Илья Суслов - Прошлогодний снег
Когда мы подъехали к моей остановке, я вдруг взял ее за руку и вывел из автобуса. И мы пошли.
— Почему ты пошла со мной?
— Не знаю.
— Почему ты такая?
— Мне страшно.
— Ну что ты? Чего ты боишься?
— Не знаю.
— Ты красивая.
— Я хочу любить.
— Почему же ты не выйдешь замуж?
— Глупый, я же сказала, что хочу любить.
— Полюби меня. Я так хочу, чтобы меня полюбили…
— У тебя добрые глаза.
— Не смейся надо мной…
— Что ты! Я говорю правду.
— Почему ты пошла со мной?
— У тебя добрые глаза. А ты любишь оперетту?
— Ненавижу.
— Я тоже. Я хочу, чтобы ты был талантливым.
— Зачем?
— А я буду тебе помогать. Ну вот, ты будешь писать книгу, а я буду сидеть рядом.
— Я не умею писать книгу.
— Ну, тогда ты изобретешь машину. А я буду чертить тебе ночью…
— Глупая, я никогда не изобрету машину.
— Ну и не надо. Ты будешь читать газету, а я буду смотреть на тебя. А потом ты уйдешь далеко-далеко… А я буду ждать. Ждать… ждать… и верить… И ты вернешься домой. А я буду стоять у дверей. А потом я укрою тебя и, когда ты уснешь, буду смотреть на тебя…
— Глупая…
— Ты знаешь, как страшно все время ждать?
— Конечно, знаю. Я и сам все время жду.
— Ты не уйдешь от меня? Не уходи. Пожалуйста. Я не могу, чтобы ты ушел…
Мы не сказали друг другу ни слова. Я боялся, что она что-нибудь скажет и все разрушит. Но она тоже молчала.
И мы пришли ко мне домой, и я поцеловал ее. И потом еще я долго целовал ее. А потом она ушла…
И мне было так хорошо, как будто я вернулся на Родину после долгой-долгой разлуки с ней…
8
На заочном факультете нас таких было пятеро. У нас была примерно одинаковая судьба, и мы вцепились в учебу, как будто приехали из голодного края. Мы расправлялись с предметами, как боксеры тяжелого веса с новичками. К концу первого семестра мы уже досрочно сдали все за первый курс. Теперь мы смогли оглянуться по сторонам.
Что же было впереди? Впереди была армия. Она постучала в мою дверь и тоном повестки из военкомата приказала явиться для несения службы. На заочников не распространялась льгота, предоставленная студентам-очникам. Заочники должны были служить. Я явился в военкомат.
— Товарищ Шифрин, — сказал мне майор, — пойдете служить в танковые войска. Нравится?
— Не очень, товарищ майор.
— Почему?
— Безотчетное чувство, товарищ майор.
— Ну, ну, не крути, Шифрин. А во флот пойдешь?
— Учиться хочется, товарищ майор.
— Учиться? А что ты думаешь, пошлем тебя учиться. По спецнабору. В высшую мореходку, а?
— Образование там высшее?
— Высшее инженерное.
Я представил себя: я надеваю клеши, тельняшку, бескозырку… Девушки идут навстречу. «Кто этот лихой моряк? Смотрите, да это Толя Шифрин. Ах, как он возмужал! Тяжело служить. Толя? — „Да как вам сказать? Труднее всего, когда на море баллов 9. Ты стоишь на мостике, весь продрог, но крепко держишь штурвал. Так держать! Что вы, смеетесь? Это вам не какая-нибудь сухопутная мямля. Это не шутка… „На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки“…“».
— Ну так как, Шифрин? Даю направление на врачебную комиссию.
— Так точно, товарищ майор!
— Ну, вот, совсем другое дело.
По Москве в мореходку отобрали человек пятьдесят. Всех нас послали на врачебную комиссию. Комиссия забраковала сорок восемь человек. Пропустила двоих, меня и еще одного, самбиста. Я был худ как жердь, на меня можно было смотреть только в профиль — фаса не было. Доктор пощупал мои тощие мускулы и сказал:
— Мясо на флоте нарастет.
— Ты, Шифрин, счастливчик, — сказал майор, — такую комиссию проскочить! Теперь все. Придет начальник отдела кадров мореходки, каперанг. Ты с ним побеседуешь — и с Богом!
Каперанг приехал через три недели. Он принимал нас в военкомате. Я уже чувствовал себя заправским моряком. Когда он меня вызвал, я щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и отрапортовал:
— Шифрин Анатолий, явился по вашему приказу!
Каперанг полюбовался мной из-за стола и отечески пробурчал:
— Лихой будет офицер… Готовы, товарищ Шифрин?
— Так точно, товарищ капитан первого ранга!
— Хорошо. Майор, принесите-ка мне личное дело товарища Шифрина.
Майор побежал за моим делом, а каперанг беседовал со мной за жизнь: живы ли родители, как учился в школе, как насчет дисциплины.
