Марджори Ролингс - Жажда человечности
— Вот уж два месяца, как я его не видел.
— Какое интересное совпадение, — заметила она. — Только вчера он рассказывал мне о всех своих братьях, и вот сегодня…
— Этого не может быть, мэм. Кроме меня, у него нет братьев… только сестра.
И тут только я сообразил, что женщина хотела проверить, действительно ли я брат Клиффорда. Она поняла, что я разгадал ее уловку.
— Простите, пожалуйста, — сказала она и улыбнулась. — Нужно быть очень осторожной. — С этими словами она чуть-чуть приоткрыла дверь. — Может быть, вы зайдете к нему? Он будет дома около шести.
Я вошел в переднюю. Она закрыла дверь и повела меня наверх, в комнату брата. Мы поднялись по двум пролетам винтовой лестницы, устланной ковровой дорожкой. Открыв двери, она впустила меня в комнату, сама же остановилась на пороге.
— Наверное, вы проголодались?
— Благодарю. У меня была курица и молоко, и я перекусил по дороге.
Некоторое время женщина с любопытством смотрела на меня, дружелюбно улыбаясь.
— Вы не очень-то похожи на брата.
— Возможно. По крайней мере почти все утверждают это.
— По-моему, вы младший, правда?
— Мне уже пятнадцать. Недавно исполнилось.
— Ну что ж. Если вам что-нибудь будет нужно — я внизу.
Она уже начала закрывать дверь, но вдруг вернулась.
— Ванная напротив, в коридоре.
Она наконец закрыла дверь, и я услышал, как она сошла вниз. Я присел на край постели и огляделся. Небольшая комната была чистенькой и светлой. На полу линолеум, на обоях белые цветы. В углу небольшой буфет, рядом столик с клеенкой, на столике маленькая электроплитка, на ней чайник. Там же два белых деревянных стула. В углу напротив, в стене, шкаф с дверцей; подо мной на кровати яркое стеганое одеяло.
Два окна над парадным крыльцом выходили во двор. Там на крыше чирикали и щебетали птички. Листья на кленах вдоль тротуара, на противоположной стороне улицы, желтые, светло-коричневые и ярко-зеленые, шурша, падали один за другим на землю с негромким, но отчетливым стуком.
Ноги и спина мои ныли от усталости, и я растянулся на кровати и бездумно уставился в потолок так, как дома в то утро, когда ко мне вошел брат. Он уже успел одеться: на нем была светло-голубая рубашка и каштановый галстук, который я подарил ему в день рождения. Я никогда бы не подумал, что он собрался уезжать, но он сказал: «Я ухожу, Пат. Будь осторожен. Напишу». И исчез.
Даже не попрощавшись с отцом (вряд ли, конечно, можно было рассчитывать на его сердечное напутственное слово), он выбежал из дому и на остановке сел в подошедший автобус со своим потрепанным саквояжиком, вместившим весь его немудреный гардероб и небольшую веджвудскую вазу — память о маме. С семью долларами и девятнадцатью центами в кармане отправиться в город, не зная там ни души! Когда я наконец пришел в себя, оделся, вскочил на велосипед и сломя голову понесся к остановке, автобус уже удалялся.
Я бросился вдогонку, чтобы хоть еще раз взглянуть на брата, чтобы он увидел меня и понял, что я, по крайней мере, хотел проводить его и пожелать счастливого пути. Но я так и не смог догнать автобус. И прошло почти два месяца, прежде чем я получил от него письмо и узнал адрес.
В открытое окно дул прохладный ветерок; я прикрылся краешком одеяла и, должно быть, очень крепко уснул, потому что совершенно неожиданно я почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо и произносит мое имя: «Пат, проснись!» Пауза, новая встряска и снова: «Пат!»
Я с усилием поднял веки и увидел брата. Он стоял у кровати и улыбался; в комнате заметно потемнело, и я сразу понял, что проспал довольно долго.
— Никак не ожидал, что ты приедешь! — сказал он. — Меня едва не хватил удар, когда хозяйка заявила, что ты здесь.
— А правда, здорово получилось, Клиффорд!
— Когда ты приехал?
— Около трех.
— Я ждал письма, но никак не думал, что ты сумеешь явиться сюда собственной персоной. Как ты вообще-то нашел дорогу? Ты ехал на автобусе?
— На велосипеде. А ты не видел его во дворе?
— Видеть-то видел. Только никогда бы не подумал, что это твой. И весь этот путь ты проделал на нем?
— Конечно.
Я встал и почувствовал, что у меня все болит.
— Только немного устал. Мне никогда еще не приходилось делать такие концы.
— Ты, верно, здорово проголодался. Подожди, я умоюсь, и мы сходим купим чего-нибудь поесть.
Он снял куртку и повесил ее в шкаф.
— Расскажи пока мне, как там у вас дела.
