Изидор Окпевхо - Последний долг
Но не это больше всего меня беспокоит. Разбирательство в Идду, где среди обвиняемых — Мукоро Ошевире… Так и есть. ПУСТЬ НА РАЗБИРАТЕЛЬСТВЕ ВОСТОРЖЕСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Несчастья, выпавшие на долю нашего великого народа, требуют от всех и каждого… Как нам стало известно, некоторые лица пытаются использовать разбирательство для сведения старых счетов и совершения новых беззаконий, что препятствует успешному ведению борьбы за единство нации, борьбы, которая была навязана нашему правительству. Каковы бы… Поэтому достопочтенным членам комиссии по разбирательству надлежит отвергать все клеветнические и необоснованные… Равным образом недопустимое высокомерие… Итак, цель разбирательства предельно ясна. Граждане нашей страны, являющиеся жертвой антипатриотических доносов или сведения счетов, — все граждане, независимо от их происхождения или племенной принадлежности, должны быть немедленно освобождены. Слова губернатора послужили своевременным предупреждением…
Так вот чего добиваются эти мерзавцы! Стало быть, вот он, их новый умысел! Они теперь желают освобождения заключенных. Они хотят выпустить их из тюрьмы. Им бы хотелось, чтобы Мукоро Ошевире с важным видом вышел на свободу, до срока явился в наш город и посмеялся надо мной и моей упрямой страстью. И все из-за ничтожного, невинного заявления губернатора два дня назад. Я помню, что он говорил, у меня сохранилась газета. Ничего особенного он не сказал: просто что на разбирательстве надо проявлять сдержанность и руководствоваться целесообразностью, чтобы ускорить процесс выяснения истины. Такое можно истолковать в любую сторону. А эти парни требуют, чтобы всех арестованных отпустили! Против волн честных граждан, которые помогли властям обнаружить тех самых преступников, которые там под судом! Против воли таких почтенных людей, как я, которым хватило мужества встать и указать на прячущихся среди нас изменников, лезших из кожи вон, чтобы помочь мятежникам! Ладно, допустим, я не сделал это в открытую. Я тайно пошел к майору Акуйе Белло и по секрету сказал ему про Ошевире то, о чем знал весь город, — и это лишь для того, чтобы имя мое не было вовлечено в шумное дело. Майор прекрасно понял меня. Он правильно рассудил, что человек моего положения не станет выдвигать легкомысленных обвинений против соседа. Он понял меня и послал властям в Идду доклад, после чего Ошевире выставили из города и посадили в тюрьму. Иначе и быть не могло. Ибо неужели Ошевире спасал чертова мятежника только из-за того, что его жена от рождения говорит на языке мятежников? Разумеется, в обвинении нет ни слова о том, что он спасал мятежника от разъяренной толпы — это я предусмотрел, — суть не в этом. Спасал чертова мятежника или сотрудничал с оккупантами, не все ли равно?
Итак, газетная шайка хочет, чтобы его выпустили! Думаю, это опасное направление мыслей, которое надо пресечь, К счастью, майор Акуйя Белло — член комиссии по’ разбирательству, и, если у него достанет здравого смысла, он не даст властям повода усомниться в правдивости своего доклада. В противном случае в опасности будут его офицерская честь и карьера. Но вряд ли это моя забота. Если он дурак и испортит дело, пусть сам винит себя за последствия. Моя забота — только о том, чтобы Мукоро Ошевире оставался в тюрьме. Достаточно долго, до полного окончания войны. Достаточно долго, до возврата к нормальной жизни, когда я сумею так укрепиться в резиновом бизнесе, что он никогда не сможет меня догнать.
Достаточно долго, чтобы я с помощью его жены доказал, что я еще обладаю той силой, какая, я убежден, сохранилась во мне. Полагаю, она уже поняла, чего я хочу. Полагаю, она сознает, что я не бросаю деньги на ветер, что конкурент ее мужа не будет так долго и безвозмездно присылать еду и одежду ей и ее сыну. Она знает, что весь город против нее и хотел бы ее изгнать. А я всего-навсего горожанин, только почтенный и выдающийся горожанин, и мое важное положение дает мне возможность решать, кому быть в тюрьме, кому на свободе, да что там, думать решительно обо всех и каждом: мужчине, женщине и ребенке. Я еще вождь Тодже Оновуакпо…
Я поднимаюсь с шезлонга и ухожу в дом. У девчонки хватает сообразительности сложить шезлонг и поставить его на место. Мне некогда принимать ванну и завтракать. Дело не терпит отлагательства. Я должен съездить к этому мальчишке Али и попробовать разузнать, что у него на уме, ибо кто по его речам и делам может сказать, что он думает и замышляет? Я обязан защитить мое положение и оградить мое желание…
Я умываюсь, полощу рот, собираю ведомости о закупке провианта, набрасываю на себя одежду и отправляюсь в казармы. Я должен увидеть Али и узнать, что он думает. Убегающий день не будет ждать даже такого важного человека, как я.
