Джузеппе Конте - Осеннее равноденствие
Быть может, этот лик обладал той самой глубинной памятью, которую она хотела пробудить в себе.
Вдруг задул северный ветер. Пора спускаться, сказал я Саре; в ответ она молча показала мне своей костлявой рукой с короткими, почти без ногтей пальцами на стоявшую напротив хижину, где мы могли бы укрыться. А ветер был как потоки воды, хлынувшие из-за ломаной сумрачной линии, которую прорисовывали горы на фоне неба.
IIIЛес всегда удивителен для тех, кто умеет по нему ходить. В низменной его части, в теплых, защищенных от света уголках, мы обнаружили земляничные деревья. Листва на них располагалась вширь, вокруг приземистого, короткого ствола. Зеленые, темные, густые, узкие и блестящие листья, длинные кисти бледно-розовых цветов, разноцветные круглые плоды величиной с фалангу пальца — желтые, в бледно-зеленых прожилках, и пунцовые, как заходящее солнце, и густого винного цвета; их было видимо-невидимо в темно-зеленой поблескивающей гуще листвы.
А однажды нам попалась тропинка из сплошных корней. Это была широкая пологая тропинка, которая вдруг оказывалась неровной, почти непроходимой. Обойдя ее и пробравшись к ней сквозь кусты, мы смогли разглядеть все змееподобные выпуклости, все выпирающие, разветвленные изгибы, все неровности, вздыбливающие почву от одного края тропинки до другого. Но пришлось всмотреться повнимательнее, чтобы понять: это были не камни, не комья засохшей земли. Это были корни, корни сосен, очень старых и росших очень густо в этой части леса, они вылезали из земли, невообразимо перепутавшись, длинные, как змеи, но отвердевшие, как бы покрытые панцирем, окаменевшие. Мы не могли понять, от каких деревьев они тянутся, казалось даже, будто у них больше нет ничего общего со стволами; это был свой, особый мир, средний между миром ископаемых и миром растительным, между деревом и камнем.
А потом мы увидели удивительные гнезда в ветвях сосен. На одних деревьях их было мало, зато на других они почти вытесняли кучерявую хвою, иногда они были величиной с две соединенные, сложенные горстью ладони, но при этом из какого-то волокнистого, невесомого вещества, и висели на самых высоких ветках, точно клоки тумана. По форме они напоминали кубок без ножки, одни были повыше, другие пошире. В том, как они были построены, не чувствовалось законченности, они казались скорее мотками ниток, чем постройками, да, именно мотками, как сахарная вата на ярмарке.
Это были не птичьи гнезда — в тех всегда есть что-то земное, что-то обжитое, они имитируют цвет листвы, и в них видятся затраченные усилия. Все эти плотные, матово-белые мотки, выросшие среди веток с игольчатыми листьями, были гнездами походного шелкопряда: это такие лесные бабочки, их гусеницы ползут одна за другой, тысячными вереницами, вверх и вниз по стволам сосен.
Но теперь Сара хотела подниматься на вершину холма к разрушенной церкви не со стороны деревни и не по тропинке среди густого сосняка, а по открытому, поросшему травой склону.
Не было больше вокруг нас мириад трепещущих веток, мириад сосновых игл, гусениц, дроздов, улиток, каштанов и их зеленой кожуры, корней, гнезд; здесь, возле Стража, мы находились в таком голом и неприступном месте, что забывали, с каким трудом поднялись сюда; казалось, в это место можно только спланировать, приземлиться.
Солнце излучало ровный, широко разливающийся свет. Но даже это торжествующее солнце казалось отсюда каким-то далеким, словно было найдено во время раскопок небесными археологами.
Так мы и стояли среди света и тишины; под нами теснились холмы с их зелеными склонами, кое-где тронутыми золотом по верхушкам каштановых рощ, а напротив были горы. Внушительные и грозные, отсюда они казались безмерно далекими; и выстроившиеся в ряд вершины, одни приплюснутые, другие в форме правильной пирамиды, воспринимались бессвязными сигналами неведомых миров, которых нельзя достичь за одну-единственную жизнь.
IVЭти колонны, по-видимому, остались от древнего храма, построенного здесь задолго до церкви на открытой солнцу вершине холма, вершине, которая, если представить себе окружность, образованную горами, раскаленной мглистой полосой моря и радиально расходящимися холмами, оказывалась как раз в центре этой окружности.
