Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей
— Пойди поиграй, сынок. Только не далеко. Я крикну тебя обедать.
— Можно мне на гору? — спрашиваю я.
— Давай лезь, — смеется он, — только поосторожнее, она все-таки крутая.
Я чувствую себя совсем взрослым. Ведь раньше он мне никогда не разрешал лазить наверх. Я пробираюсь сквозь колючий кустарник и между огромными валунами. Гора встает передо мной во весь рост, и я взглядом измеряю расстояние снизу до вершины. Ухватившись за ветки, я, как обезьяна, повисаю в воздухе и ищу, куда поставить ноги. Для ребенка это восхождение по-настоящему трудно, и я почти задыхаюсь, когда докарабкиваюсь до вершины. Повалившись на землю, я стараюсь отдышаться, болят исцарапанные руки и ноги. Однако теплый ветер скоро высушивает на мне пот. Я поднимаюсь на ноги и смотрю далеко-далеко вниз, на долину. Огромные валуны кажутся отсюда обыкновенной галькой, а деревья — не больше кустов. Лошадь похожа на собаку, телега совсем игрушечная, а мистер Уилли, когда машет топором, напоминает какое-то насекомое. Я — король и живу в замке на самой высокой в мире горе.
Топор отражает солнечный свет, а гора эхом разносит по округе его удары. Медленно-медленно клонится дерево, потом вдруг приподнимается, будто снова хочет бороться, и в последний раз ударяется о землю. Уилли — насекомое взбирается, цепляясь, на ветки и начинает их обрубать.
С вершины горы я обвожу взглядом лежащую внизу долину. Дымный туман указывает, где расположен город, но я не люблю город и потому смотрю в другую сторону. Из кустов, что окружают гору, выскакивает кенгуру, потом появляется человек, он что-то несет в руках. Я прикрываю глаза так, чтобы мне не мешало солнце, и узнаю старого аборигена, который заходит иногда к ма и приносит ей то кроликов, то кенгуру. В руках у него, должно быть, капканы. Он никогда не заговаривает со мной. Только улыбается, здоровается и, не торопясь, идет дальше, я даже не знаю, как его зовут. Шрамов на нем не видно, но ребята-нунгары говорят, что он колдун, и такой же старый, как небо, и они видели, как он разговаривал со змеями и с кенгуру.
Я слышу крики и смотрю в другую сторону. Крошечный человечек, прикрыв рукой глаза, старается разглядеть меня на вершине горы.
Ну ладно, король должен спуститься вниз и съесть хлеба с джемом. Как бы то ни было, но он голоден.
Целый водопад камней и гравия скользит вниз вместе со мной. Позади себя я оставляю тропу разрушения и к тому же раздираю в клочья штаны.
Когда я подхожу к телеге, вода в котелке уже кипит. Мистер Уилли заваривает чай и наливает обжигающую жидкость в кружку с отбитой эмалью. Я бросаю в нее сахар и осторожно отхлебываю, запивая маленькими глотками большие куски хлеба.
— Что там видно сверху? — спрашивает мистер Уилли.
— Всю землю, — отвечаю я ему.
Мистер Уилли хмыкает и качает белой головой.
— Земля большая, сынок.
— Знаю, — говорю я. Я чувствую, что это хорошая и замечательная земля.
Солнце наполовину зашло, все деревья распилены на бревна и готовы для укладки в телегу. Я помогаю мистеру Уилли перетащить их и запрячь лошадь, потом забираюсь на самый верх, мистер Уилли садится впереди, и телега опять начинает раскачиваться из стороны в сторону.
— Хорошо провел день, сынок? — спрашивает ма.
— Угу, здорово, — говорю я. — Я залез на самую вершину горы, и угадай, кого я видел?
— Откуда мне знать? — отвечает ма.
— Помнишь смешного старика аборигена с капканами для кроликов?
— Я надеюсь, что ты к нему не подходил? И не разговаривал с ним?
— А почему бы и нет? — спрашиваю я. — Что с ним такое?
— Он немного не в себе, — отвечает она. — Я же запретила тебе с ним разговаривать.
Но я больше не могу ее разыгрывать.
— Постой, ма. Я был на вершине горы, а он внизу. Он меня даже не заметил…
— Мамочка, мамочка, посмотри на наш замок. Правда, он красивый?
Женщина поднимает от журнала усталые глаза.
— Просто замечательный.
Я сажусь, и она улыбается мне, как будто мы, двое взрослых, знаем некую тайну о детских фантазиях. Наверно, она ждет ответной улыбки, а я хмурюсь. Тут только она замечает во мне чужого и холодным, пристальным взглядом всматривается в мою темную кожу. Я тоже окидываю взглядом ее ноги, бедра, груди. Она опускает глаза, смотрит, все ли в порядке в ее костюме, и опять с неприязнью вперивается в мое угрюмое лицо. Ну и что? Пусть она меня отвергает, но первым отверг ее я.
