Ольга Паволга - Записки на запястье
Ночью меня будили и кусали комары. Я не могла их убить, потому что думала — вдруг это последние комары в этом сезоне и кому-то не достанется.
Вижу в тексте про автогонки редакторскую правку технического консультанта. Вместо «сломался» — «поломался». Вовка, защищая консультанта:
— Наверное он решил, что там произошла «поломка», а не «сломалка»!
Люди жалуются, что изо дня день всё повторяется, ничего не происходит и им скучно. Вместе с тем они недовольны, что наступает зима, неожиданно идет дождь, случается очень жаркое лето. Да без смены погоды они вообще бы все сдохли от тоски.
По-моему, не очень дальновидно называть ураганы и прочие стихийные бедствия человеческими именами, а тем более — женскими. Все вместе сидят и ненавидят какую-то мощную бабу. В мифическом смысле она за это придёт и родит всех обратно. В прямом смысле. Да-да, затолкает.
На выставке кукол у меня было ужасное самочувствие. Они сделаны так мастерски, что выглядят, как совершенно живые мертвые дети.
Серёжа играет в компьютерную игру, я пытаюсь спать. Сквозь сон звуки ударов по клавиатуре слышатся чечеткой. И у танцора совсем нет чувства ритма.
Под моими окнами располагается дворец бракосочетания и каждую субботу я наблюдаю буйство фантазии современных молодых людей. Просто так жениться они отказываются и наша узкая улица постоянно перегорожена то бесконечной длины лимузинами, то конными экипажами. Но сегодняшняя пара превзошла всех. Они женились под аккомпанемент сирены скорой помощи. Удивительно несдержанный жених — на всю ивановскую вопить «Помогите!».
Утром смотрела на луну и думала, что её половина воткнута в небо как пятак, который не решаются протолкнуть в автомат с газировкой.
Когда близкие и родные люди невнимательны, жестоки и не любят тебя, обидно так же, как если бы ты видел, что у папы в воскресном бумажнике три десятки, а у тебя до сих пор ни мороженого, ни куклы. Не дают.
Город утром похож на коммуналку, полную сердитых соседей. Все мешают всем.
У моего пса нос — черносливина, а ростом он с детского человека.
Вагон метро по утрам забит людьми так плотно, что пробирающийся к выходу пассажир, будто фишка из головоломки «Пятнашки», где надо передвигать немного пустого пространства, чтобы выстроить цифры по порядку. Полный свежепоглаженных, причесанных, отчасти в гриме людей, вагон кажется кулисами. Актеры готовы, повторяют роли, сейчас объявят их станцию, как выход на сцену.
Рядом стоят осень загорелая девушка, с маленькими и пухлыми ушками. Они были как сушки без мака.
Слышим рекламу детской косметики под названием «Наша мама».
— То есть заказчик сказал им «Придумайте же бренд, вашу мать». Они и послушались, да? — спрашивает меня Серёжа.
Не убегать, не отталкивать, а медленно отодвигать лишнее, как кожицу, нарастающую на ноготь, тихим, но твердым «нет».
Смятости кожаной куртки очень трогательно похожи на те, что остаются на щеке после сна.
В клубе вместо входных билетов нам — зрителям ставили точки маркером в самый центр ладони. Как метку для гвоздя.
Сегодня поздравляют учителей, по городу многие идут с цветами, у некоторых огромные охапки ярких, оглушающе красивых роз. Заметила, что женщины всегда несут такие букеты с несколько отстраненными лицами, будто бы считают эти цветы частью своего тела. Как пестрый хвост, который растёт сам по себе и ты не виноват, что он есть. Что ж теперь всё время на него любоваться…
Когда мне есть, что сказать, я — предпраздничный холодильник, весёлый и битком. А когда нечего — летний, пустой.
Хрумкие коричневые свернувшиеся листья осенью — это луковая шелуха. Дворники их собирают к пасхе, а мой рыжий пёс валяется в них как хорошо прокрашенное яйцо.
Звонила брату:
— Ты где?
— Прозябаю в Венеции в однозвездочной гостинице!
Майя принесла Лене на новоселье бумажные стаканчики с поросятами. Конечно, гостям ничего другого не оставалось, как нахрюкаться.
«Твои» люди появляются в жизни очень редко. А где-то их наверняка целый мешок и они просыпаются через прореху. Но то ли дырка небольшая, то ли кто-то аккуратный всех подхватывает на лету.
