Илья Суслов - Прошлогодний снег
Я его понял, и, хоть мне было не по себе, что я должен привезти мертвого старика Сидорова, — я пошел выполнять приказ. Мне дали машину и трех здоровых молодцов, и я поехал.
Старик Сидоров лежал в местном морге. Я впервые встречался со смертью, а тут еще моим гидом оказался тощий циничный дядька — сторож морга, который не соглашался выдать мне Сидорова без пол-литра.
— С тебе пол-литра, — серьезно говорил дядька, ведя меня по моргу.
Мне было страшно и противно.
— Да, да, конечно, — бормотал я, глазея на местных жителей, окончивших уже земное существование.
— Вот энтот ваш, — сказал дядька, — бярите яво.
Мои молодцы взяли беднягу Сидорова и понесли в гроб, который мы купили в магазине «Похоронные принадлежности» по безналичному расчету. Я старался не смотреть на старика Сидорова, мне было стыдно перед ним.
Наша машина катила по безлюдному шоссе, по обе стороны которого царило подмосковное лето. Мы сидели на гробе Сидорова, курили и размышляли о жизни и смерти. Один из молодцов рассказал старый анекдот: «Умирает один еврей…» Я сидел и думал: «Зачем это все? Зачем мы рождаемся, мучаемся, мучаем окружающих нас людей, ссоримся, воюем, производим детей, едим, читаем книги, верим в Бога? Зачем? Вот старик Сидоров. Он лихо размахивал саблей в гражданскую войну, рубал красных и белых, потом голодал, строил, рыл землянки, потом руководил чем-то, в чем никогда не разбирался, потом упал, чтобы опять карабкаться вверх, потому что отравился властью и мечтал вновь ее получить. Но так и не дополз, потому что был необразован и неразвит. И вот он умер. Он лежит в гробу, на котором сижу я, а потом мы поменяемся местами, и на моем гробе будет сидеть молодой Сидоров и рассказывать анекдот о том, как умирает один еврей. Что остается от людей и после людей?»
Двор фабрики заполняли рабочие. Они пришли проститься со стариком Сидоровым. Мы въехали во двор, разговоры смолкли, грянула музыка — это наш духовой оркестр заиграл марш.
Дирижер и руководитель оркестра — Жорка из слесарки, не переставая дирижировать, подошел ко мне и зашептал:
— Толя, нету того звучания, что надо. Колька, стервец, запил… Я его как человека просил: «Колька, не пей завтра, Сидорова похороним, тогда давай». Так нет же, сукин сын, испортил мне всю музыку.
— На чем он играл-то?
— Тарелки! — отчаянно сказал Жорка. — Понимаешь, медные тарелки! Вот здесь бы, бум-чи, бум-чи, так это ж одно наслаждение, а без тарелок — хохма какая-то…
— Погоди, — сказал я, — сейчас Леве скажу.
Я пробрался к директору и сказал:
— Лев Яковлевич, — с оркестром плохо, нет тарелок. Запили тарелки.
— Хорошо, что ты еще не запил, — сказал директор. — Иди и помоги этому Стоковскому из Марьиной рощи. Сыграй ему на тарелках.
— Ну, знаете, — сказал я, — это уже слишком — я и Сидорова вези, я и на тарелках играй. Я инженер, а не джазист. Сами играйте.
— Я не умею, — сказал директор, — а то бы я помог бы своим товарищам. Тоже мне трудность — на тарелках играть! Скажи, что тебе приятнее пререкаться с директором вместо того, чтобы помочь коллективу. В жизни не видел такого недисциплинированного работника. Иди и играй, я тебе говорю!
Я злобно посмотрел на директора и пошел к Жоре.
— Как играют на твоих идиотских тарелках?
— Толя, милый, — обрадовался он, дуя в трубу и размахивая оставшейся рукой. — Я тебе покажу. Когда я сделаю вот так, ты стукни тарелками, а когда я так не делаю, ты себе помалкивай, понял?
Я взял тарелки и встал в оркестр. Народ вокруг зашушукался. Жорка взмахнул рукой, и я сильно ударил тарелкой о тарелку. Оркестр приободрился. Все стали играть слаженней и энергичней. И я сту-чал и сту-чал в свои тарелки! Я слушал и бил в тарелки. Я не видел лиц моих товарищей, не видел рабочих, не видел гроба со стариком Сидоровым, не видел директора, я ничего не видел. Мною овладело удивительное, счастливое состояние. Я вдруг ощутил себя творцом. Я творил музыку! И мне казалось, что это из-под моих рук, рождаясь, уносятся звуки скрипок и виолончелей. Это я пробудил к жизни аккорды органа и рычание тромбонов. Это я сочинил этот бетховенский марш, старый как мир, старый, как старик Сидоров! Я стучал в свои тарелки и был свободен, как песня, несущаяся в горах. Я был джигит, я был силач! Я мог крикнуть на всю вселенную: «Бог! Ты видишь, какой я? Я тоже Бог! Я творю! Я — музыка! Я…»
И Жорка удивленно смотрел на меня и делал мне рукой в нужном месте, а я мысленно благодарил директора за то, что он заставил меня играть в этом оркестре, состоящем из мальчишек и стариков. И я подумал, что они-то, эти мальчишки и старики, наверное, недаром дудят в свои трубы, ибо в этих трубах я увидел другую, неведомую жизнь…
Спасибо тебе, старик Сидоров. Прости меня: ты помог мне почувствовать себя счастливым. Спасибо тебе, старик Сидоров!..