Я иду мимо небольших групп людей, надеясь найти себе местечко поуединеннее.
IVОказывается, еще один человек мечтает о том же самом. В стороне, раскинувшись под солнцем, лежит золотисто-коричневая девушка. Шикарная девица. Длинноногая, стройная, с твердой маленькой грудью, натянувшей белый купальник. Тут я понимаю, что тюрьма не убила во мне желания любви.
А так как на ней огромные черные очки и непонятно, видит она меня или нет, то я закуриваю сигарету и стараюсь придумать, что бы ей такое сказать для знакомства. Море доносит до нас свою грустную мелодию, сотканную из приглушенного шума волн и пульсирующего в нем ритма. Я бросаю сигарету, втаптываю ее в песок, все еще на находя подходящих слов. Она не шевелится. Я смотрю на нее и воображаю, что передо мной принцесса, попавшая после кораблекрушения в варварскую страну, а я герой, который должен ее спасти. Вот так досентиментальничался! И всего-то из-за полуголой крошки, спящей на пляже в получасе ходьбы от тюрьмы.
Я снимаю ботинки, носки, пиджак, смехотворный галстук и дешевую рубашку и вытягиваюсь чуть поодаль. Немного погодя мне становится скучно, и я говорю:
— Эй! Привет.
Она молчит.
— Ты умерла или только изображаешь йога?
Она заворочалась.
Тут я опять говорю ей: «Привет!» — и она, приподняв голову, разглядывает меня через черные очки. Потом она опирается на локоть. Ей нужно меня рассмотреть как следует. Может, она из тех, кто находит меня интересным. Иногда такие встречаются, но и из них вряд ли какая подала бы мне воды, грохнись я при ней в обморок. Если я ей не нравлюсь, она может катиться отсюда, но почему она молчит? Ее молчание начинает действовать мне на нервы. Очень редко, но, бывает, на меня находит, и тогда я должен с кем-то поговорить, чтобы меня кто-нибудь понял. Никто, конечно, понимать не хочет. Как правило, меня обрывают сразу же после первых ничего не значащих слов и дают какой-нибудь дурацкий совет, отчего я сразу же замораживаюсь изнутри. Однако у меня еще есть надежда, что когда-нибудь найдется человек, который выслушает меня и, может быть, поймет.
Она отвечает: «Привет!» — но довольно-таки холодно.
— Сегодня прекрасный день, — для начала сойдет все, что угодно.
— Великолепный день, — отвечает она.
Похоже, она образованная, и я должен дать ей понять, что меня это не пугает.
— Великолепно, когда есть свободное время, не правда ли? — говорю я. — И никаких забот.
— Совсем никаких? — спрашивает она. — Завидую.
— Не стоит, — отвечаю. — Я один из постоянно нетрудоустроенных трудоспособных. Богатых родственников не имеется.
— Да, плохо, — говорит она, потом смотрит на ручные часики и начинает полотенцем стряхивать с себя песок.
Я вижу, что она хочет уйти.
— Извини за настойчивость, — прошу я ее. — Мне просто захотелось поболтать с кем-нибудь для разнообразия, а то все только с собой да с собой.
Она перестает орудовать полотенцем и изображает на лице полуулыбку.
— Ясно. Я тоже иногда надоедаю себе до смерти.
После ее слов во мне сразу же поднимается раздражение. Как будто эта девица может понять, что я чувствую!
— Что тебе ясно? Можно подумать, что это тебя выпустили сегодня из проклятой тюрьмы.
Если она уйдет, значит, мои слова произвели на нее впечатление. Я жду, что в ее взгляде появится ужас или удивление, но, судя по ее виду, я с тем же успехом мог бы сообщить ей о том, что только что вернулся с невинной речной прогулки.
— Теперь беги домой и расскажи, что видела настоящего живого преступника.
— Да, они наверняка испугаются, — говорит она и с трудом сдерживается, чтобы не зевнуть. — Сколько же ты отсидел?
— На этот раз восемнадцать месяцев. За взлом и кражу.
Она слушает, не меняя выражения лица.
— Звучит так, будто для тебя это привычно. Когда же опять туда?
Меня передергивает.
— Какая разница?
— Наверное, там не так уж плохо, если ты так говоришь?
— Все убиваешь время.
— А что вы там делаете? — спрашивает она. — Кроме того, что разбиваете камни и треплетесь о своих подвигах?
— Ну… едим, спим, рассказываем истории, что погрязнее, почитываем книжонки, вырезаем голых красоток из журналов. Считается, что они возбуждают.
— Ну и как?
— Возбуждают. Хотя все это ерунда.
