Грация Верасани - Оглянись назад, детка!
— Ангажировал? Мы же не на телевидении.
Я опустила стекло, чтобы проветрить салон машины.
— Мне жаль, что твоя мать…
— Моего отца интересуют только деньги, — прервала она меня. — А тот, — кивнула она в сторону любовника матери, — компаньон папы. Теперь ему будет проще послать их обоих к чертовой Л1атери.
Любовники вышли из ресторана, и девчушка, чтобы ее не заметили, спряталась за приборный щиток. Фотографий у меня достаточно, подумала я, и убрала камеру «Никон» в чехол. Подождав, когда тронется их «Мерседес», я последовала за ним.
— Как ты сюда добралась? — спросила я.
— На такси.
Мне стало неловко.
— Куда тебя отвезти?
— Куда едешь ты, туда и мне. Меня зовут Гайа, фамилию ты знаешь, — произнесла она.
— Послушай, Гайа, у меня есть срочные дела.
— Ладно, тогда высади меня у Чертозы.
Естественно, что я спрошу, почему она хочет, чтобы ее отвезли на кладбище.
— Извини, зачем тебе туда?
— Знаешь Байрона? Он проводил там время. Разговаривал с могильщиками. У него на столе всегда стоял череп для вдохновения…
Она сидела, держа спину прямо, а ладони на коленях, с насмешливым выражением отвергнутого и чуждого всему происходящему человека. Должно быть, она сумасшедшая, но она мне нравится.
— Конечно, Байрон… ты что, хочешь быть писательницей? — громко спросила я, словно рассуждая сама с собой.
— Не знаю. Когда я была маленькой, всегда писала небольшие рассказы на трех страницах. Один был о семье, в которой все умирали, но самый прекрасный назывался «Корри и ее собака»: Корри утонула, пытаясь спасти тонущую собаку. У меня умирали все персонажи, не знаю почему.
Я задумчиво почесала лоб, вспомнив, что Ингеборг Бахман, моя любимая писательница, говорила что писательство — это одиночество, уединение и неудовлетворенность.
— Знаешь что, я угощу тебя чем-нибудь, а потом отвезу домой.
Остановив машину у крошечного бара, больше похожего на кафе-молочную, мы вошли. Я взяла с маленькой витринной стойки пирожное с кремом и принялась с жадностью есть.
— Ты ничего не будешь? — спросила я у нее.
Она стояла, упершись спиной в холодильную камеру с мороженым.
— Я никогда не ем.
— Даже кока-колу не пьешь?
Она отрицательно покачала головой, не спуская с меня глаз.
— А я обожаю поесть, — подразнила я.
— Это видно.
— А, понятно, не хочешь потолстеть.
— Не совсем так. Не хочу жить.
Если верно, что ничто не происходит случайно, моя тоска, которая не оставляла меня вот уже несколько дней, достигла на этой холмистой площадке, где я припарковала свой «Ситроен», своего пика. Я подумала, что вид Болоньи сверху и немного болтовни пойдут ей на пользу, однако дочь инженера Комолли выудила одну из моих кассет с песнями Луиджи Тенко и вставила в магнитолу.
Пока я курила и разглядывала виллы богатых болонцев, она пела «День за днем». Я не верила своим ушам она знала наизусть все слова песни. «День за днем проходит жизнь, завтрашний день будет таким же, как вчерашний. Судно уже покинуло порт и кажется с берега далекой точкой…»
Я не могла сдержаться:
— Почему ты не слушаешь Мэрилина Мэнсона, как твои ровесники?
Она сидела, согнув плечи и вытаращив подведенные глаза.
— Потому что я так одета?
— В определенном возрасте то, что носишь, имеет значение, тебе не кажется?
Наконец она рассмеялась, продемонстрировав мне свои прекрасные белые зубы и ямочки на щеках.
Перед тем как отвезти Гайю домой, я заехала в агентство, усадила ее на диванчик Аучио, а сама пошла в кабинет перенести фотографии в компьютер. Пока я подключала кабель к компьютеру, до меня донесся ее вопрос по поводу туалета, из которого затем раздался звук закрывающегося шпингалета.
Я подошла к Спазимо.
— Ездить с дочерью клиента профессионалу непозволительно, — сказал он.
— У нее кое-какие проблемы.
Лучио покачал головой.
— Вот так всегда, все безнадежные дела берешь ты…
— Кстати, о безнадежных делах, Тима поблизости нет?
— Он зашел и сразу плюхнулся на диван. Сколько же косяков он выкуривает? За секунду опустошил две бутылки воды.
— Теперь собирается сколотить группу.
— Но он же ни на чем не умеет играть!
— Говорит, что это не важно.
