Рене Баржавель - Дороги Катманду
Матильда спустилась вниз и больше решила не подниматься наверх. Любопытные постепенно исчезли из Сорбонны и Латинского квартала. На улицах возобновились беспорядки. Матильда присоединилась к небольшой, но очень деятельной группе, непонятно откуда разжившейся электрическими пилами, чтобы спиливать деревья, ломами, чтобы выворачивать булыжники из мостовой, касками для мотоциклистов, а также черенками лопат и предназначавшимися для боевиков герметичными очками для защиты от слезоточивого газа. Во время дневного затишья члены группы ходили по факультетам, выдвигали на голосование резолюции, создавали комитеты действия. Матильда вскоре забыла двух парней из небольшого кабинета. Карло забыл Матильду. Но Оливье не забыл ее. Его поразило сказанное девушкой. Конечно, его не могла распропагандировать дочка миллиардера, увлекавшаяся маоистскими идеями, но некоторые ее фразы затронули в нем какие-то струны. Да, слишком много слов, да, чересчур выпячиваются претензии интеллектуалов. Да, среди них слишком много мелкобуржуазных придурков, которые примкнули к движению ради ничем не грозивших им небольших революционных каникул. Драться с полицейскими, бить стекла, жечь автомобили, выкрикивать лозунги — все это гораздо увлекательнее, чем обычная вечеринка. Как только появлялась малейшая угроза, они тут же бросались под родительское крылышко. Когда этой публике удавалось добраться до микрофона, они начинали поносить общество потребления, хотя сами с удовольствием потребляли его блага с младенческого возраста.
Да, правда была на стороне рабочих. Потому что они ощущали ее на своей шкуре, всю жизнь испытывая угнетение и несправедливость. Оливье заметил, что даже когда он хотел оформить свои мысли для себя, не высказывая их, он снова и снова мусолил те же пустые образы, те же жалкие клише, что и эти ничтожества, вцепившиеся в микрофон. Нет, пора было перестать говорить, даже если это внутренний монолог, нужно было действовать.
Он увлек Карло в группу, отправившуюся в Бийанкур, чтобы передать бастующим рабочим Рено слова дружбы и поддержки со стороны восставших студентов. Однако прием, оказанный им бастующими, оказался более чем сдержанным. Они никому не позволили пройти на территорию занятого забастовщиками завода. Еще бы, можно подумать, что им не хватало только этих пацанов, чтобы добиться своих целей. Ни один из рабочих, включая самых молодых, не мог поверить в то, что существует революция, за которой не последуют настоящие репрессии. Эти баррикады в Латинском квартале были всего лишь играми избалованных ребятишек. Жандармы, разумеется, надевали мягкие перчатки, прежде чем атаковать детей из буржуазных семей. Избиение дубинками было всего лишь несколько более серьезной разновидностью отеческой порки. Другое дело, когда рабочие принимаются выворачивать булыжники из мостовых. Тогда с ними не церемонятся, в них стреляют. Вместо дубинок в ход идет свинец. Но буржуа не могут позволить, чтобы стреляли в их детей. Они установили свой порядок в 89-м году, ликвидировав с помощью гильотины целый класс. Точно так же они уничтожили бы и рабочий класс, если бы им не были нужны те, кто производит, и те, кто покупает. Но они не могли убивать своих детей, даже если те ломали мебель и поджигали портьеры.
Рабочие и студенты смотрели друг на друга через решетку заводских ворот. Иногда они обменивались ничего не значащими фразами. Полотнище с надписью «Союз студентов и рабочих» вяло свисало к земле между двумя палками. У знамен, красного и черного, вид тоже был весьма усталый. Требовалось немного ветра, немного энтузиазма, чтобы они начали развеваться. Вместо этого имелась лишь решетка запертых ворот, и люди за воротами, казалось, защищали двери, в которые стучалась дружба. У Оливье внезапно возникло ощущение, что он находится в зоопарке перед клеткой, куда помещены животные, у которых украли свободу, хотя они предназначены для жизни на просторе. Посетители пришли в зоопарк, чтобы сказать зверям что-нибудь приятное и побаловать их лакомствами. Они считали себя добрыми и щедрыми. Но они находились с той же стороны решетки, что и охотники и тюремщики. Какой-то студент просунул сквозь ограду что- то из собранного в знак солидарности. Оливье стиснул зубы. Только этого дурацкого арахиса здесь и не хватало! Он плюнул и в ярости бросился прочь. Карло ничего не понимал. Что с тобой? Что за блоха тебя укусила?
