!!
Мы замолчали.
А я подумала, это здорово – ну что фашистка уходит. И директриса тоже. И что это хорошо вот так сидеть – всем вместе. Вчетвером.
– Лёнь! – Я потянула его за рукав. – А Юрка когда вернётся?
– Он не вернётся.
– Почему?
Кеха как-то нехорошо всхлипнула.
– Видишь, Жека, – Лёнька снова обнял меня, – он никогда не вернётся, понимаешь?
– Нет, – честно призналась я. – Он в армии остался, да?
– Он там остался, Жека. Наверное, он был среди последних, кого туда отправили.
– Куда это – туда? – не понимала я.
– В Афганистан, – нехорошим, не своим голосом сказала Кеха.
– А где это? А что это? – допытывалась я, но Лёнька и Кеха молчали, а Горюша вдруг сказал:
– Там война.
– Настоящая? – ахнула я.
– А ты откуда знаешь? – удивились Лёнька и Кеха.
– У меня батя того… – Горюша вытер нос кулаком. – Ну, там… в общем…
– Но сейчас же нет войны! Сейчас мирное время!
– Мирное… – согласился Лёнька. – Только Юрку убили по-настоящему…
Он помолчал немного и внезапно сказал:
