Изидор Окпевхо - Последний долг
Адвокат подходит к своему столику и с виноватой улыбкой кланяется комиссии. Кажется, заседание не начиналось отчасти из-за него. Он садится лицом к комиссии, по левую руку от секретаря, улыбается судьям, с каждым здоровается. Затем он бегло проглядывает бумаги.
Трудно сказать, что на уме у прокурора. На лице его благодушие, я уверен, что по природе он незлой человек. Но когда он задает вопросы, он преображается, ощетинивается, жилы его набухают.
Секретарь и прокурор обмениваются бумагами и переговариваются. Они настолько заодно, что у нас, заключенных, есть все основания для беспокойства.
Но я разучился жалеть себя. Ибо жалеть себя иногда то же, что признать себя виноватым. А что я сделал, чтобы считать себя виноватым? Какое зло кому я принес? Меня могут приговорить к пожизненному заключению, больше того — повесить или поставить к стенке; по чего они этим добьются? Ибо я готов ко всему.
— Кхе-кхе, — откашливается председатель; это начало. — Сегодня семьдесят шестой день работы Комиссии по разбирательству преступлений мятежников — оккупантов в штате Черное Золото. Объявляю заседание открытым.
Тишина. Мертвая тишина, ее подчеркивает тихий шелест бумаг, пугливое шарканье ног, осторожное покашливание и скрип окон. Прокурор поднимается.
— Первым свидетелем сегодня выступает господин Самсон Аджиджала Этувеве, — говорит он. — Самсон Аджиджала Этувеве, прошу вас занять место для дачи показаний. Благодарю вас.
Человек лет тридцати, в очках, идет по проходу между рядами зрителей. Он одет в агбаду и аккуратно ее на ходу придерживает.
— Ближе! — требует прокурор, — Быстрее. Прошу сесть.
Неожиданно наш молодой сотоварищ слева приходит в волнение и вскакивает с места.
— Посмотрите на него! — кричит он, указывая на свидетеля. — Смотрите все на него! Ему не стыдно себя!
— Прошу замолчать! — кричит ему председатель.
— Это он должен молчать, если только…
Солдат сзади опускает руку на плечо нашего сотоварища и сажает его на скамью.
— Слушайте, ему не стыдно себя? — Молодой человек вскакивает опять, ощетинясь, как разъяренный пес.
— Послушайте, — говорит председатель, — если вы будете нарушать порядок, я приму против вас самые строгие меры. Поэтому соблюдайте спокойствие, а не то…
— Вздор! Вы собрались, чтобы слушать, как эта свинья будет про нас врать. По-вашему, это правосудие! Что же…
Приклад автомата опускается на плечо моего соседа и заставляет сесть.
На лбу председателя проступают морщины гнева, губы поджаты, глаза готовы прожечь стекла очков; его ярость может на нас обрушиться в любую минуту.
Зал замер. Адвокат в отчаянии проводит рукой по лбу и неодобрительно покачивает головой.
— Господин Аболодже, — обращается к нему председатель, — я собираюсь наказать вашего клиента…
— Чем скорее, тем лучше! — Наш молодой человек снова вскочил и старается уклониться от угрожающего ему приклада. — Вы все — реакционные элементы, революция вас сметет! Я твердо верю…
На сей раз направленный опытной твердой рукой приклад с силой обрушивается на него, и наш сотоварищ падает на скамью, корчась от боли и прикрывая рукой расшибленное плечо. Его адвокат встревожен, он встает и хочет к нему подойти.
— Ничего, господин Аболодже, — говорит ему председатель. — Он придет в себя через минуту и, быть может, станет немного благоразумней…
— Ложь! — Наш сотоварищ вновь на ногах, несломленный и рвущийся в бой. — Революция не за горами. Всех вас, реакционеров, ждет…
Солдат опять усмиряет жертву, с той же мерой вышколенного бессердечия опуская приклад автомата на то же плечо. На этот раз публику пробирает ужас, и шепот волнами катится по рядам. Наш собрат пострадал всерьез, даже его юность такого больше не вынесет. Адвокат тотчас встает и смотрит на председателя. О боже, боже!
— Ваша честь, — говорит он, — со всем уважением к суду я прошу, чтобы с моим клиентом обращались более деликатно. Я полагаю, что, если мужественный солдат, стоящий сзади него, будет и дальше применять те же меры воздействия, мой клиент окажется в таком физическом состоянии, что не сможет ничем помочь высокому разбирательству.
— Хорошо, господни Аболодже, — отвечает председатель. — Ваша просьба удовлетворена. Просьба к охране не так энергично призывать к порядку свидетелей. Полагаю, что в интересах правосудия…
— Вздор! — снова кричит мой сосед, презирая боль, — Вы что, хотите сделать добрым тот строй, который сами установили? И вам не стыдно…
— Прошу сесть!