10
В Москве новое поветрие: открыли молодежные кафе. Меня вызвали в райком комсомола и сказали: «Ты будешь председателем Совета кафе „Марсиане“». И я стал председателем. Быть председателем интересно. Во-первых, ты все время встречаешься с людьми. Во-вторых, у тебя есть место, где можно провести время вечером. В-третьих, это почетно, потому что в Москве всего два молодежных кафе, и ты один из двух председателей…
У меня был свой столик в углу. Там я сидел каждый вечер, давал советы активистам, разрешал возникающие споры и беседовал с отдельными посетителями, желающими узнать то или се. Играл джаз, танцевали влюбленные, буфетчица Люся улыбалась мне иногда из-за своей стойки.
Однажды в кафе вошла небольшая свора молодых людей. Их было человек восемь. Швейцар и гардеробщик (в одном лице) со странной фамилией Патефонов сурово посмотрел им вслед и сказал члену Совета Лене Синельникову:
— Ты гляди за ими, рожи у их уж больно не того… Понял?
Молодые люди заняли отдельный столик и раскрыли принесенный с собою чемодан. Он был доверху набит бутылками коньяка.
Со своего наблюдательного пункта я видел все это, видел, как один из них, бледный малый, быстро налил из двух бутылок по полному стакану каждому. Юноши крякнув выпили и тут же налили по второму.
Член Совета Леня Синельников, посуровев, уверенной походкой подошел к столику с нарушителями:
— Молодые люди, — сказал он, — вы нарушаете правила поведения в нашем молодежном кафе «Марсиане». Я прошу вас немедленно прекратить попойку и сдать этот злополучный чемодан нашему швейцару и гардеробщику Патефонову.
— Иди отсюда, гад, — ответили ему за столом, — а то щас получишь по харе. Понял, морда?
Леня Синельников, учтя вышесказанное, угрожающе сказал:
— Хорошо… — и направился к моему столику.
Я приготовился к докладу.
— Толя, — сказал Леня, — там сидят хулиганы. Они пьют водку и оскорбляют меня. А я сегодня дежурный член Совета.
— Хорошо, — сказал я, — что ты предлагаешь?
— Я предлагаю немедленно вышибить их из нашего кафе. Это гады какие-то, — сказал обиженный Леня.
— Хорошо, — сказал я, — скажи им, что мы решили попросить их вон…
Со стороны столика, за которым сидела напивающаяся свора, раздалось нестройное пение…
Официантка Люся из-за своей стойки укоризненно посмотрела на меня, как будто я виноват, что они орут и не слушают добрых советов Лени Синельникова. Я ощутил себя членом коллектива. Я встал, подошел к их столику и сказал, глядя в глаза бледного малого:
— Вас предупредили, вы не послушались. От имени вверенного мне Совета попрошу вас оставить наше предприятие.
Парни за столом весело засмеялись, а бледный малый лениво сказал:
— В гробу я тебя видел. Отойди от стола, гнида, не раздражай меня… Не на твои пью, сволочь, ну и гони отсюда.
Я посмотрел на него так, как в кино смотрят переодетые чемпионы мира по боксу на приставшего к ним на улице интеллигента, и пошел на эстраду.
— Друзья, — сказал я в микрофон, обращаясь к посетителям кафе. (У меня хорошо поставленный голос, у микрофона я чувствую себя как рыба в воде.) — Друзья, сегодня к нам, в наше замечательное кафе «Марсиане» пришли пьяные хулиганы. Они хотят отравить нам вечер. Они мешают нам отдыхать. И жить! (Это я добавил, вспомнив материал в газете под заголовком «Дурную траву с поля вон».) Дурную траву с поля вон! — сказал я. — Неужели среди нас нет настоящих мужчин, чтобы проучить и выставить отсюда оголтелую кучку хулиганов, а?
В зале произошло некое движение. Отовсюду отодвигались стулья и передо мной там и сям вырастали могучие фигуры посетителей кафе мужского пола. Они засучивали рукава и с вопросами: «Где там? Кто там? Что там такое?» — устремились в ту часть зала, где сидели владельцы чемодана с их дурацким коньяком.
Что я заварил! Бледный малый закричал: «Бей их, паразитов!» — схватил тяжелый металлический стул (модерн, гордость кафе) и метнул его в толпу осаждающих.
