Рене Баржавель - Дороги Катманду
В тусклом свете, просачивавшемся сквозь застекленный потолок, студенческий амфитеатр казался большим свободным рынком, на котором каждый мог расхваливать свой товар.
Оливье иногда приходил сюда посмотреть сверху на ряды сидений, всегда почти полностью занятых. Под ним пестрела мозаика из белых рубашек и разноцветных свитеров, среди которых преобладал красный цвет. Головы на этом фоне казались шарами. На трибуне перед черным и красным флагами сменяли друг друга ораторы. Слушая их, Оливье начинал нервничать, потому что не всегда понимал, что они хотели сказать. Ему казалось, что их фразы путаные, расплывчатые, туманные, что они просто зря теряют время в словесных поединках, тогда как на самом деле все очень просто: нужно уничтожить старый мир и построить новый, основанный на справедливости и всеобщем братстве, мир без классов, без границ, без ненависти.
«Власть студентов». Да, именно студентам принадлежала привилегия овладеть культурой и привести своих братьев-рабочих к жизни, свободной от капиталистического рабства и гнета социалистической бюрократии. У них начинало сильнее биться сердце, когда они слышали старый лозунг Республики: «Свобода, Равенство, Братство». Этот лозунг содержал в себе все. Но с тех пор как буржуазия начертала эти слова на фасаде мэрий, в которых она регистрировала имена своих рабов, и вышила их на своих знаменах, под которыми увлекала рабов на бойню, три великих слова стали ложью. Теперь они скрывали то, что было их противоположностью, а именно — эксплуатацию, неравенство, презрение. Это нужно было сжечь в кострах революции, пламени радости. Так просто. А все эти типы с микрофоном, расчленявшие идеи и насиловавшие мух, могли только задушить Революцию своими пустыми фразами.
Однажды вечером, покинув галерею, он написал мелом на стене в коридоре: «Эх вы, горе-ораторы!» и подчеркнул их с такой яростью, что кусочек мела раскрошился. Он вышвырнул то, что оставалось у него в руке, пожал плечами и вернулся в свой кабинет. Там он увидел девушку, присевшую на край стола и о чем-то спорившую с Карло. Оливье смутно вспомнил, что она, кажется, как и он, тоже готовила диссертацию по социологии. Время от времени он видел ее на лекциях. Говорили, что ее отец известный банкир. Ее звали Матильда.
Карло, вскочив со своего места, выполнял перед ней свой стандартный номер итальянского обольщения. Он говорил, ходил взад и вперед, улыбался, жестикулировал, направляя руками свои слова к собеседнице. Она не сводила с него ледяного взгляда. Похоже, что Карло излагал ей точку зрения Оливье на роль, которую должны были играть студенты в интересах пролетариата. У него было не слишком много собственных идей, чаще всего он был эхом своего друга.
Наконец, она прервала его сухим тоном:
— Ну и претензии же у вас, однако! И чему вы собираетесь научить рабочих? Вам самим было бы неплохо знать хоть что-нибудь! Вот ты, например, что ты знаешь? Чему тебя научили на факультете?
— Нас научили мыслить! — вмешался в разговор Оливье.
Девушка повернулась к нему:
— Так ты, значит, мыслишь? Тебе крупно повезло!
Она встала.
— Ваша «Власть студентов» — это развлечение для простофиль… Ты знаешь, что сделал Мао со студентами? Да, он пустил их на заводы, но не просто так, а поставил к конвейеру! А профессоров отправил на сельскохозяйственные работы! Убирать навоз!
— Я знаю, — пожал плечами Карло, — но какая польза от этого?
— А ты? Какая польза от тебя? Вы сожгли несколько ржавых машин, а теперь напускаете словесный туман… Вы заняли Сорбонну вместо того, чтобы разрушить ее! Вы не убили ни одного жандарма! Они все в строю, красные и жирные, всего в сотне метров отсюда. Они перебрасываются с вами мячиком, в то время как вы усыпили себя своими речами. А они ждут, пока им не скомандуют вышвырнуть вас вон! «Власть студентов»! Мне смешно! Власть над моими яйцами!
— У тебя их нет, — возразил Карло.
— У тебя тоже! Вы мелкие буржуа, вы законченные кретины!
— Конечно, — возразил Оливье, — уж тебя-то к мелкой буржуазии не отнесешь. Ты ешь с золотой посуды и ковыряешься в икре с того дня, как родилась…
— Считай, что меня тошнит от вас, как от протухшей икры.
Она выскочила из кабинета, резко хлопнув дверью. Карло дернулся, чтобы бежать за ней, но остановился. Он был бы рад показать ей, что обладает тем, чего, по ее словам, они все были лишены. Но с такой девицей будет столько хлопот… Ее придется долго уговаривать, доказывать, что он. Нет, такие дела его не устраивали. Если девушка продолжает спорить с тобой даже во время оргазма, то от этого пропадает всякое удовольствие. Пусть она использует для удовлетворения свою «Красную книгу»…
***
Это было странное воскресенье, день, когда все взрослое парижское население решило посетить своих детей, окопавшихся в Латинском квартале. Погода была замечательная, и казалось, что сегодня праздник. Парижане в новых куртках и их жены в легких весенних нарядах толпились на тротуарах бульвара Сен-Мишель или на площади Сорбонны вокруг юных ораторов, торжественно излагавших свои мысли. Бродячие торговцы, пользуясь неожиданным наплывом публики, раскладывали прямо на асфальте свои товары: портфели, галстуки, открытки, дешевые украшения, сверкавшие на солнце. Какой-то старикан с желтой бородой продавал бумажных китайских драконов.
