Елена Блонди - Инга
Спутник послушно исчез, затыркал на парковой дороге мотор старого потрепанного автомобиля. А женщины сели пить чай, с домашним вареньем и купленными Ингой свежими пирожками.
— Может, еще розового достать? Ты любила, в детстве. Инга, детка…
— Мама, не надо. И так сладкого слишком много, — Зоя улыбнулась, поправляя белую майку под широкой белоснежной рубашкой. Отставила в сторону ногу, обхваченную по бедру короткой полотняной шортиной.
— Успела загореть-то, — отметила Вива, аккуратно кусая свой бутерброд, и отпивая из фарфоровой чашки.
— Ах, мне так внезапно дали отпуск. Я даже не смогла вам сообщить. У Миши горела путевка, в санатории, в Саках, представляешь, всего десять процентов, как в старые времена, но нужно было мгновенно собраться и выехать. Три недели.
— Вот и позвонила бы, детка бы съездила, навестить, побыла с тобой недельку! — Вива положила надкусанный хлеб и мрачно посмотрела на дочь. Та независимо и одновременно виновато рассмеялась.
— Ну да. Да! Но вы тоже меня поймите. Миша сейчас разводится, у него стресс, и вдруг рядом со мной дочка, практически взрослая. Если бы лет пять, чтоб как-то веселила, а то — девушка в сложном возрасте. Ну, куда?
— Ну, конечно! — язвительно подхватила бабка.
— Мама! — укорила Зоя, и наконец, взяла бутерброд, ложечкой укладывая на него праздничный янтарь варенья.
— Ба, — хмуро сказала Инга, — не надо.
— Видишь, вот Ини меня понимает. Да, Ини? Между прочим, Миша — подающий надежды сценарист, у него гениальные просто лежат сценарии и как только…
— Угу, лежат…
Зоя положила на свою тарелку недоеденный бутерброд. Отодвинула чашку.
— Знаешь, мам… Ты одним словом умеешь так ударить. И как мне после такого хотеть сюда? Как скучать? Если я постоянно виновата!
Вива вертела тарелку. Подняла лицо, сказать что-то, но махнула красивой ладонью с серебряным витым кольцом и промолчала. Опустила глаза, разглядывая надкусанный хлеб.
Зоя встала, посмотрев на часики.
— Ини, ты покушала? Пойдем детка, мне нужно с тобой посекретничать. А бабушке все равно после расскажешь, я ведь знаю. Нам с Мишей ехать, после обеда. А то не успеем. Пойдем в парк, покажешь мне свои места, да?
Говоря, поправляла широкие плечи модной рубашки, тронула озабоченно хитро переплетенные прядки светло-русых волос, и те качнулись завитыми кончиками под белой соломенной шляпкой, кидающей на красивое лицо ажурную тень. Взяла Ингу под руку и прижалась к ней, как делают это подружки, собираясь рассказать секрет.
— Пойдем, пока Миша там покупает.
Молча прошли в парк, Зоя мурлыкала что-то, крепко ведя дочь, и под старыми высокими соснами остановилась, оглядывая ее. Сказала слегка разочарованно:
— Удивительно, как ты на нас не похожа. Сплошная михайловская кровь. Ничего от нас с мамой нет. Ну, ничего, ты главное, ножки вовремя депилируй, и, наверное, руки, ну-ка покажи…
Взяла послушную руку дочери, повертела, подставляя тонкому зеленоватому свету.
— Пока нормально. Лето, пушок выгорает. Если зимой будет темнеть, то тогда и нужно…
— Мам. Перестань.
— А что? — возмутилась Зоя, отпуская руку и поправляя волосы, — внешность для женщины самое важное, и не потому что я такая пустышка, а потому что мужчины, Ини, они любят, что рядом была красота. Будь хоть тыщу раз умной и доброй, но если за собой не смотришь, так и будешь одна торчать, всю жизнь.
— Баба Вива смотрит. За собой, — отозвалась Инга, глядя через плечо матери на гуляющих.
— Понимаю. Красивая, и всю жизнь одна? Наша бабушка Виктория, это исключительный случай невероятной любви, Ини.
Зоя снова подхватила дочь под руку, повела ее дальше, извилистыми дорожками, плавно ступая красивыми ногами и с удовольствием разглядывая прохожих.
— Ее только пожалеть. С такой внешностью и всю жизнь променяла на воспоминания. Конечно, мой отец и твой дедушка Олег прекрасный был человек, но нельзя же укладывать на алтарь всю жизнь!
— Она еще меня растила, пока ты там… в столице, — тяжело сказала Инга.
— Ну и что? А кто виноват, что меня она родила так рано? Выше нос, Ини, смотри, ты выросла, не Венера Боттичелли, конечно, но вполне милая свеженькая девочка, загар какой прелестный. Вива еще молодая женщина, ты посчитай, ей ведь всего пятьдесят один? Или два? Да в ее возрасте питерские тетки знаешь, как зажигают? И я, у меня получается, вся жизнь впереди!..Господи!
