Эдвард Эбби - Костер на горе
— Смотри, — Лу указал на отпечатки острых копыт, пересекавших тропу, — олень с двумя важенками прошествовал, пяти минут не прошло. Видал, кто-то из них писнул? Пяти минут нет. Нам бы полагалось их заметить. Похоже, старею.
— А сколько тебе, Лу?
— В прошлом году тридцать три было. Самое время для распятия. Вместо того я женился. На следующий год будет тридцать пять. Можно выставлять себя на выборах президента.
— Ты собираешься выставиться на президента?
— Есть над чем подумать. В Гвадалупском округе. поддержка будет. Поживем, увидим.
Солнце уже висело над самым оплечьем горы, но с силою било пока с безоблачного неба, когда мы с Лу вернулись на старый проселок и отмерили несколько его последних зигзагов перед ровной площадкой, где помещались кораль и хижина. Гнедой жеребец, расседланный и лоснящийся, пасся близ кораля. Дымок вился над трубой печки, стоявшей в клетушке, а в дверях, заслышав наших лошадей, появился дедушка.
— Добрый вечер, — сказал он. — Так я и думал, сейчас мои парни появятся. Три банки фасоли и сковородку солонины я поставил на огонь.
— Для начала сойдет, — откликнулся Лу.
Мы спешились, расседлали коней. От усталости мне показалось, когда я нес седло к изгороди кораля, что весит оно добрых пять сотен фунтов.
— Голубчика можешь, Билли, не привязывать, — распорядился дедушка. — Он будет держаться Крепыша. Только почисти слегка.
Лу привязал к изгороди своего коня. Мы вычесали лошадей ветками можжевельника и пошли в хижину, навстречу запаху еды. В каморке, чистой и прибранной, помещались железная койка, стол и стулья, шкафчик, полный консервов, керосиновая лампа и прочее, в том числе мешок зерна, подвешенный за проволоку к одной из балок, чтобы осложнить жизнь мышам и белкам. Кофейник грелся на плите.
— Пахнет отлично, — заметил Лу.
— Еще не совсем готово, — сказал дед, вилкой помешивая мясо. Мне он протянул пустое ведро. — Не наберешь ли, Билли? Мы примемся за ужин, как ты вернешься.
— Да-да. — Я проглотил свое неудовольствие, взял ведро и направился к роднику в лощине, тропинка вилась под скалой, меж крупными камнями, стройными высокими желтоствольными соснами, и выводила к щели, к пещерке в глубокой складке на горе. Воздух здесь был прохладный, свет зеленоватый, рассеянный. Подумалось о льве.
Я опустился на колени у песчаного ложа источника и напился с ладоней, прежде чем набрать ведро. В щели стояла особенная тишина: не доносились сюда ни ветер, ни птичьи крики, ни иные звуки, лишь нежное журчание воды, сбегающей по замшелым камням и теряющейся в заросшем болотце чуть пониже родника.
Я возвратился в хижину, ведро воды оттягивало руку. Дедушка раскладывал ужин в металлические тарелки и разливал по кружкам кофе. Лу стоял у кораля, задавал корм лошадям.
— Приступить! — скомандовал дед. А мне добавил: — Воду поставь на печку и выходи с тарелкой на воздух. Слишком здесь жарко.
Мы втроем уселись на траве под стенкой клетушки, в тени, лицом к залитому солнцем простору. Какое-то время не разговаривали, слишком были заняты, чтобы любоваться открывающимся пейзажем, ели вкуснейшее, наверное, в мире блюдо. Потом, после добавки, сытые и удовлетворенные, отставили свои тарелки, стали беседовать и рассматривать окрестность.
— Как это я сигары забыл!
— Возьми набивную. — Лу предложил дедушке сигарету.
— Говорят, женщины обожают эти штучки, — тот вертел ее в пальцах.
— Верно, — ответил Лу, — а я обожаю женщин.
Они закурили, а я вытянул стебелек из травы и стал его жевать. И смотреть. Было на что посмотреть отсюда. Имея огромную гору за спиной, можно было видеть вширь к северу, востоку и западу — пол-мира. Четыре горных кряжа, не считай того, что под нами, огни двух больших городов и семь тысяч квадратных миль пустыни окрест.
Солнце шло к закату. Вот тень Ворьей горы поползла по равнине к ранчо деда Воглина, к Пекарскому поселку, к Гвадалупским горам, поползла встречным курсом к темной завесе, подступавшей к нам с востока.
— Дедушка!
— Что?
— Ты на эту гору когда-нибудь взбирался?
— Какую гору?
— Эту самую, над нами. Ворью.
— Нет, не сказал бы. И не собираюсь. Эта моя клетушка по мне достаточно высоко. Настолько близко к небу, как мне и хотелось, Можете меня похоронить тут.
— Для такого дела понадобится динамит, — сказал Лу.
