Марджори Ролингс - Жажда человечности
— Почему ты выбрал для этого именно этот день?
— Да так. Пожалуй, потому, что первый раз в этом городе я пошел в театр во вторник. Это у нас день получки.
— А разве ты никогда не бываешь в гостях? Или где-нибудь еще?
— Я мог бы ходить во многие места, если бы захотел. Только я почти всегда занят. Почти всегда.
— Мне кажется, с годами, во всяком случае, компании перестают нас так интересовать.
— Да, — согласился он. — Надоедает.
Мы шли по улице все дальше и дальше. Толпа постепенно редела, и теперь нам уже не нужно было то и дело лавировать о потоке людей. У светофора на перекрестке нам пришлось остановиться, подождать, пока зажжется зеленый свет.
— Чего бы тебе сейчас хотелось, Пат? Просто побродить по городу или еще что?
Глазок светофора мигнул, зажегся снова, и мы начали переходить улицу. Когда мы ступили на тротуар, Клиффорд сказал:
— Захвати я с собой побольше денег, мы бы могли сходить на какой-нибудь спектакль. Ведь вот привычка — никогда не носить с собой денег больше, чем это действительно необходимо! Всю мою наличность я предпочитаю держать в вазочке в буфете.
— А почему бы тебе не положить свои деньги в банк?
— О, это такая канитель, я просто не могу сейчас связываться с банком. Может быть, потом, когда буду свободнее.
— Во всяком случае, — сказал я, — нам ни к чему нарушать твой режим. Сегодня ведь пятница, не вторник.
— Вообще-то да.
Некоторое время мы шли молча, потом он спросил:
— А у вас там по-прежнему дают только два спектакля в неделю?
— Да, но я слышал, будто теперь спектакли будут идти каждый день. Это хотят сделать из-за строителей, которые ездят к нам из лагеря на южной магистрали. Это бы здорово оживило городок.
— Кажется, прошел целый год, как я уехал.
Клиффорд остановился у витрины посмотреть зажигалки, я остановился рядом.
— Клиффорд, — сказал я. — Неужто здесь, в Ванкувере, у тебя нет никого, с кем бы ты дружил, или кого-нибудь, с кем ты мог бы, по крайней мере, сходить в театр?
Клиффорд не ответил. Вместо этого он только ближе наклонился к зажигалкам и еще пристальнее стал рассматривать их. Я понял, что сказал глупость, тут же, как только она слетела у меня с языка. Ибо у Клиффорда никогда не было чересчур много друзей. Он трудно сходился с людьми, но зато уж, если находил друга, весь отдавался этой дружбе, словно она должна была сохраниться до могилы.
Вероятно, именно поэтому Клиффорд так, казалось бы, странно вел себя, когда узнал, что Тинк Мартин прострелил себе живот, занимаясь чисткой ружья. Он примчался в Сардис, до которого было ни много ни мало тринадцать миль, разыскал больницу, куда положили его друга, и сидел там в приемной до тех пор, пока к нему не вышел врач и не сообщил, что Тинк скончался, так и не приходя в сознание. Тогда он ушел, приехал домой, забился в угол гостиной и уставился в стенку; он даже не плакал, что было ужаснее всего; просто сидел в углу и смотрел в одну точку. Наконец он уступил уговорам отца и Дженни, умолявших, чтобы он что-нибудь съел. Он с трудом проглотил что-то, но его тут же вырвало (может быть, потому, что у Тинка было ранение в живот), после чего он снова вернулся в гостиную и долго-долго сидел там в углу. Никогда не забуду его отсутствующего взгляда.
Мы снова зашагали по тротуару.
— Я думаю, в жизни есть кое-что поважнее, — попробовал я исправить свою ошибку, — чем умение везде обзаводиться кучей друзей.
Мы дошли до угла и свернули на другую улицу. Совсем недалеко впереди показалось здание суда. Освещенное рядами маленьких белых лампочек, оно напоминало сказочный дворец.
Когда ты собираешься уезжать, Пат?
— Завтра. Я думаю, рано утром.
— Плохо, что ты не можешь побыть подольше. Если бы ты мог остаться до воскресенья, я показал бы тебе весь город. В воскресенье я выходной.
— Все-таки мне надо поехать.
Клиффорд вздохнул. Достав из кармана пакетик с жевательной резинкой, он вытащил из него палочку, дал мне, взял сам и спрятал остальное обратно.
— А он знает, что ты здесь?
— Знает. Я улизнул, пока они еще спали, но оставил записку.
— Он будет страшно злиться, когда узнает, где ты.
— А, все равно… Пусть бесится.
Мы дошли до другого перекрестка. Направо был виден порт, за ним, на северном берегу, — горы. Солнце село, и багряные, золотистые, розовые и пурпурные краски полыхали в небе; горы казались темно-пурпурными, почти черными. К вершине одной из них тянулась цепочка огоньков, и я понял, что это канатная дорога.