— Да ничего. Привез вот рыбки, лосося. Поймал вчера у моста.
Я поспешил к столу — достать рыбу из бумажного пакета.
— И, кроме того, из запасов Дженни банку малинового варенья. Правда, оно никогда не отличалось у нее особым вкусом.
Мы рассмеялись.
Клиффорд схватил полотенце и мыло и вышел из комнаты в ванную напротив. Мне было слышно, как он плескался. Через несколько минут он вернулся, вытирая на ходу шею. Очки он снял. Без очков глаза его начинали щуриться, и он выглядел совсем иным.
— Боже! — вырвалось у него. — Никогда бы не подумал, что найду тебя здесь!
Клиффорд надел очки, натянул через голову галстук, поправил его, накинул куртку. Потом подошел к буфету, вынул вазу, вытащил из нее деньги и снова поставил в буфет.
— Пошли, малыш! Тебе нужно срочно перекусить, пока ты еще совсем не падаешь с ног от голода.
Мы сошли вниз. Клиффорд постучал к хозяйке и попросил у нее разрешения поставить в подвал мою машину. Получив согласие, мы спустились во двор черным ходом, убрали велосипед и по главной дорожке пошли к воротам.
Низко над городом плыл багряно-оранжевый диск солнца, под ногами шуршали листья, впереди по тротуару тихой тенистой улицы скользили длинные четкие тени.
— Ну, как тебе тут нравится, Клиффорд?
— Ты имеешь в виду Ванкувер или работу?
— Все. И Ванкувер… и работу… и жизнь здесь… Ты сам понимаешь, о чем я спрашиваю.
— Нравится, — задумчиво отозвался Клиффорд. — Можно сказать, что мне повезло.
С минуту он шел молча, рассеянно глядя под ноги.
— Тебе бы надо взглянуть на здание, где я работаю, Пат. Оно одно занимает целый квартал.
— Должно быть, это очень крупная фирма.
— Да. Это ты точно, Пат. Она торгует и с заграницей.
— Вот у кого, небось, денег…
Мы подошли к перекрестку и свернули к порту. Поблескивающий ослепительно-белой краской грузовой пароходик выходил в пролив, и огненно-оранжевые лучи заходящего солнца вспыхивали на стеклах рубки расплавленным металлом.
— Тебе, наверно, неплохо платят?
Клиффорд промолчал. Мы свернули за угол, прошли еще немного и вошли в кафе. Здесь так же пахло табачным дымом и жарким, как по субботним вечерам в Гамбургском ресторане дядюшки Джерри, когда завсегдатаи собирались у него послушать пианолу-автомат. Свободных кабин не оказалось, и мы уселись на плетеных деревянных стульях прямо у стойки. Подошла официантка. Я заказал телячью отбивную с пюре и стакан молока с вишневым пирогом; Клиффорд — пончики и кофе. Официантка принесла нам по стакану воды, повертелась у стойки и куда-то скрылась.
— А ты разве не будешь есть? — удивился я.
— Да что-то неохота. У себя на работе мы вечно что-нибудь жуем: пончики, печенье, конфеты или еще что-нибудь в этом роде… Это здорово отбивает аппетит.
— Надо думать.
Официантка подала отбивную, и я взял вилку. Только теперь я почувствовал, как проголодался, и с жадностью набросился на еду. Случайно в большом зеркале за стойкой я увидел Клиффорда, наблюдавшего за мной.
— Ты и в самом деле не хочешь чего-нибудь съесть, Клиффорд?
— Я же сказал тебе. Но почему ты вдруг вздумал спросить меня об этом?
— Да так…
Я покончил с обедом, мы встали, и Клиффорд взял счет. Он подошел с ним к кассирше и кинул ей двухдолларовую кредитку с таким видом, будто никак не может понять, откуда у него в кармане могла взяться такая мелкая купюра. Кассирша выбила чек на доллар десять центов, а девяносто центов вернула Клиффорду обратно. Мы вышли и зашагали вверх по Гренвилльстрит.
— Ну как? — спросил Клиффорд.
— Дай боже, чтобы всегда так. Наелся до отвала.
Начало темнеть; повсюду на улицах зажегся свет, вспыхнули, засияли красные, синие, желтые, зеленые огни реклам. Бесконечный поток прохожих двигался по тротуару, и нам без конца приходилось лавировать между ними.
Казалось невероятным, что на весь Абботсфорд сейчас горит всего лишь несколько неоновых реклам, а единственными заведениями, куда сейчас там можно было зайти, были Гамбургский ресторан дядюшки Джерри да аптека Уотсона. Я изловчился, обогнал двух пожилых леди и снова пошел рядом с братом.
— А что ты делаешь по вечерам, Клиффорд? То есть как ты проводишь время, когда свободен?
— Чего-чего, а дел у меня хватает. Ты же знаешь, что я учусь. Ну а по вторникам, например, я хожу в театр.
