Рене Баржавель - Дороги Катманду
Гарольд, медленно спускавшийся с холма, думал, что здешнее божество, несомненно, просто великолепно, но он был слишком голоден, чтобы полностью оценить его красоту. А найти еду среди умирающих от голода крестьян было не так-то легко. У него и у его друзей не было денег и почти кончились сигареты. Нужно было раздобыть хотя бы несколько рупий.
Выйдя из холма через низкую дверь, он сел на краю дороги и стал попрошайничать, протянув вперед руку.
***
Оливье очнулся, когда его затащили за баррикаду, и тут же снова бросился в схватку. Каждый толчок крови в артериях вонзал острый нож в левое ухо. Голова была заполнена странными шумами. Когда вблизи взрывалась очередная граната, он слышал грохот Хиросимы. Возгласы его друзей превращались в дикий шум, и с четырех сторон горизонта в его мозг врывались оглушительные звуки набата. Бурная ночь была переполнена ревущими вихрями, и весь этот шум вмещался в его голове.
В последующие дни студенты начали постепенно уходить из Сорбонны. С каждым новым днем все более многочисленные их группы покидали грязное запущенное здание. В то же время Сорбонна заполнялась чужаками; среди разного жулья и бродяг наверняка попадались и агенты в штатском. Какой-то чудак перебрался сюда с женой и тремя детьми, захватив с собой одеяла, соски, примус и прочую утварь. Он утверждал, что у него нет ни работы, ни жилья. Студенты попытались собрать для него на улицах немного денег, но горожане перестали откликаться на просьбы о пожертвовании. Они считали, что каникулы у студентов несколько затянулись. Рабочие добились повышения зарплаты, на которое за месяц до этого они даже не надеялись, а владельцы предприятий и коммерсанты начали задумываться о подсчете потерь.
Господин Палейрак встретил своих первых покупателей багровым от злости. Что им теперь нужно, этим кретинам, которые только что хотели все сломать? Они же ничего не понимают! А вот профсоюзы знают все, что надо! Уж они-то не утратили своих ориентиров! Им не нужно было ничего делать, только сидеть сложа руки и выжидать. И они дождались всего, чего хотели, лишь бы возобновилась работа… Весь кавардак был создан этими подонками. А кто теперь будет платить по счетам? Кто угодно, только не они!
На всякий случай господин Палейрак начал понемногу повышать цену филейной вырезки, на самую малость, так, чтобы никто не заметил. Никакого низкосортного отруба, его никогда не разбирают, они больше не хотят отварного мяса с луком, им подавай тушенное в скороварке мясо, хорошие хозяйки исчезли, остались только кокетки, которые думают только о кино или о парикмахерах, не удивительно, что их детям требуется все, чего они захотят, а сами они не будут делать ни черта! Он-то по-прежнему встает в четыре утра, чтобы успеть вовремя на Центральный рынок. А ему далеко не двадцать, да и не сорок… Но работать его приучили пинками в задницу. В двенадцать лет, после того как он получил аттестат… У него никто не спрашивал, не хочет ли он поступить в Сорбонну!
И он с возмущением швырял очередной кусок мяса на чашку автоматических весов. Пока стрелка колебалась, он выбирал самое большое значение и быстро бросал мясо в пакет. Он всегда забывал снять лишний жир или мелкие обрезки. Выигрыш небольшой, несколько граммов с каждой продажи. А к концу года набежит две-три тонны. В кассе его жена постоянно ошибалась, отсчитывая сдачу. Конечно, никогда не в ущерб себе. И хорошо соображала, с кем этот номер проходит. Никогда с настоящими буржуа, которые умеют считать свои су. А вот молодые хозяйки никогда не считают сдачу, они не глядя сгребают мелочь в кошелек. Видать, им стыдно пересчитывать. Но если кто-нибудь замечал ее ошибку, она со смущением извинялась.
***
Оливье до последнего момента отказывался поверить, что они проиграли. Она заварили такую кашу, что достаточно было еще немного подтолкнуть, нанести еще один удачный удар… Хватило бы и того, чтобы рабочие продолжали забастовку еще пару недель, может быть, всего несколько дней, чтобы это абсурдное общество рухнуло само под грузом своей жадности.
Но заводы, один за другим, возобновляли работу. Снова появился бензин на заправках, начали ходить поезда. Он отправился на завод Рено, чтобы ободрить бастующих рабочих. Именно там он понял, что все кончено. Оставалась только горсточка студентов, бродивших вокруг завода. Их преследовали полицейские, и за ними издалека наблюдали рабочие, иногда с безразличием, иногда враждебно. Однажды, преследуемый полицией и прижатый к берегу Сены, он прыгнул в воду и пересек реку вплавь.
