Оливия Агостини - Ржавчина в крови
Я попросил его выплюнуть жвачку, он должен вести себя как идеальный Ромео, в Средние века не существовало подобных вещей.
— You too, Lavinia[57] — прибавил я и указал на урну: — Пожалуйста, дорогая.
Они улыбнулись друг другу, повиновались и последовали за мной, но не слишком спешили, так что пришлось останавливаться на каждом углу и звать их.
Парикмахерская Ванни ютилась между двумя зданиями с грязными фасадами в узком переулке без тротуара, где приходилось прижиматься к стене, чтобы не задели проезжающие машины.
Пока Френсис усаживался в парикмахерское кресло, позволив завязать себе вокруг шеи белое полотенце, я объяснил Ванни, как мне хотелось бы, чтобы он подстриг мальчика. Нужно просто укоротить волосы на два пальца, и всё. Никак нельзя рисковать, чтобы наш Ромео оказался готовым к военной службе.
Ванни посмеялся, он ведь никогда не огорчал меня — или я забыл, что наши желания всегда совпадали?
— Помню, как сейчас, когда ты пришёл сюда первый раз, — произнёс он на флорентийском диалекте, берясь за ножницы и подмигивая Френсису. — Он был ребёнком, вот таким маленьким…
Френсис посмотрел на меня в зеркало, призывая на помощь или, быть может, моля о пощаде. Лавиния смотрела во все глаза, затаив дыхание. Мне пришлось объяснить Ванни, что ребята не понимают его, они англичане, очень толковые, но всё же иностранцы. Могут угадать, сделав некоторое усилие, о чём идёт разговор на итальянском, но флорентийский диалект им совершенно недоступен.
— I′т sorry[58] — робко проговорила Лавиния.
Ванни пожал плечами и, я уверен, тоже ничего не понял. Так что счёт получился равный.
Наше пребывание во Флоренции подходило к концу. Прежде чем вернуться на виллу, я повёл Лавинию и Френсиса на колокольню Джотто, чтобы ребята окончательно попрощались с городом.
Ласточки летали низко, но дождь ещё не начался, крыши зданий оставались сухими, и люди, видневшиеся внизу на асфальте, ещё не укрывались под зонтами. Ребята прислонились к перилам и смотрели вниз, подставив лицо ветру, не опасаясь, что закружится голова. Я остался немного позади, наблюдая за ними.
Вскоре Лавиния обернулась, ища меня взглядом. Увидев, спросила, в какой стороне юг, волшебный юг.
Я указал ей направление и сказал, что там находится Рим, и если бы мы могли сжать расстояние, то непременно увидели бы белый купол собора Святого Петра — раковину на фоне туч — и семь легендарных холмов на горизонте.
Лавиния заулыбалась.
— «Beauty is truth, truth beauty» — that is all Ye know on earth, and all ye need to know[59], — воскликнул Френсис, сощурившись, неожиданно процитировав Китса. «Краса есть правда, правда — красота, земным одно лишь это надо знать»[60].
— Let’sgo[61], — предложил я, ощутив на коже первые тёплые капли дождя, будто летнее небо тоже вспотело. — Пойдёмте.
Лавиния первая отошла от перил, но туг же обернулась и жестом поманила Френсиса-она стояла, вздыхая и протягивая ему руку, пока он тоже не двинулся с места.
3. МОТОР!
Мы отправились в Рим, оставив позади Флоренцию, май, весёлые дни и радующие глаз холмы, позволив лёгкому полотнищу укрыть мой бассейн, а воспоминанию погрузиться в воду. Начинались съёмки — в самых разных местах.
Мы расположились в гостинице на виа Тускулана, в двух шагах от киностудии «Чинечитта», чтобы ходить туда пешком, и нашли здесь тишину и уединение. Оказалось, ночью тут можно спокойно уснуть, забыв про нынешнюю Италию с её криками и гитарами, и проснуться на другой день со Средневековьем в душе.
Июнь наступил, принеся горячий ветер и заставив ртутный столбик термометра подскочить так высоко, что у всех просто слёзы навернулись на глаза от отчаяния. Приближалось испытание огнём, во всём смыслах[62].
И будто этого недостаточно, вечером накануне начала съёмок Федерико позвонил мне и сообщил, что какие-то неожиданные обстоятельства задерживают его в Монтемерано, он догонит нас в Сан-Джиминьяно, и не нужно беспокоиться, главное, он нашёл балкон.
Когда вечером за ужином я сообщил об этом Леде, она лишь пожала плечами: у неё так пересохло в горле, что она не могла даже посетовать, только взяла стакан и отпила воды.
