Оливия Агостини - Ржавчина в крови
Когда дошла очередь до съёмки первой встречи главных героев, я отозвал Лавинию и Френсиса в сторону и посоветовал им не спешить, не сразу подавать свои реплики, а отмерять их по каплям. Шекспир — не буря, а лёгкий-лёгкий весенний дождик, который тихо сыплется на землю и мягко исчезает в ней. Они должны жестикулировать, произнося свои реплики, посоветовал я, прижать ладонь к ладони, а потом сплести пальцы. Вот так.
— А потом, Френни, you must kiss her[70]. Средневековый поцелуй, right? A soft, shy kiss[71].
Френсис кивнул, не смутившись. Я посмотрел на Лавинию, а потом опять на него, и понял, что говорю скорее для себя, чем для них, незачем пояснять им то, что они сделают непроизвольно. Они уже показали мне это накануне. Средневековый поцелуй двух юных статуй, двух живых, во плоти, скульптур.
Я отёр испарину со лба платком, опустил его в карман и объявил труппе, что мы готовы.
Сидя за кинокамерой, я не мог побороть волнения, меня настолько очаровала влюблённость Ромео и Джульетты, что я едва не позабыл, что наблюдаю обычную актёрскую игру, так что пришлось утереть глаза, прежде чем встретиться взглядом с Ледой. У меня голова пошла кругом.
Но действительно ли это просто актёрская игра?
Я наблюдал за движениями Френсис и Лавинии в полутьме, ловил их отдельные жесты, напряжённые взгляды — и не мог решить, изменилось ли что-нибудь в их отношениях по сравнению со вчерашним днём или же они вели себя точно так же и лишь обострилось моё желание увидеть перемены. Где кончается дружба и начинается любовь? Существует ли в чувствах чёткая линия, где можно поместить табличку, которая предупреждала бы, что переходим границу, одну из многих?
Отсняли ещё два дубля, и труппа разошлась с тем, чтобы назавтра в обычное время встретиться последний раз в доме Капулетти. Нагретый софитами воздух мерцал.
Френсис, всё ещё в трико и с маской кота в руке, подошёл ко мне, желая что-то спросить, видимо, это не касалось фильма, но я счёл нужным поинтересоваться.
— So, слушаю тебя, дорогой. What's the matter?[72]
Он хотел узнать, как добраться до английского кладбища, он очень хотел посетить его уже очень давно.
— Когда думаешь отправиться туда? — спросил я, медленно, очевидно из-за усталости, произнося слова.
Лучше всего прямо сейчас, ответил Френсис. Было шесть часов летнего вечера, солнце зайдёт не раньше, чем через два часа, можно успеть засветло, а завтра, он понимал, завтра по той или иной причине это может не удастся. Мы скоро вернёмся, заверил он меня.
Я понял, посмотрев поверх его плеча, кого он имеет в виду. Лавиния стояла у колонны и внимательно слушала наш разговор, а мисс Бернс на общем плане, несомненно, сыграет роль, для которой её выбрала Эвелин, — вечно неудобного третьего лишнего.
Я сказал Френсису, что провожу их на кладбище, это недалеко, пусть не беспокоится и переоденется.
— Make haste![73] — добавил я и подтолкнул его. И снова отёр лицо платком.
Я расстался с Ледой у главного входа в «Чинечитта», пообещав, что вернусь в гостиницу к восьми часам, мы вместе поужинаем и продумаем план на завтра.
Я подождал, пока все загрузятся в машину, и посмотрел в зеркало на ребят, усевшихся сзади. Руль обжигал, мне казалось, кожа сейчас слезет с рук.
Я включил радио, настроив его на станцию, которая передавала только итальянские песни, просто для того, чтобы они послушали, отчего сходит с ума наша публика, тогда как в Англии всех интересовали «Битлз» и «Роллинг Стоунз».
Мисс Бернс так вздохнула, что даже запотело стекло, а Френсис и Лавиния улыбнулись мне, и, к моему огромному удивлению, я увидел, что они шевелят губами, вторя певцу.
— Но… You know the words! How?[74] Я потрясён! — воскликнул я, ведь сам не знал слов этой песни и, по правде говоря, совсем не припоминал и мелодию.
Френсис вновь сделался серьёзным только у входа на протестантское кладбище, когда силуэты морских пиний, похожие на приплюснутые шляпы, сменили яркие тёмно-зелёные кипарисы и появились первые надгробия, первые статуи с цветочными венками.
Перед этим жилищем смерти, таким пышным и в то же время строгим, у меня сжалось сердце, и пришлось прислониться к ограде какой-то могилы. Должно быть, это аромат хризантем неожиданно вызвал у меня странное предчувствие: с этим местом, где лежит столько мраморных плит, будут связаны долгие часы моего горя. Но в тот момент рядом со мной стоял Френсис, который обернулся ко мне, вынудив выпрямить спину и притвориться, будто ничего не случилось, и ответить ему улыбкой, тем самым погасив этот проблеск предвидения.