В этот момент появилась Гайа.
— А здесь здорово, — произнесла она.
Мы со Спазимо растерянно посмотрели на нее.
Мы снова сели в машину, но дочь инженера Комолли даже и слышать не хотела, чтобы ее отвезли домой. Если бы она хоть немного была голодна, я бы отвезла ее в «Макдоналдс», но у меня была идея получше: отправиться в бар на улице Верди, где в это время Тим и его друзья пили аперитив.
Пока мы ехали, Гайа смотрела в окно и терла рукой лицо, так, что оно покраснело. Было шесть часов вечера, небо стало лиловым, как гематома. Я краешком глаза посмотрела на странное существо, сидевшее рядом со мной.
— Расскажи мне о своих родителях.
Она вздохнула.
— Мой отец считает, что за деньги можно купить все, даже людей.
Я сбавила скорость в поисках свободного для парковки места.
— Ну а твоя мать?
Она пожала плечами, но у меня не оставалось времени вникать в подробности: заметив свободное место, я попросила ее выйти. Пока я выворачивала руль, она стояла неподвижно, склонив голову набок, уставившись на меня.
— У тебя разбит подфарник, — произнесла она.
Мы вошли в бар, расположенный на площади Верди. Как только я их познакомила, то сразу поняла, что они не понравились друг другу. Тим вернулся к своим друзьям, бросив на меня многозначительный взгляд вроде «кто эта странная особь?».
Она смущенно озиралась по сторонам.
— У меня всегда такое чувство, что я везде лишняя.
Заказав некрепкое пиво, я сказала:
— Гайа, Тим всего лишь молокосос, ты для него слишком взрослая.
— Разве не ты говорила, что ему двадцать три года?
— И имела в виду… что ты более зрелая.
— Ты когда-нибудь читала Павезе? — обронила она, презрительно посмотрев на стоявшую на стойке пиалу с арахисом.
— В молодости.
— А Вульф? Плат? Маяковского?
Мне стало не по себе.
— Если не ошибаюсь, они все самоубийцы? — Я залпом выпила пиво. — Пошли, отвезу тебя домой.
Привстав, я заметила в ее глазах тревогу и нерешительность.
— Сейчас мы расстанемся и больше не увидимся, да? — пробормотала она.
Я взяла счет и записала номер ее сотового телефона.
Через пятнадцать минут я была дома. Сразу зазвонил телефон. Я схватила трубку.
— Ты сегодня вечером свободна? — раздался голос Джиджи Марини.
— А что ты хочешь предложить?
Раздался смешок.
— Скажу, когда увидимся.
Мне стало плохо.
— Джиджи, — ответила я, сняв куртку, — тебе известно, что я давно забыла, что такое оргазм?
В трубке повисла тишина.
— Так, значит, прошлой ночью…
— Не скажу, что мне это не понравилось… Короче, если тебе не дает покоя мысль относительно своей вины…
Он не дал мне договорить.
— Да я даже не думаю об этом.
— Отлично. Позвоню, как только выдастся свободная минутка.
Телефон задребезжал снова. Это был Тим.
— Что это за мымра с тобой была?
— Выбирай выражения, она очень умная девушка. К тому же вы с ней похожи.
— В каком смысле?
— Она еще не решила, быть ли ей рок-звездой, режиссером видеоклипов или фотографом топ-моделей, — съехидничала я.
— Ты будешь приятно удивлена, узнав, что я готовлюсь к экзамену, — выпалил он в свою защиту.
— Вот это новость, Тим. И какой предмет ты будешь сдавать?
— Историю театра. Я пишу обалденную работу о Брехте и Пискаторе. В общем, о политическом театре…
— Ах вот как, политический театр… — Мне доставляло огромное удовольствие подначивать его, когда он начинал изображать из себя этакого занятого умника. — Другими словами, какое-то время мне придется обходиться без твоей микрокамеры «Spycam».
— Я одолжу ее тебе, но даже не думай избавиться от меня.
Я рассмеялась.
— Чего еще скажешь?
— Откуда она взялась?
— Это дочь Комолли.
— Черт, в таком случае у нее полно денег!
— Теперь, когда ты знаешь, сводишь ее в кино?
— Даже и не подумаю идти с такой страшненькой.. — То есть Фэдэ говорит, что она недурна, но слишком угрюмая…
— У нее проблема.
— Какого рода?
— Не ест.
— Когда я учился в лицее, я видел одну такую, тоже мечтала стать фотомоделью.
— Не думаю, что это относится к Гайе.
Я бросила трубку радиотелефона на диван и сразу заметила на столике коробку из-под обуви. Я уселась на подлокотник кресла и схватила несколько листков…
10 января '86.