У восточной девушки коса повторяет позвоночник — ровно до копчика. Волосы выкрашены так, что напоминают лисий хвост, рыжина постепенно сходит на белый цвет. Интересно, она им крутит? Я бы крутила.
Когда я вижу что-то очень красивое, даже невозможно прекрасное, то у меня внутри будто срывается распятый до того на моих ключицах человек и ухает в живот.
В кафе вбежала девушка в коротенькой рубашке. Её живот был весь в вытатуированных кружевах, с вкраплениями страз. Инкрустированная.
Видела магазин балетных принадлежностей «Айседора». Шарфики, наверное.
В подъезде объявление: «Жильцы! Просьба на свежую плитку не наступать!».
Шла за очень худенькой девушкой со слишком округлыми бедрами. Было очень похоже, что она проглотила большой апельсин.
Беременным женщинам врачи не рекомендуют красить волосы. Поэтому по отросшим темным корням у женщины в положении нетрудно определить срок родов.
Я не могу долго бродить по Икее, хотя ужасно люблю это делать. Каждый выстроенный домашний уголок мне напоминает тренажер «всё готовенькое», только что чай в чашках не дымится. Там хорошо тренироваться с разными мужчинами и женщинами, тестировать их. Но когда задумываешься, что, вполне может быть, вся твоя жизнь именно так когда-то и началась…
Едем по ночному городу, Гришковец бубнит под музыку: «может быть прямо сейчас в соседнем автомобиле едет твоя смерть». Поворачиваю голову — у обгоняющего мерседеса вместо номера череп с костями.
Когда я впервые отправилась в полёт одна, билет мне казался похожим на зачётку — так много страниц, кому-то его надо отдать, и ответить на все вопросы так хорошо, чтоб дали место у окна.
Откидывающиеся сзади столики у самолётных кресел я всегда чувствую спиной так, будто я робот и меня открывают, чтобы что-то подправить в настройках.
На море взгляд раскладывается вперёд как застоявшаяся складная удочка.
Смотрела в ночное небо, жалела, что ни одной звезды не знаю по имени, но потом решила, что все равно местные называют их иначе.
Вздумала представлять, каким бы хотела видеть свое надгробие. Мысленно рисовала какие-то линии, рамки и поняла, что придумываю обложку своей книги.
Купили с отцом в комиссионке очень старую, тёртую кожаную куртку.
Я ощущала себя в ней умным, измученным немолодым мужчиной. Ходила по городу и смотрела на всех многозначительно.
Но все мне улыбались, а один старичок даже потрепал за щеку. Оказалось, из-под свитера выбилась байковая маечка с утятами.
Была на спектакле Гришковца, сидела на полу возле сцены и к концу второго часа у меня разболелась шея, оттого, что смотрела снизу вверх, у него были брюки с жёваной полоской поперёк коленей — так бывает, когда брюки стирают, сушат на веревочке и не успевают погладить. Он поджигал бумажные кораблики в тазу с водой, и поскольку я сидела внизу, мне были видны корабликовы донья. То есть я как бы уже затонула, переживаю за пожар на поверхности, и жду свежих утопленников в гости.
А если и смерть заканчивается так же быстро, как отпуск? Моргнуть не успеешь, опять тебе выдают все привычное, как в тюрьме — линялые брюки, шапочку, гирю на ногу. Рожают опять. Конечно, заорешь.
Серёжа смотрит на рекламу таблеток: «Если у вас жирная кожа, вам стоит задуматься о контрацептивах особого типа» и говорит:
— Это в смысле, что таким не надо размножаться?
Вышла из дому в новых ботинках, натёрла ногу, и весь мир сузился до моего сорокового размера. Все кругом стало ортопедическим, я увидела, что все легковые автомобили — это же ступни ног. У каждой плоскостопие на роликах.
Видела бесконечно высокую девушку, больше всего мне хотелось узнать, на каблуках она или нет, но толпа всё мешала разглядеть. Оказалось, что она была не то что без каблуков, а в таких туфлях-тапочках, которые покупают, чтобы стать даже ниже, чем ты есть, надеясь, что в них можно утонуть по щиколотки. Я тоже покупала такие, но они никогда мне не помогали, всё равно отовсюду торчала.
Влюблённость — как анестезия. Анестезия местного действия, когда прекрасно видишь, как из тебя что-то вырезают, чувствуешь легкий холодок и даже благодарен за столь пристальное внимание.