Двор Сорбонны, коридоры и лестницы заполнялись медленно ползущей людской массой. Любопытствующие с удивлением читали надписи на стенах и расклеенные повсюду листовки. Расположенная вертикально на стене фраза начиналась выше человеческого роста и заканчивалась на полу лестничной площадки. Она грозно приказывала: «Опустись на колени и смотри!» Смотреть, кроме пыли, было не на что.
Старые надписи мелом на стенах начали осыпаться. «Забудь все, чему тебя научили, начни мечтать!» Кто-то зачеркнул слово «мечтать» и написал сверху «разрушать». Другая рука зачеркнула «разрушать» и надписала «трахать». Напротив дверей кабинета Оливье с надписью «ВЛАСТЬ СТУДЕНТОВ» свежая, написанная с помощью пульверизатора надпись утверждала: «Профсоюзы — это бордели». Любопытные входили в комнату, пялились на четыре стены, на небольшой стол и стулья. Иногда очередной посетитель присаживался, чтобы немного отдохнуть. Потом уходил, унося с собой удивление и неудовлетворенное любопытство.
У Матильды появилось желание снова увидеть Оливье. Она вспомнила его слова: «Нас научили думать» или что-то вроде того. Его нужно было уберечь от этой чудовищной ошибки. В тот раз она слишком быстро ушла. У него был вид парня с головой. Она подумала об Оливье, проснувшись в номере жалкого отеля, где провела ночь с каким-то негром исключительно из-за антирасистских побуждений. Секс с черным оказался не лучше, чем с белым. Потом она хорошо выспалась. Он разбудил ее утром, когда ему захотелось повторить. Когда она оттолкнула его, он замахнулся, но был остановлен взглядом девушки. Матильда подумала о двух парнях в маленьком кабинете над лестницей, и в особенности о юноше с карими глазами и мягкими волосами, обрамлявшими лицо. Да, этот тип верил, но то, во что он верил, было глупостью. Поэтому она и вернулась, чтобы переубедить его.
В кабинете над лестницей она застала только любопытных. Карло в это время находился на площади Сорбонны. Он сидел верхом на спине статуи какого-то мыслителя и забавлялся, рассматривая уличного торговца, решившего в этот день заменить свой обычный набор шариковых ручек политическими брошюрами, поносившими Дассо и Ротшильда.
Оливье прогнало из кабинета отвращение, которое у него вызывали любопытные. Сначала он попытался агитировать вошедших, но те или несли в ответ полнейшую чушь, или просто пялились на него, словно он только что вылез из летающей тарелки. Поэтому Оливье решил пообедать у своей бабушки. Он застал ее в совершенно расстроенных чувствах: господин Сеньер внезапно скончался в ночь с пятницы на субботу. Его сбили с толку последние события, он не мог понять происходящее и перестал сопротивляться болезни. Все это время, когда он отказывался умирать, никто не мог подумать, что он был так близок к смерти. И на этом у несчастного проблемы не закончились: погребальные конторы бастовали, и похоронить его было некому. После того как мадам Сеньер обратилась в комиссариат, прибыли солдаты с гробом, оказавшимся слишком коротким. Нужные размеры из-за забастовки определить было некому, а поэтому солдатам пришлось погрузить беднягу в кузов грузовика, завернув его в одеяло. Мадам Сеньер даже не представляла, куда его увезли, и она закрыла лавку на весь день, хотя была суббота, когда все так хорошо продается; покупатели эти дни разбирали все подряд, консервы, рис, сахар, все съедобное; они были напуганы.
***
Матильда спустилась вниз и больше решила не подниматься наверх. Любопытные постепенно исчезли из Сорбонны и Латинского квартала. На улицах возобновились беспорядки. Матильда присоединилась к небольшой, но очень деятельной группе, непонятно откуда разжившейся электрическими пилами, чтобы спиливать деревья, ломами, чтобы выворачивать булыжники из мостовой, касками для мотоциклистов, а также черенками лопат и предназначавшимися для боевиков герметичными очками для защиты от слезоточивого газа. Во время дневного затишья члены группы ходили по факультетам, выдвигали на голосование резолюции, создавали комитеты действия. Матильда вскоре забыла двух парней из небольшого кабинета. Карло забыл Матильду. Но Оливье не забыл ее. Его поразило сказанное девушкой. Конечно, его не могла распропагандировать дочка миллиардера, увлекавшаяся маоистскими идеями, но некоторые ее фразы затронули в нем какие-то струны. Да, слишком много слов, да, чересчур выпячиваются претензии интеллектуалов. Да, среди них слишком много мелкобуржуазных придурков, которые примкнули к движению ради ничем не грозивших им небольших революционных каникул. Драться с полицейскими, бить стекла, жечь автомобили, выкрикивать лозунги — все это гораздо увлекательнее, чем обычная вечеринка. Как только появлялась малейшая угроза, они тут же бросались под родительское крылышко. Когда этой публике удавалось добраться до микрофона, они начинали поносить общество потребления, хотя сами с удовольствием потребляли его блага с младенческого возраста.