Майор принес папку, каперанг ее открыл, заглянул в анкету, и вдруг челюсть у него отвалилась и глаза стали совсем круглыми. Он посмотрел на майора и сказал ему:
— Вы что, майор, с ума сошли?
— Что такое?
— Да ты что? Ты что… — он увидел меня. — А ну, марш в коридор, вас вызовут.
Я стоял за фанерчатой дверью и слышал их разговор.
Каперанг: Ты что мне подсовываешь, майор? Порядка не знаешь?..
Майор: Виноват, товарищ каперанг, недоглядел! Да и рожа у него непохожая.
Каперанг: Рожа! Сюда смотреть надо, здесь все написано. Без глаз, что ли?
Майор: Виноват, бывает! Что же с ним теперь делать?
Каперанг: Как что? В армию отправь, в пехоту.
Майор: Я его в среднее танковое. Шифрин! Зайдите.
Я вошел. Рот до ушей. Белоснежная улыбка. Швейк.
— Вы чего улыбаетесь, Шифрин, — строго сказал майор. — И стоите как? Так вот в Высшем мореходном уже, к сожалению, закончен набор. Мы направляем вас в танковое училище.
— Никак нет, майор, — продолжая улыбаться, сказал я.
— Это что такое «нет», — взорвался майор. — Пошлем — и пойдешь!
— Никак нет, майор! — упрямо повторил я.
Мне было очень плохо. Какой-то комок у горла мешал мне говорить. Улыбка как будто приклеилась к моему лицу. Я не мог ее убрать.
Как отдаленный морской прибой я слышал выкрики майора: «Повестка… С вещами… Не уезжать…»
На улице была весна. Вдоль тротуаров неслись мутные ручьи, старательно обходившие глыбы серого снега, лежавшего на их дороге. Пахло воробьями. В водосточных трубах с шумом и треском разбивались грязные сосульки. На сердце у меня было холодно. У меня и сердца-то не было.
Я и сам не знаю, как дошел до института. Мимо меня пробегали беспечные студенты. Им-то что, им не идти в танковое. Самый короткий анекдот: Шифрин — танкист.
Уже работала приемная комиссия. В комнате сидела девушка, та самая, которой в прошлом году я сдавал документы.
— Привет, — сказал я, — студенты не требуются?
— Требуются, — сказала она.
— А я на второй курс. Я с заочного.
— Давай, у нас на втором курсе большой отсев. Подай заявление.
— Да ты что, — сказал я, — так не бывает.
— Бывает, — сказала она. — Чего же ты застыл, давай заявление, укажи отметки за первый курс.
Через две минуты она вышла из кабинета директора. На моем заявлении красным карандашом было начертано: «Принять на второй курс».
Я отключился. То есть я куда-то провалился. Когда я открыл глаза, передо мной стояла испуганная девушка со стаканом воды.
— Ты что, — говорила она, — что это ты?
— Справку, — прошептал я, — немедленно справку. Я студент. Я очник. Я на втором курсе.
Я зажал справку в правой руке. Левой рукой я придерживал правую руку, чтобы она не потерялась. Я шагал в военкомат. На улице была весна. Вдоль тротуаров журчали чистые сверкающие ручьи, они сметали остатки грязного снега и уносили их с собой. Пахло солнцем. В водосточных трубах весело трескались сосульки. Они пели весенние марши. На сердце у меня была весна. Сердце билось, как часы на Спасской башне.
— Ну что, Шифрин, — окликнул меня майор. — Завтра с вещами. Смотри, не опаздывай!
— Никак нет, майор, — сказал я, протягивая ему заветную справку.
Вошел каперанг.
Он схватил бумажку, пробежал ее глазами и восхищенно сказал:
— Умеют они устраиваться!..
Потом он хлопнул себя по бокам и сказал:
— Умеют они устраиваться!..
Я уходил, а в спину мне неслось это злобное и восторженное: «Умеют они устраиваться!..»
9
В ОТК со мной работал старик Сидоров. Это был добрый человек, исключительно равнодушный к работе. Ему было на все наплевать. Он утром неторопливо обходил цеха, трепался с рабочими о том, как хорошо было в старое время и что нынче совсем не то. Потом он возвращался в контору и целый день записывал в книгу мастеров свои впечатления о работе. Записи его не отличались разнообразием. Он писал: «машина № 1 — в порядке, машина № 2 — тоже в порядке, машина № 3 — в порядке…» Со стариком Сидоровым было просто приятно работать.
Летом он поехал в Клин или в Калинин и там умер.
На фабрике всполошились. Директор вызвал меня и сказал:
— Ты хорошо знал старика Сидорова. Поэтому я назначаю тебя председателем похоронной комиссии. Ты поедешь в Клин или в Калинин и привезешь гроб с телом старика Сидорова. Мы поставим его в нашем зале, а потом, попрощавшись, похороним за счет фабрики. Ты меня понял?