Вернувшись в Сорбонну, Оливье сорвал плакат с надписью «Власть студентов» с дверей кабинета. Потом во фразе «Обсуждение круглосуточно» он зачеркнул слово «круглосуточно» и написал над ним крупными буквами «закончено!» с жирным восклицательным знаком.
Он яростно дрался при каждой стычке с полицией. Во время страшной ночи 24 мая он вскарабкался на гребень баррикады и принялся осыпать фараонов ругательствами. Неожиданно ему пришла в голову мысль, что он просто позирует, участвуя в живой картине и пародируя историческую личность, но картина остается всего лишь картиной; фараоны не будут стрелять, и он, окровавленный, не падет на баррикаде. Более того, в каске и в больших очках он выглядел, как персонаж комиксов для подростков, мечтающих о фантастических приключениях. Он содрал с себя каску и очки и отшвырнул их. Схватив рукоятку от лопаты, он бросился вперед. Перед ним на красной с черным ночной улице горели автомобили, взрывались гранаты и крутились белые вихри слезоточивого газа. За стеной газа Оливье смутно различал движение темной блестящей массы полицейских. Он бросился на них. Навстречу ему вышли трое. Он с яростью двинул первого палкой. Та, столкнувшись с резиновым щитом, отскочила назад. Он тут же получил удары дубинкой по руке и по голове. Они заставили его выронить оружие. Еще один удар по голове бросил его на колени, а последовавший затем пинок ногой в грудь швырнул на асфальт. После этого на его спину и бока обрушились тяжелые сапоги полицейских. Проливая слезы, вызванные стыдом и бешенством, а не только слезоточивым газом, он все же попытался встать. Его нос и ухо были в крови. Ему удалось схватить обеими руками дубинку одного из полицейских, и он попытался вырвать ее. Еще одна дубинка опустилась на то место, где шея соединяется с плечом, и он потерял сознание. Полицейские подобрали его и хотели швырнуть в автобус. В этот момент из белесого тумана, разрываемого вспышками пламени, внезапно появилась группа студентов, возглавляемых Карло, и напала на полицейских. Тем пришлось бросить Оливье, словно мешок, чтобы встретить атакующую свору, которая тут же рассыпалась, увлекая полицейских за собой. Оливье остался лежать без сознания с вывернутой шеей, ногами на тротуаре, и головой на проезжей части. Его красный шарф полоскался в стекавшей с мостовой дождевой воде, лицо было залито кровью. В нескольких шагах от него разорвалась граната, накрыв его тело белой вуалью. Карло и двое студентов подскочили к нему, кашляя и проливая слезы, схватили и утащили в ту сторону, где горели огни.
***
Два громадных белых слона вырисовывались на фоне неба. Их высекли руки давно умерших умельцев (но ведь смерть есть избавление) прямо в скале, когда-то возвышавшейся на вершине холма и которая была полностью превращена в слонов, а получившийся при этом щебень был унесен далеко отсюда. Это было очень давно, тысячу, может быть, две тысячи лет тому назад… Мужчины, одетые во все белое, женщины в сари всех цветов, за исключением желтого, которые поднимались по тропинке к слонам, к небу, не представляли, что означают слова «тысяча лет» или «две тысячи лет». Для них это было все равно что вчера или завтра, может быть, даже сегодня. Тропинка, спиралью восходившая к вершине, была столетие за столетием протоптана босыми ногами паломников. За прошедшее время она превратилась в узкую канавку, края которой находились на уровне колен. По ней можно было передвигаться только строго друг за другом, и это было очень кстати, потому что таким образом каждый паломник, поднимаясь на вершину, оказывался как бы в одиночестве, лицом к лицу с божеством, смотревшим на него из сердца холма. Свен шагал перед Джейн, а Джейн перед Гарольдом. Свен, не оборачиваясь и слегка задыхаясь, рассказывал Джейн, что индийцы представляли время не в виде текущей реки, а как вращающееся колесо. Прошлое возвращается к настоящему, проходя через будущее. Слоны, которые находятся здесь сегодня, были здесь и вчера. И колесо времени, когда оно, вращаясь, достигнет завтрашнего дня, тоже застанет их здесь. И так было на протяжении тысячи лет. Так где же тут начало?
Джейн плохо разбирала, что ей говорил Свен, так как его слова заглушало бормотанье паломников и звон медных колокольчиков. Она чувствовала себя счастливой, легкой, несущейся, словно корабль, покинувший, наконец, грязный порт и теперь не спеша преодолевающий океан цветов. Он мог причаливать к земле там, где ему захочется, брать на борт того, кого захочет, и вновь отдаваться ветрам свободы.