— Не сяду!
— Требую сесть! — Председатель бьет кулаком по столу.
Молодой человек хочет выпрыгнуть за барьер. Солдат, не зная, как выполнять долг, глядит на судью, на арестанта и наконец, решаясь, ловит молодого человека за шиворот.
— Хорошо, — говорит председатель. — Пора положить конец безобразию. — Он снимает очки и моргая решает: — Охрана, отвезите его в тюрьму. Господин Аболодже, сопроводите вашего клиента до машины и сделайте ему надлежащее внушение. Разбирательство дела откладывается до тех пор, пока задержанный не начнет сотрудничать с пашей комиссией. Благодарю вас.
К «черной Марии» молодого человека уводят солдат и полицейский, их лица непроницаемы, как ритуальные маски. Они держат его за обе руки. Адвокат собирает бумаги, на лице его написано то же, что на лице клиента. Он уходит за ним.
Громкий шепот прокатывается по залу.
— Требую молчания, — говорит председатель. — Пользуюсь случаем, чтобы сказать несколько слов в предупреждение. Мы не должны забывать, что наше разбирательство — не судилище, и я надеюсь, что разница всем понятна. Здесь нет подсудимых — только свидетели. Никто не обвиняется ни в каких преступлениях, как на обычном суде. Всякий, кого мы допрашиваем, — всего лишь вызванный государством свидетель, чей долг помочь разбирательству в установлении некоторых фактов и в устранении некоторых сомнений государства относительно конкретной рассматриваемой ситуации. Поэтому каждый обязан всецело сотрудничать с пашей комиссией, и я призываю всех свидетелей обратить особое внимание на это обстоятельство. Мы должны закончить расследование и подвести черту в сжатые сроки. Полагаю, что растягивать нашу работу на неопределенное время не в интересах присутствующих, поэтому всем нам надлежит вести себя соответственно. Комиссия будет самым серьезным образом реагировать на поведение, подобное тому, какое вы только что видели. Надеюсь, что это ясно.
Он с минуту сосредоточенно смотрит в зал. Затем он вновь надевает очки и вздыхает.
— Ладно, — говорит он. — Позовите следующего свидетеля.
Мы с Обанье смотрим друг на друга и улыбаемся. Если он испытывает то же, что я, — а я уверен, что это так, — тогда мы глядим друг на друга не от бессилия и покорности року, но потому, что ищем друг у друга поддержки в решимости сохранить свое мужество, сохранить во что бы то ни стало. За окнами день ясен, как истина. Одно может дать мне удовлетворение, об одном я забочусь — чтобы бог сохранил мою совесть чистой. А потому мне незачем чувствовать или делать что-то, что не согласуется с требованиями чистой совести и мужского достоинства.
АлиЯ не буду прикидываться, что понимаю мысли и поступки людей вообще, в особенности народа, который мне мало знаком. Уверен, что военному в форме, при знаках отличия, трудно вызвать доверие у народа, привыкшего к более мирной жизни, чем та, которая утвердилась сейчас. Как я ни старался, я все же не мог угадать скрытые мысли почтенного горожанина, вождя Тодже, когда два дня назад здесь, в моем штабе, он заговорил со мной языком, который в моем представлении плохо подходит человеку доброй воли. И это меня беспокоит.
Было десять или одиннадцать утра. Я собирался в инспекционную поездку на передовую и зашнуровывал ботинки. Неожиданно я услыхал велосипедный звонок. В окно я увидел, что вождь Тодже едет ко мне. Он при полном параде: в шапке с бусинами и перьями, в белой рубахе без воротника, но с длинными рукавами, клетчатом расшитом халате и коричневых кожаных туфлях, роскошный посох из слоновой кости висит на велосипедном руле. Он все время звонит, хотя на его пути ни души. Он миновал проходную. Так как он поставляет нам провиант и приезжает сюда очень часто, я дал указание не требовать у него каждый раз документы и без задержки пропускать его прямо к казармам. И вот он трезвонит без умолку, хотя уже миновал часовых, и я начинаю думать: что он, чересчур осторожен или старается изо всех сил заявить о своем приближении? Вот он уже здесь, со всеми атрибутами своего ранга. Осанка его величественна.
— Привет, майор, — говорит он, слезая с велосипеда, и широко и благожелательно улыбается. — Доброе утро.
— Доброе утро, вождь, — отвечаю я и с должным почтением на лице спешу навстречу, несмотря на болтающиеся шнурки, и обеими руками беру его протянутую руку, — Мигво, сэр. — По местному обычаю я преклоняю колени.