Наутро я встретил первый съёмочный день со стоическим смирением, надев светлую рубашку в голубую полоску и с короткими рукавами, чтобы не умереть от жары. Немного стучало в висках, я плохо и мало спал, снились какие-то неприятности, путаница. Но я привык, что поначалу это неизбежно, и знал, что как режиссёру мне следует сделать только одно — запустить механизм в действие и в нужный момент смазывать его, чтобы больше не останавливался.
На съёмочной площадке оказалось, что руководить придётся весьма возбуждённой, нервной труппой, тоже проведшей накануне бессонную ночь, и управлять толпой статисток, которые не могли присесть и изнемогали от тяжести парчовых костюмов и сложных причёсок, множества ожерелий и браслетов.
Всюду, куда бы я ни посмотрел, видел поднятые руки: всем хотелось донести до меня свои просьбы, вздохи, горестные восклицания. У Леды вздулась щека от укуса какого-то насекомого, с которым она боролась до рассвета, а теперь только и делала, что расчёсывала зудящее место, пока наконец не разодрала до крови.
— Когда я убила его, прихлопнув на подушке, он даже наволочку испачкал! Можешь себе представить?! — призналась она мне, вновь переживая отвращение, как будто это главное, что занимало её сейчас.
— Вели сменить наволочку, — посоветовал я, прежде чем, похлопав в ладоши, подозвал стоявшего у колонны Алена Вебстера, который безнадёжно пытался удержать на голове огромную бордовую шляпу. Она почему-то всё время обвисала и падала на бок.
Леда прижала к щеке платок, вздохнула и обнаружила, что есть ещё кое-какие дела: нужно снимать фильм. И умчалась к девушкам, чтобы ещё раз объяснить им, что они должны двигаться вот так-то и так-то, и никак иначе.
Когда я рассказал Френсису и Лавинии, какими хотел бы видеть их в этой сцене, то сразу понял, что реакция на команду «Мотор!» у них совершенно различная. Френсис, похоже, прекрасно владел собой; он выслушал мои просьбы с самоуверенным видом и дал понять, что всё равно будет поступать по-своему.
Лавиния, напротив, выглядела подавленной и недвижной, словно статуэтка. Позволила кузену Алену взять её за руку, даже не заметив этого, взмахнула ресницами и уставилась на меня. Казалось, она внезапно уменьшилась, как если бы робость вынудила её искать спасения в красном платье Джульетты, чтобы показать кинокамерам лишь самую малость своего тела.
Бартоломью Стрит, наш Бенволио, и Алек болтали в стороне, то и дело хохоча, и обсуждали прелести каждой из девушек, пришедших в дом Капулетти.
Китти Родфорд, синьора Капулетти, и её кинематографический супруг, баронет Найл Дарлингтон, пытались приободрить свою «дочь», но Лавиния слушала их рассеянно, её больше занимало, как надеть на шею цепочку с крестом, которую дала ей Реджина, костюмер.
— Ты должна носить его всё время! — посоветовала Реджина. —All the time[63].
Френсис играл с маской кота, которую наденет перед выходом на съёмочную площадку, и последний раз повторял свои реплики. Я же вновь и вновь объяснял Алену свой взгляд на отношения Тибальта и тётушки, в которых должен сквозить некоторый намёк на инцест.
— You see?[64] — сказал я, приобнимая его за плечо, как вскоре сделает синьора Капулетти. Он должен отреагировать на это по-мужски, как если бы к нему обратилась женщина, к которой он неравнодушен, а не просто родственница, к тому же старше него.
Ален кивнул, устав от моей настойчивости, ведь мы уже говорили об этом, он всё понял.
Наконец, организовав перемещение статистов, определив, куда двинутся одни, куда другие и в каком месте зала они встретятся, разойдутся, а потом вновь сойдутся, двигаясь одинакового цвета кругами, мы начали снимать первую сцену.
Леда, однако, сразу же покачала головой, пришлось свистнуть и, подняв руки, всё остановить. Не получилось, нужно переснять, так что пусть каждый вернётся туда, где находился минуту назад.
К концу дня хлопушка распахивала свою чёрную пасть по меньшей мере десять раз, и мы сняли почти весь бал, отложив встречу Ромео и Джульетты на следующий день, чтобы не испортить главную сцену всей трагедии.
Просмотрев отснятый материал и определив, что вырезать и что оставить, я мог быть вполне доволен. В целом для начала всё получилось не так плохо, как я ожидал. Фундамент заложен, теперь следовало только строить, строить и строить.
Вернувшись в гостиницу, я попрощался у стойки регистрации с Ледой, догадываясь, что она попросит поменять наволочку, и решил подняться в номер пешком. Мраморные ступени оставались холодными, несмотря на жару, и я на минуту почувствовал, что возвращаюсь к жизни. Скользя рукой по перилам, взглянул наверх, и тут до меня донеслись чьи-то голоса. Я замедлил шаги, остановился, не доходя до площадки четвёртого этажа, и услышал:
