Эрленд Лу - Тихие дни в Перемешках
Думаешь?
Время покажет. Но я бы не исключал такого поворота событий.
Эй, слышишь? Там Бадер пришел.
И что?..
Спрашивает, не хочешь ли ты с ним пройтись.
Чего?
Это его слова. Он говорит, что поскольку обед закончился в слегка кислом тоне, то он предлагает тебе совместную прогулку, чтобы вы могли получше познакомиться.
Что за прогулка?
Просто пройдетесь, ничего больше.
Скажи ему, что я его благодарю, но нет.
Я считаю, тебе правильнее согласиться.
Но я отказываюсь.
Я считаю, тебе правильнее согласиться.
Что он говорит?
Говорит, чтобы ты зашнуровал ботинки потуже, и спрашивает, на какую гору ты хочешь идти.
Мне без разницы. Что он сказал?
Чтобы ты просто огляделся, тут горы со всех сторон, какая тебе понравится, на ту и пойдете.
Для меня они все одинаковые, как я буду выбирать? Что он опять сказал?
Он сказал, что эта гора называется Цугшпитце, та — Альпшпитце, а дальше Банк, Экбауер, Хаусберг и Кройцег.
А ты не можешь сказать, что я все-таки хочу остаться дома, поработать над пьесой и над моим списком раковых больных?
Нет.
Можешь спросить, знает ли Бадер кого-нибудь, больного раком?
Нет.
Все-таки переводчик из тебя никудышный.
Тут ты неправ.
Переводчик не имеет права выбирать, что он будет переводить, а что нет. Он призван быть нейтральным посредником и никак не влиять на ход истории.
Эту дискуссию мы отложим на потом.
Что он сказал?
Предлагает выбрать гору.
Хорошо же, черт его дери, пусть будет Альпшпитце, она хотя бы пониже остальных. Что он опять говорит?
Что он предлагает туда подняться в кабинке, а спуститься пешком, но если тебе больше нравится наоборот, то можно и так.
Переться наверх? Ты в своем уме?
Тогда я скажу, что тебе нравится его идея.
Я и не сомневался, что ты скажешь именно так.
Удачной прогулки.
Большое спасибо.
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Бадер, я ни слова не понимаю из того, что вы говорите, то есть абсолютно ни-че-го, поэтому нам нет никакого смысла разговаривать. Мы не могли бы идти молча? Здесь очень красиво, это правда. Нет, на самом деле — фантастическая красота.
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Может, вы заткнетесь, а?
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Ну что ты там лопочешь? О войне говоришь, да? Голову даю, что о войне.
Немецкий, немецкий, немецкий.
Ты имеешь в виду Первую мировую? Да, она была сущий кошмар... Тем более поразительно, что вы развязали Вторую мировую.
Немецкий, немецкий.
Вы были как одержимые. Не могли думать ни о чем, кроме войны, так ведь? Сколько ни воевали, все вам было мало.
Немецкий, немецкий, немецкий.
Да, вот и я говорю тоже.
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Ну?! О, а вон и ларечек.
Немецкий, немецкий.
Ты спрашиваешь, купить ли мне мороженого. Да. Спасибо, это очень мило с твоей стороны.
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Бадер, не пойми меня превратно. Тебя я ни в чем не обвиняю, ты наверняка отличный парень. Давай уже оставим все эти войны в покое. Нина говорит, вы так и сделали, преодолели прошлое и двинулись вперед. Утверждает, что это достойно уважения. Очень может быть.
Немецкий, немецкий.
Пусть так, но сейчас мы не будем больше говорить об этом. Поговорим лучше о театре. Все- таки немецкий театр славится. Ты, я думаю, ни фига не понимаешь из того, что я говорю, да?
Немецкий, немецкий?
Да, немецкий театр, Deutscher Theater!
Да!
Вспомним хотя бы Volksbuhne, он так называется? В Берлине? А Фассбиндер? Он, конечно, делает фильмы, но кино — это тоже некоторым образом театр, до некоторого уровня, во всяком случае, понимаешь?
Немецкий, немецкий, Фассбиндер?
Да, Бадер, и смотри — мы разговариваем, мы завязали контакт, а, черт побери?!
Прости меня, но мы ходим уже несколько часов. Я хочу домой.
Немецкий, немецкий.
Тут нет какой-нибудь короткой дороги? Или, может, сядем на автобус?
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Слушай, это звучит как-то тоскливо. Выше голову, Бадерманн!
Немецкий, немецкий, немецкий.
Так ты все о войне? А мне казалось, мы оставили ее в покое. Это у тебя репертуар такой бедный? Или ты просто любишь рассуждать о войне, хотя именно вы — такой вот деликатный момент — вышли из нее с чувством вины и позором.