ОшевиреЯ до сих нор не знаю, зачем я здесь. По мне все равно. В испытании важно выстоять и не унизиться, вести себя как подобает мужчине. Доказать врагу, что неправым бременем он не заставит согнуться твою прямую правду и честность. Защитить справедливость и, даже если тебя убьют, дать убийцам увидеть, что победа их — не победа, ибо твоя честность превыше всего, прямая и крепкая, словно дикая пальма.
Их затея кажется мне смешной, хотя, несомненно, они считают, что это серьезное дело. Оторвали меня от семьи, увезли и бросили за решетку. По какому обвинению? Они говорят, я сотрудничал с мятежниками. Верно. Отрицать не могу. Да и незачем отрицать. Да, я сотрудничал с мятежниками. Очевидно, судьям лучше, чем мне, известно, что это значит, и куда лучше, чем я, они отыщут слова, чтобы рассказать о моем преступлении. Поэтому сразу же следует согласиться с ними и не оспаривать обвинения — ведь они обо всем знают лучше. Если спасти жизнь человеку означает сотрудничать с мятежниками, тогда, конечно, я с ними сотрудничал. Когда, обезумев от беззащитности, на последнем дыхании мальчишка убегает от дикой толпы, которая хочет его, беззащитного, растерзать, тогда указать ему путь к спасению — мой долг, и, если указать человеку, собрату, путь к спасению — значит сотрудничать с мятежниками, тогда, разумеется, я виновен. И я горжусь, что виновен.
Ибо что бы я ныне ответил богу, если бы я отказал в помощи отчаявшемуся мальчишке? И мог бы я сейчас жить спокойно, счастливо, в глубине души зная, что я сознательно, с открытыми глазами, позволил мальчишке погибнуть от рук озверевшей толпы, будучи в силах предотвратить злодеяние? Боже, да этот мальчишка мог бы быть моим сыном! Я так и не знаю, кто он, и, если бы передо мной сегодня поставили его и его сверстника, я не узнал бы его. Я на него тогда как следует не взглянул. Не в этом же дело! В тот пылающий миг мне в голову не пришло спросить, чей он сын. Безумная, отчаянная мольба в глазах и разорванные шорты слишком ясно доказывали, что он вряд ли мог рассчитывать на милость преследователей.
Он был слишком юн и не мог заслужить такую судьбу. За мгновение встречи с этой живой смертью я увидел, что ему никак не больше тринадцати. Чем мог тринадцатилетний мальчик вызвать бешеную погоню? Конечно, я знал о том, что происходит по всему городу.
Разъяренные толпы гонялись по улицам за своими соседями симба, которые, к несчастью, не успели бежать вместе с единоплеменниками после победы федералистов. Некоторые из них попали в руки гонителей, и одному богу известно, что с ними стало. Даже их родственники и друзья, даже отдаленнейшие знакомые оказались в опасности. И хотя моя жена, но рождению симба, к тому времени была неотъемлемой частью меня самого и потому, как я думал, полноправной жительницей нашего города, ей не надо было рассказывать, что в городе воцарилось дикое самоуправство. Она спряталась в зарослях неподалеку от дома вместе с моим годовалым сыном. Боже, о чем я только не думал, когда вернулся с плантации и обнаружил, что ни жены, ни сына нет нигде в доме! Но затем федеральное правительство несколько раз передало по радио обращение к населению. Оно призывало к спокойствию, предостерегало от самосудов и обещало сурово покарать всех участников бесчинств и погромов. Кто тогда не подумал, что мир возвращается в город! Мог ли я предположить, что на собственной плантации столкнусь с тем самым ужасом, который, казалось бы, устранили призывы по радио?! И, положа руку на сердце, кто бы на моем месте поступил иначе, оказавшись лицом к лицу с ужасающим вызовом человечности?
Толпа по пятам преследовала мальчишку. Хотя до тех пор ничего подобного я не видел, я нимало не усомнился, что он в отчаянном положении. Он так припал к моим ногам, что я почувствовал себя ответственным за его жизнь. Я бы никогда не простил себе преступной трусости, если бы вдруг позволил обезумевшим людям лишить его жизни.
Кажется, теперь эта погоня — за мной. Прошли месяцы, и началась охота за ведьмами. И вот сегодня я в Идду, столице штата, арестованный по обвинению в «сотрудничестве с мятежниками-оккупантами». Гм-гм-гм! Обвинение кажется мне смешным. Но видит бог, что тут не до смеха.