— «Здесь покоится Джон Воглин: на сорок лет опоздал родиться, на сорок лет поспешил умереть», — произнес дедушка.
— Почему на сорок лет поспешил?
— Я так прикинул, через сорок лет цивилизация опадет и все вернется в норму. Хотелось бы дожить до того.
— Зачем? Окажешься там, откуда начинал.
— А мне оно нравится. В такой жизни кончаться. Мне семьдесят лет понадобилось, чтоб додуматься до этого. А кто напоит лошадей?
Ответа не последовало. Я внимательно смотрел, как сближаются свет и мрак. Лу и дед внимательно смотрели на меня.
— Ну-с, — сказал старик, — попробуем спросить иначе: кто будет мыть посуду?
— Я напою лошадей, — вызвался я.
— Отменно. Если возьмешься без промедления, еще сбережешь время помыть посуду.
— Я тебе лампу зажгу, — добавил Лу, — когда ты кончишь коней поить. Чтоб не пришлось тебе мыть посуду в темноте.
— Спасибо, — отвечал я, — но мы, настоящие ковбои, свою посуду всегда моем песком.
Лу ничего не возразил.
— Ты, Лу, проиграл, — заявил дедушка. — Тебе мыть посуду. Мальчишка обставил тебя. Билли, второе ведро, старое, в корале возьмешь.
— А почему бы мне не отвести лошадей к роднику?
— Мальчик любит задавать вопросы, — откликнулся Лу.
— Но почему нельзя? Я только об этом спрашиваю. Разве не проще доставить лошадей к роднику, чем тащить родник сюда к ним?
— Ведро легче коня, — заметил Лу.
— Конь умеет ходить, — возразил я.
— Ты прав, Билли, — улыбаясь, старик хлопнул меня по колену,— будет проще поступить по-твоему. Но лошадям там, внизу, не понравится. И тропинка слишком узкая, чтоб им втроем враз пройти, тебе придется несладко. Кроме того, представь, что натворят три взрослых коня, переполненных водой, травой и зерном, с единственным нашим маленьким родником, в который едва можно ведро окунуть. А мы тоже из этого источника пьем.
— Пожалуй, ты прав, дедушка. Мне бы самому сообразить. — Я встал, завернул в кораль, обнаружил ведро и пошел тропинкой к роднику. Лу и старик тоже встали, потягиваясь.
— Мы придем к тебе на помощь, Билли, — вслед мне сказал старик, — как только наведем тут порядок.
— Да-да.
Сумерки наступали. Идти приходилось со всем вниманием, в глубокой тени утеса тропка еле-еле просматривалась. Когда я подходил уже к роднику, заговорили древесные лягушки, а ведь их противные звуки — верный знак наступления ночи. Других звуков не было, лишь шепот бегущей воды. Несколько светляков мигали в неясно видимых травах.
Долгий день под солнцем пустыни отнял у моего тела много влаги. Опять хотелось пить. Я присел на корточки, набрал в ладони воды, испил. Побрызгал на себя, умыл лицо.
Когда теньканье стекающих капель больше не слышалось, внезапно пала мертвая тишина. Лягушки замерли, и ручеек бежал спокойней, чем прежде. Даже светляки исчезли. Я, послушав немного эту тишь, осторожно потянулся за ведром и опустил его в воду как можно тише, стараясь не наделать шуму. Озираясь, я ничего не разглядел вокруг, кроме влажных трав, ровного отвеса скалы, мощных ветвей сосны, глухого сумрака леса. Потом глянул вверх.
Зря я глянул вверх. На краю уступа выше родника увидел я пару желтых глаз, сверкающих на крупной морде, увидел очертания сильного, казавшегося громадным зверя, напружинившегося словно перед прыжком. Я не мог пошевелиться, не мог издать ни звука. Все смотрел на льва, а лев все смотрел вниз на меня. Как парализованный, я сидел на корточках над водой, вцепившись в ручку ведра, не чуя боли в мышцах, и ждал, что на меня обрушится смерть.
Издали, от хижины, которая была не видна отсюда и недостижима, донесся сквозь сумрак дедушкин оклик:
— Билли!
Я попытался ответить, но горло не повиновалось. Лев следил за мной.
— Билли, где ты? — снова позвал дедушка.
На сей раз лев повернул свою массивную голову и стал рассматривать тропинку бесстрастными желтыми глазами, в которых не было ни любопытства, ни страха.
Все ближе становилось шарканье ботинок старика о камни, и, наконец, большая кошка распрямилась и пропала — вмиг, внезапно, с волшебным изяществом и спокойствием — в ночном лесу.
Приблизившись, дедушка окликнул в третий раз, и тут я уж постарался ответить.
— Здесь, здесь я, — проквакал, смог-таки подняться с тяжелым ведром, словно примерзшим к руке, сделал несколько нетвердых шагов навстречу.
— Что с тобой случилось? — Он вглядывался в мое лицо.
Я рассказал.