Зоя вдруг удивилась и, смеясь, осторожно влезла на валун, свисающий над сверкающей пропастью:
— Мне казалось когда-то, сюда полдня ходу. А мы с тобой за десять минут и дошли. Какое же тут все маленькое стало.
— Ты хотела секрет, — напомнила Инга матери, которая, изгибаясь, красиво стояла и махала вниз тонкой рукой, отягощенной индийскими серебряными браслетами.
— Что? Какой секрет? А. Это я так, чтоб бабушка меня не пилила. Иничка, ты меня простишь ли когда-нибудь?
Спрыгивая, говорила серьезные слова, и смеялась, посматривая по сторонам — видят ли, какая легкая, красивая, в свои тридцать четыре — на двадцать семь, не старше.
— Я тебя люблю, мам. Чего мне тебя прощать. Это ты к бабушке, за прощением. А я и так…
Зоя перестала улыбаться и, подойдя, обхватила понурые плечи дочери. Поцеловала в темную макушку.
— Как все по-дурацки, Ини. Я ведь честно хочу, чтоб сложилось. И чтоб ты приехала, хочу. А тут стали прыгать цены, и совершенно ни на что не хватает. А этот, помнишь, дядя Слава, я с ним приезжала, он три года обещал, что распишемся. И так и не развелся со своей. Потом просился, давай, чтоб все по-старому, чтоб он, значит, приходил, а знаешь, как это, когда вместо тридцать первого декабря всегда — второе января, а вместо восьмого марта — девятое. И по телефону шепотом, а потом громко так — ах, Василий, это я, значит, Василий… Иничка, я так не могу, и вот снова одна, а хорошие мужики все расхватаны, и даже такой, как Миша, он хороший, но женат и, вообще, посмотри, на кого похож-то…
— Мам. Ты не плачь. Ну, пожалуйста. Тебе ехать скоро, а ты плачешь, а я как тут останусь, год буду вспоминать, как ты плакала да?
— Моя честная Ини… Вот уж скажешь, так скажешь. Не хуже бабки твоей.
Зоя засмеялась, вытирая слезы на щеках так, как это делала сама Инга, кулаками. И та стояла напротив, смотрела, мучаясь, что вот нужно бы обнять самой, прижаться, а дурацкий характер, не умеет она… Надо хоть сказать.
— Ты мам, поезжай. И если он не разведется, гони его. Наплюй. Ты красивая, ты живи там. Хорошо живи.
— Ты моя добрая девочка. Вот и секретики, да? Вот и поговорили, о женском.
Зоя раскрыла сумку, выкопав платок, вытерла нос и глаза. Доставая кошелек, пошуршала бумажками, соображая.
— А знаешь. Я хотела тебе из Питера прислать, но давай лучше сейчас прям пойдем, на променад. Мало ли, вдруг я к твоему выпускному не соберусь. А надо, чтоб ты красивая.
— Мам, там же дорого все. Летние цены. Ну, хочешь, дай, я потом в Симферополь поеду, в универмаг. Получится в два раза почти дешевле.
Зоя решительно подняла подбородок, хватая дочкину руку.
— Пока ты соберешься, цены еще вырастут. Да и денежки потратятся. Пойдем. Главное, на Мишку не наткнуться, пока он там помидоры и яблоки выбирает.
Инга засмеялась, сбегая за матерью по тропинке.
Два часа они провели в полутемных магазинчиках набережной, два прекрасных женских часа. Зоя перебирала летние платьица, прикладывала их к дочкиной майке, откидывала, вспоминая, что главное — будущий выпускной, и смеясь, тащила ее к вешалкам с кружевными лифчиками и трусиками. Болтала, рассказывая, что носят нынче в столицах, и что она Зоя, одобряет, а что ей ужасно не нравится. И как же хорошо тут на югах, можно всю зиму пробегать в осенних ботиночках, «а там, Ини, иногда такой морозище, хоть валенки натягивай, и не до красоты уже»…
И наконец, покачав на руке пухлый пакет, в котором лежали картонки с колготками, коробочки с трусиками, и глянцевая упаковка с тем самым депилятором, изрисованная турецкими надписями, остановилась перед обувными полками. Сказала задумчиво:
— Вива, конечно, права. Насчет туфелек. К тому платью они нужны. Особенные. А тут. Ини, ты слушаешь?
Инга подошла, отворачиваясь от светлого входа. Там, подпирая косяк и сунув руки в карманы, стоял Горчик, внимательно смотрел на Зою, таким взглядом, что Инге стало неловко за материно щебетание и за ее молодость. Взгляд парня прошелся по длинным ногам, распахнутой рубашке, помедлил на груди с тонкой золотой цепочкой и вернулся снова, к бедрам, обтянутым белыми шортами.
— Нужны бы светленькие, и легкие, но с каблучком.
— Тут нету таких, мам. Пойдем, а?
Зоя отвлеклась от полок, посмотрела на Горчика.
— Что, молодой человек, нравимся вам?
Инга горячо покраснела, чувствуя, как запылали уши. Сказала хрипло, вспоминая, как ловила его ночью, поднимаясь на цыпочки — поцеловать, ткнулась в губы, а он уворачивался и кажется, ругался.