— Знаешь, чего мне хотелось бы сейчас?
— Чего, Пат?
— Вернуться к тебе. Мы посмотрели бы у тебя журналы или еще что-нибудь…
— О'кэй!
Мы прибавили шагу. По дороге нам попалась небольшая булочная. Клиффорд вошел в нее, и я увидел в окно, как женщина сняла с витрины четыре не то слойки, не то пирожных с шоколадным кремом. Она упаковала их в картонную коробку, Клиффорд расплатился и вышел.
— Я думаю, тебе это понравится, — сказал он, показывая коробку. — Это по-настоящему вкусно… Я пробовал их раньше.
— В витрине, по крайней мере, они выглядели замечательно.
Мы подошли к дому, поднялись к себе и зажгли небольшую подвесную лампу. Клиффорд взял чайник, сходил в ванную, налил воды и, вернувшись обратно, захлопнул дверь.
— Поставлю чаю, — сказал он. — Хочешь?
— Конечно!
Я присел на кровать. У меня действительно сильно болели ноги, и я стал растирать их руками, наблюдая в то же время за Клиффордом. Он включил плитку, достал чайник для заварки и начал засыпать чай.
— Ну, как отец? — вдруг спросил он. — А Дженни?
— Да ничего. Вроде как ничего.
Клиффорд больше не стал задавать вопросов, однако так долго возился с чайником, что мне стало невмоготу.
— Отец не хочет говорить о тебе. Кажется, до сих пор злится.
— Я так и знал.
Он подошел к небольшой полочке в углу, достал две тетради.
— Хочешь взглянуть, чем я занимаюсь?
— Конечно.
Он раскрыл одну из тетрадей, и я увидел в ней какие-то чертежики цветным карандашом, заметки чернилами и много отдельных, вкладных страниц, отпечатанных на машинке.
— Это вот и есть биохимия, — сказал он. — И всю эту штуку мне нужно постичь к экзаменам.
— А когда у тебя экзамены?
— Да еще не скоро. Сначала я еще должен окончить курсы учеников. Но никогда не мешает знать вперед.
Клиффорд положил тетради на кровать и пошел к столу, чтобы заварить чай. Я перелистал несколько страниц.
— Наверное, тебе неплохо платят?
— Пока еще не очень много. Ты же знаешь, я только ученик, то есть, иначе говоря, еще учусь. Это почти что школа, только мне за это еще платят деньги.
— И сколько же ты получаешь?
— Одиннадцать долларов в неделю. Это сейчас. Но через год я уже буду иметь четырнадцать и, кроме того, летом недельный отпуск с оплатой.
Он налил в чайник кипятку, прикрыл его и выключил плитку. Я еще раз оглядел комнату. Светло, чисто, все на месте, но уюта нет. В углу на стуле стопка журналов, у кровати на полке несколько романов карманного формата, на дверце шкафа фирменный календарь, на самом верху буфета мамина ваза. Но не было в комнате ни радио, ни удобных ламп, ни вышитых подушек. В распахнутое окно ворвался ветерок. Я выглянул наружу: в домах через улицу светились оранжевые квадраты окон.
— Год — долгий срок, — сказал я.
Клиффорд поставил на стол две чашки, достал из буфета сахарницу, жестяную банку с молоком, чайные ложки и все это аккуратно расставил на столе.
— Как жаль, что у тебя нет радио, Клиффорд.
— Я никогда не принадлежал к тем парням, которые часами готовы сидеть у радио. Ты знаешь это.
Он налил чай, поставил на место чайник и распаковал коробку с пирожными.
— Давай, Пат, — скомандовал он. — Будешь доволен.
Я откусил кусок: пирожное действительно было превосходное. В Абботсфорде у нас таких не было. Клиффорд тоже взял пирожное, съел его и принялся за чай.
— Нажми, нажми, Пат.
— И ты, одно твое.
— Ну, уж меня уволь. Не могу есть много таких вещей: честно говоря, меня тошнит. И, кроме того, я в любое время могу купить их, если захочу.
Он смотрел, как я расправляюсь с пирожными, и на его добром бледном лице играла легкая улыбка.
— Ну как?
— Потрясающе! Как они называются?
— Не помню. Кажется, как-то по-французски.
Взяв чашку, он отпил из нее глоток; я заметил, что каждый раз, когда он подносил чашку к губам, стекла его очков запотевали и ему приходилось ждать, пока они не прояснятся.
— Чем же ты думаешь теперь заняться, Пат, раз уж ты бросил школу?
— Не знаю. Может, останусь работать в Абботсфорде. Может, даже буду помогать отцу.
— А какая работа тебя интересует? Может, тебе хотелось бы выбрать что-нибудь по душе?