В этих местах никогда не было посевов, это были сплошь провалы, крутизна, непроницаемая тень, колючий ежевичник, полный диких зверей и коварных гадюк. Здесь, в величественных декорациях неба и иссохшей земли, справляли свадьбу сосна и утес, поток и пещера, ежевичник и груда камней. Не раз, наверное, долгая засуха губила все кругом, сводила целыми кустами ромашки, мальву, шиповник, а форели в бурливых реках судорожно ловили ртом воздух. Внезапные, нежданные ливни тоже грозили гибелью на крутых, оползающих склонах. Здесь, в храме, находившемся в центре окружности, очерченной горами и морем, молились, чтобы солнце шествовало по своей небесной дуге, чтобы дождь шел, когда его ждут, чтобы ночные небеса по-прежнему наполнялись светом луны и звезд.
Религия того, кто построил эти колонны и изваял эту капитель, наверное, была такой же, как у древних народов, поклонявшихся дубу и луне, народов, чьи предания я переписывал и комментировал этой осенью для книги, которую так и не закончил.
Как на плоскогорьях Кавказа, на утесах Ирландии, так и здесь некий безвестный народ, не создавший ни городов, ни империй, воздвиг свой собственный, изящный и загадочный, символ благоговения перед величием вселенной.
Эти колонны вновь открыло свету землетрясение. В деревне еще рассказывали об этом: ранним утром на исходе зимы, когда в церкви на вершине холма служили мессу, случилось землетрясение пострашнее тех ежегодных, от которых слышится гул и кругом разверзаются трещины, — более мощное и яростное. Весь холм обрушился, крыша церкви обвалилась и разлетелась на мелкие куски, стены зашатались и во многих местах осыпались; около сотни прихожан погибло.
Так, среди осыпавшихся стен, открылись свету эти колонны, остатки храма, построенного здесь еще до храма христианского, который христиане замуровали, похоронили среди своих камней.
На капителях были изваяны фантастические звери и лица. От некоторых лиц остались лишь удлиненные пустые глаза, космы волос, тонкая, как тростинка, шея; мало-помалу камень взял верх над изъязвившим его резцом: это, очевидно, были лица, но могли быть и листья неведомых деревьев, крылья голубки или чаши для вина.
Только у того, кого Сара назвала Стражем, черты оставались нетронутыми: удлиненные глаза с пустым взглядом, тонкий нос и пышные волосы, перехваченные на лбу повязкой.
VОднажды утром пошел первый дождь, внезапный и шумный, он лил час или чуть больше. Оставив на столе раскрытую книгу и разложенные записи, я вышел из дома.
13 октября
Сегодня в небе и над вдающимися в море утесами висит мгла; и заметно, что путь солнца в небе стал более пологим. Мгла и пологое движение солнца вдвоем захватывают волны у волнорезов и прибрежных скал и окрашивают их в густой и теплый пепельно-розовый цвет, словно морские сады и огороды запестрели множеством цветов, оставив торжествовать на земле лишь блекнущий, тусклый цвет листьев и опадающих плодов.
А волны вздымаются все выше. Свет на небе стал иным, но шторм не утихает.
Тропинка тонула в грязи. Но солнце уже снова показалось из-за белых продолговатых, сплющенных небом облаков.
Мы с Сарой шли по тропинке, огибая лужи, ступая по краям, где земля была посуше. Сосны и ели блестели после дождя. На поверхности листьев самых высоких кустов мы могли разглядеть отдельные редкие капли, круглые и прозрачные, они колыхались, медленно сползали по листу и наконец падали на землю.
Мы неспешно двинулись вдоль тропинки. Дорогу, поднимавшуюся от побережья, нельзя было узнать: дождь вынес на нее мириады сухих сосновых игл, сплошь застелил ими да так и оставил, скрыв под ними серый асфальт, — сожженные солнцем, но размягченные дождевой водой, скользкие, они стали почти нежными на ощупь. Они не скопились кучками, по обочинам, а покрывали проезжую часть, и на большом протяжении; вся эта масса бросала снизу яркий влажный отсвет, достигавший вереницы высоченных сосен, которые стояли по сторонам дороги и сплетали над нею свои ветки, покрывая ее куполом из матово-зеленой хвои, пронизанным солнечными лучами.
Теперь дорога опять изменилась: понизу она слабо отливала блеклым пурпуром, словно виноградник или персиковый сад в цвету; с верхушек сосен на нее падали игольчатые проблески света. Сара двигалась с какой-то изумившей меня почтительной медлительностью, словно находилась на месте, где было явлено чудо.
Мы пришли и остановились перед Стражем; Сара тут же показала мне на его глаза, в углублении которых остались капельки дождя, точно они расцвели крохотными цветами.