— Ищешь кого-то? — спросил я, чтобы действительность обрела звучание.
Френсис кивнул, сказав, что пришёл навестить старого друга. Одного очень дорогого друга, который и в дождь, и ярким солнечным днём никогда не покидал его. И повёл меня между могильными плитами, как исследователь, рукой, а не мачете сдвигая надгробные венки, направляясь по джунглям смерти к могиле, где похоронен тот, чьё имя написано на воде.
— This grave contains all that was mortal, of a YOUNG ENGLISH POET, who on his death bed, in the bitterness of his heart, at the malicious power of his enemies, desired these words to be engraven on his tombstone: Here lies one whose name was writ in water, — громко прочитал Френсис для всех нас четверых.
В этой могиле лежат останки МОЛОДОГО АНГЛИЙСКОГО ПОЭТА, который на одре смерти с горечью в душе в ответ на злобную силу своих недругов пожелал, чтобы на его могильной плите выбили вот такие слова: ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ТОТ, ЧЬЁ ИМЯ НАПИСАНО НА ВОДЕ.
Лавиния, склонив голову к плечу, смотрела на слова, высеченные на мраморе, одновременно с любопытством и скорбью и будто хотела прочитать эту надпись на иностранном языке. Но что такое смерть, в конце концов, если не царство, где говорят на иных языках, где нет возможности пообщаться с теми, кто остался на другом берегу реки?
Мисс Бернс даже взглядом не удостоила надгробие Джона Китса, её слишком занимали собственные запылившиеся туфли; она принялась ровнять каблуком гальку на тропинке, чтобы не утопать в ней, наконец, вздохнула и завязала ленту от шляпы под подбородком, опасаясь несуществующего морского бриза, который мог бы прийти ей на помощь, развеяв жару, с рассвета захватившую город.
Но даже лёгкое дуновение ветерка не коснулось в этот день улиц и переулков Рима, не шевельнуло лепестков белых цветов, принесённых посетителями кладбища тем, кто покоится тут. Слеза, скатившаяся по пылающей щеке Френсиса, испарилась, так что не пришлось вытирать её. У него опустились плечи, он обернулся, увидел своё отражение в широко раскрытых глазах Лавинии и крепко сжал руку, которую она протянула ему. Понурив голову, шли они рядом между фигурами ангелов со сложенными крыльями и мавзолеями, пропустив меня и мисс Бернс вперёд и предоставив нам возможность заполнить тишину пустыми рассуждениями. Я заговорил о Фосколо и его лирической поэме Гробницы, об английских кладбищах, где смерть, похоже, не столь страшит, а любовь живых и зелёная трава способны преобразить их в сад, в оазис потустороннего мира.
Френсис возразил мне позже, когда сел в машину: не все английские кладбища выглядят так идиллически, есть мрачные, где надгробиям так тесно, что видны гробы, а в некоторых местах земля едва прикрывает захороненных, и по вечерам перед пустующим домом священника на деревьях громко каркает вороньё.
— In Yorkshire, for example[75], — серьёзно сказал он, повернулся к мисс Бернс и смотрел ей прямо в глаза, пока рассказывал о том, как однажды, приехав на каникулы в Лидс, оказался на кладбище и споткнулся. Когда поднялся и старательно отряхнул брюки, обнаружил, что споткнулся не обо что-нибудь, а о кости скелета — о руку, которая вылезала из-под сдвинутой плиты! Казалось, мёртвый пытался выбраться наружу и, не в силах сделать это сам, умолял кого-нибудь помочь ему.
Лавиния рассмеялась, вынуждая его тоже улыбнуться и признаться, что шутит. А мисс Бернс промолчала; глубокая складка на лбу выдавала её испуг, она так поразилась, что потеряла дар речи. Потом покривила носом и всё так же молча села в машину, хлопнув дверцей.
Вот так, недолго думая и без всяких колебаний, Френсис попал в чёрный список chaperon, составив мне компанию.
4. ПРОБУЖДЕНИЕ ЛЮБВИ
С Римом мы расстались без слёз. Солнце продолжало сиять высоко в небе, над крышами домов и площадями, когда мы выехали с окраины на автостраду. Кинематографический кортеж снова направлялся в Тоскану: три машины и фургончик, загруженные аппаратурой, плёнкой, фрагментами фильма и возбуждёнными людьми.
Перед отъездом Алек подошёл ко мне и спросил:
— Можно ей поехать с нами?
И он указал на девушку с недовольным выражением лица, которая ждала его на другой стороне улицы.