Немецкий, немецкий.
Хорошо, если хочешь, поговорим о позоре.
Немецкий, немецкий, немецкий.
Нет, Бадер, это бессмыслица. Мы все равно никогда не договоримся. Давай-ка ты закроешь рот, и мы будем идти и молча думать каждый о своем.
Немецкий.
Отлично. Я, например, люблю думать о театре. И немного о Найджеле.
Найджела?
Да, Найджела.
Найджела! Да, да!!!
А то.
Немецкий, немецкий, немецкий!
Спокойно, парень! Не будь вульгарным. Найджела привлекает своими крупными формами, это правда, но за этим фасадом трепыхается одинокое раненое сердце, зажатое в тиски кознями старого жида, ой, сейчас же забудь, что я сказал «жида», мне не следовало так говорить, это к делу не относится, а в этих широтах звучит совсем ужасно, сделай вид, что ты ничего не слышал. Но суть дела не меняется: Найджела утешает всех нас своей пищей, но кто утешит ее? Что? Ну что? Кто утешит Найджелу, Бадер?
Немецкий, немецкий, немецкий.
Ты не ответил на мой вопрос.
Немецкий, немецкий?
Можно ли тебе взять меня за руку? И не надейся!
Как вы с Бадером погуляли?
Неплохо.
Ты не хочешь говорить об этом?
Говорить особо не о чем. Мы поднялись в кабинке. И спустились пешком.
Вы разговаривали?
Он говорил, мне показалось, о войне. А я старался поддержать разговор насколько мог.
Вы смеялись?
Нет, такого я не помню.
Жалко.
Но он купил мне мороженое.
Правда?
Большое такое мороженое.
Здорово.
Под конец мы даже сдружились. Оказалось, у нас есть общие интересы.
Какие?
Я не совсем уверен. По-моему, еда и готовка. Хотя это может оказаться чем-нибудь другим.
Чем?
Я бы не хотел говорить.
Не хотел говорить?
Нет.
Нина!
Да? Что случилось?
У меня заработал рептильный мозг.
Что?
Рептильный мозг.
Да?
Это было очень странно и казалось немного нереальным, но в то же время очень реальным, понимаешь, да? Почти как театр.
Угу.
Хочешь, расскажу подробнее?
Пожалуй.
Я сидел и думал о театре, как обычно, и даже собирался записать что-то, достойное записывания, когда уловил краем глаза некое движение.
У-у.
И мозг в ту же секунду приказал выбросить в кровь какое-то сигнальное вещество, не знаю точно, как оно называлось, мне известны лишь адреналин, серотонин или допамин, возможно, это одно из них и было. Я вдруг почувствовал в спине и во лбу какое-то молниеносное возбуждение, теплый импульс, мускулы напряглись, и я понял, что еще секунда — и я взмахну рукой, левой, кажется, и впаду в панику.
Господи!
Знаешь, что это было? Что я видел?
Нет.
Это был тот ярлычок от чайного пакетика, там где надпись «Липтон», хотя в данном случае это был «Teekanne Liebesfrucht».
Ого.
Бумажный хвостик дергался туда-сюда вдоль стенки чашки, и мой рептильный мозг, видимо, принял его за ядовитого паука и приготовился убить. Это был вопрос жизни и смерти, понимаешь?
Еще бы.
Решалось, кто кого — я его или он меня.
Как драматично.
Скажи, а? Театр в своем почти идеальном виде. Нина, мне нужно время, чтобы пережить это происшествие. Я пойду прогуляюсь, ладно?
Конечно.
Я хочу этажерку для цветов.
Да?
С большим папоротником сверху.
Твой день рождения только что прошел.
Я все-таки решил сказать, чтобы ты в следующий раз знала, что мне дарить.
Хорошо.
Этажерка должна быть примерно вот такой высоты, и папоротник тоже приличного размера.
Поняла.
Я поставлю ее дома, справа от письменного стола. У окна.
С чего вдруг ты стал думать об этом?
Не знаю.
Перестань говорить «не знаю».
А если я не знаю?
Знаешь отлично, это просто способ оборвать разговор и снова уйти в себя.
Понял.
Так почему ты стал думать об этажерке?
Я видел сотни фотографий людей театра на фоне этажерки. Актеров, режиссеров, драматургов. У каждого из них есть этажерка. Даже у Дарвина была.
Дарвина?
Да.
Разве он увлекался театром?
Это как посмотреть. Теория эволюции — некоторым образом тоже театр.
А некоторым образом — ничуть нет.
Ну, это зависит от широты мышления.
Ты серьезно думаешь, что этажерка, папоротник и театральное устройство мышления как-то связаны?