На дорогах оставались заставы, и ему пришлось пробираться полями. Какой-то крестьянин спустил на него собаку. Вместо того чтобы убегать, Оливье присел на корточки и подождал, пока собака подбежит к нему. Это была длинношерстная французская овчарка, грязная и не знавшая ласки. Оливье ласково заговорил с псом и потрепал его по голове. Пес, ошалевший от счастья, вскинул передние лапы ему на плечи и в одно мгновение облизал ему лицо. Потом он принялся скакать, заливаясь громким лаем. Оливье медленно поднялся. Собачья радость кружилась вокруг, не затрагивая его. Он чувствовал себя таким же холодным, как вода Сены, из которой только что вышел.
Вернувшись в Сорбонну, он закрылся в своем кабинете. Потом долго лежал на одеяле, с открытыми глазами, ни с кем не разговаривая и всматриваясь в огромную пустоту внутри него, возникшую после крушения всех надежд. Карло, встревоженный его настроением, приносил ему поесть и пытался успокоить, утверждая, что ничего не потеряно, что они всего лишь начали и скоро продолжат свое дело. Оливье даже не пытался спорить с ним. Он знал, что все кончено. Он понял, что мир рабочих, без которого строительство нового общества невозможно, остается чуждым для них и никогда их не примет. Студенты — это неудачный продукт буржуазного общества, они выросли на слишком дряхлом дереве. И они сами разбудили бурю, сорвавшую их с ветвей. Дерево должно было скоро погибнуть, и им уже никогда не придется созреть. Они были не началом нового этапа эволюции, а завершением предыдущего. Мир завтрашнего дня придется строить не им. Это будет мир рациональный, свободный от вялых сантиментов, мистицизма и идеологии. Они пытались вести войну, витая в облаках, тогда как рабочие, сражавшиеся на твердой земле, добились улучшений в ведомостях на зарплату. Студенты забыли, что в материальном мире нужно оставаться материалистами. Но даже если этот принцип был сутью единственного способа выживания, мог ли он быть смыслом жизни?
Оливье не стал участвовать в последней стычке на улице Сен-Жак. В Сорбонне вокруг него последние счеты сводили студенты, отбросы общества, бандиты и шпики. Когда полицейские вошли в кабинет, чтобы очистить помещение, у него даже не сработал защитный рефлекс. Корабль потерпел крушение, команда покидала его. Это было кораблекрушение бесславное, в грязи. Он вышел с Карло на улицу, заполненную полицейскими в форме и в штатском. Оливье повернулся к приятелю:
— Я больше никогда не приду сюда.
Карло тащился за ним по улицам Вожирар и Сен-Пласид. Рассвело, и мимо них промчалось на большой скорости несколько машин. Перед молочной лавкой остановился грузовичок молочника и тут же двинулся дальше, оставив на тротуаре дневную порцию молока для квартала. Карло бросил в ящик монету в один франк и взял пакет молока. Откусив уголок пакета, он сделал несколько жадных глотков, потом протянул Оливье мятый пакет.
— Будешь пить?
Оливье отрицательно покачал головой. Его затошнило при одной мысли о молоке. Карло пожал плечами и снова поднес пакет ко рту. Потом он бросил его под проезжавший мимо грузовик, из-под колес которого брызнули остатки белой крови.
— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовался Карло.
— Не знаю…
Через несколько шагов Оливье спросил в свою очередь:
— А ты?
— У меня уже есть один диплом, так что я брошу учебу…
— Будешь преподавать?
— А что, по-твоему, я еще могу делать?
Оливье не ответил. Он сгорбился и сунул руки в карманы. Его знобило. Только сейчас он заметил, что на нем нет шарфа. В самых яростных схватках он всегда следил, чтобы не потерять его, потому что это могло огорчить бабушку. И вот сейчас он просто забыл его в небольшой комнате над лестницей. Не могло быть речи, чтобы вернуться за ним. Теперь он будет лежать ярким пятном в углу кабинета. Нет… Шарф остался висеть на спинке стула. Он вспомнил, он словно видел его. Он вздрогнул; ему показалось, что он раздет.
— У тебя осталось на чашку кофе?
— Да, — ответил Карло.
Небольшое кафе с табачным киоском на углу улицы Шерш-Миди оказалось открытым. Неоновые светильники под потолком сияли, пол был покрыт свежими опилками. За стойкой сидел господин Палейрак с первым сегодня стаканчиком белого. Он весил не меньше ста килограммов. С возрастом он немного раздался в талии, но основная масса приходилась на кости и мышцы. Судя по девственно чистому халату, он еще не начал работать. Толстый фартук, напоминающий броню, облегал его бедра. Он хорошо знал Оливье, выросшего у него на глазах. Можно было сказать, что он вскормил его. Разумеется, за бифштексы платила его бабка, но ведь продавал их он! Как только Оливье оторвался от соски… Это давало ему право высказать сопляку все, что он думал о нем. Увидев вошедших в кафе студентов, он обратился к ним:
