Дуглас Коупленд - Элеанор Ригби
С тех пор как я впервые самостоятельно попала в дом Адамсов, лето мое напоминало унылую череду будней, которые время от времени перемежались нечаянными вторжениями. Я гуляла по окрестностям, находила какой-нибудь дом с пустым навесом для автомобилей, смело направлялась к парадному входу и нажимала кнопку звонка. Если никто не отзывался, я пробовала ручку, и очень часто оказывалось не заперто. Тогда, приоткрыв дверь, я заглядывала внутрь, окликая вымышленную хозяйку: «Келли? Келли, ты дома?» Я рассуждала так: если кто-нибудь отзовется, просто сделаю вид, будто ошиблась. Даже если я сбегу, в самом худшем случае мне грозит… а ничего не грозит. На преступницу я не похожа, и если отбросить некоторые детали, то ничего противозаконного я не делала: мне лишь хотелось попасть туда, где меня не ждали. Хотелось тишины и новых впечатлений. Больше всего я любила копаться в шкафчиках, причем самым захватывающим были, конечно же, спальни. Заглянуть в верхний ящик ночного столика — что может быть занимательнее? Ты словно дегустируешь самые потайные уголки души другого человека, вызнаешь его сокровенные тайны. Чего там только нет, в этих ящиках! Ножи, кастеты, пилюли, презервативы, старые любовные письма. Противозачаточные таблетки, золотые монеты, порнография, паспорта, завещания… Однажды даже наткнулась на «люгер».
Само собой, я постоянно прислушивалась: вдруг к дому подъедет машина или начнут возиться с дверным замком. А однажды был случай, когда едва удалось вовремя сбежать — кто-то бросил ключи на столик в гостиной. Я мигом нырнула в окно. Жаль. Мне так нравился их семейный альбом: я сидела и вычисляла, кто кому кем приходится, пыталась выявить семейных заправил и пугливых овечек, ну и, конечно, очень интересовала внешность: кто покрасивее, а кто так себе.
Но даже во время таких вылазок для меня оставалось одно табу: порнография. Наедине с собой я не смела взять в руки журнал и перелистнуть первую страницу. И это та самая девочка, которая заглянула под юбку мертвому трансвеститу. Но так ведь то — смерть, а тут — секс. Как я уже упомянула, я ехала с несколькими пересадками в другую часть города, чтобы посмотреть на обнаженные тела, и каждый раз отступалась у цели, нервозно пялясь в витрину с «Ньюсуик» и журналами по вязанию.
Итак, мы летели чартерным рейсом в Италию. Похоже, все в нашей группе, кроме меня, были влюблены или находились в поисках сего прекрасного чувства, будто это какой-то новый ресторан, о котором они наслышаны. Элиот, главный заправила и хулиган нашего класса, влюбился в Колин, будущую врача «ухо-горло-носа»; та, в свою очередь, с ума сходила по Алану, будущему представителю салона «Вольво», который обожал Кристи Парке (она мечтала стать консультантом в оранжерее), и так далее. Пятнадцать лет спустя я узнала, что сама Кристи грезила о нашем учителе латыни, мистере Вердене, по кличке Пузо. Как-то раз, в одно хмурое воскресенье, я буквально нос к носу столкнулась с ними на Грэнвил-Айленд у прилавка с круассанами. Вокруг галдели сварливые чайки, сновали усталые туристы, лоточники с бубликами и ужимистые мимы. Мистер Пузо очень гордился своими волнистыми волосами и будто старался выставить их напоказ. Он сильно располнел и теперь, наверное, подбирал одежду в специальных магазинах для «богатырей». Кристи нисколько не изменилась — ну, разве что немного увяла кожа, намекая на чрезмерное пристрастие к пляжному загару. Мы зашли выпить чашечку кофе и обменяться парой приятных воспоминаний о давнишней поездке в Италию. Не скажу, что Кристи плохо ко мне относилась, и все же друзьями мы никогда не были. А потому ее нынешнее расположение показалась несколько неожиданным.
Вспоминая нашу поездку, она пожаловалась:
— Ужас, а не перелет. Все вокруг курили, кресла — с носовой платок, и кормили какой-то пастой для космонавтов. Я так желудком мучилась! До самого дома.
— И мне живот покоя не давал.
— А все-таки отхватила я своего учителя.
Мистер Пузо поспешно уточнил:
— Мы встретились на школе танца «в линейку»3. Только не подумайте, будто в той поездке произошло что-то предосудительное, ни в коем случае.
Я сказала:
— А помните ту кошмарную заправочную станцию? — Все туалеты в нашей гостинице были забиты самым настоящим папье-маше, потому что сантехники на целый месяц ушли в забастовку — вот и пришлось изыскивать другие средства.
— О-о, такое не забывается. А ребята из обслуживающего персонала — никогда не видела таких красавчиков!
Мистер Пузо взглянул на Кристи.
— Мне ты ничего такого не рассказывала. — Пригубил коктейль «Американо» с горькой настойкой, сладким вермутом и содовой. — Я чуть рак в той поездке не заработал.Нет, теперь меня в подобные авантюры калачом не заманить. За вами, сорванцами, не уследишь — только и смотри, чтобы кто не пропал и не покалечился.
За столиком повисло неловкое молчание, и взгляд Кристи остановился на моем безымянном пальце без обручального кольца.
— Лиз, ты так и не вышла замуж?
— Я? Нет. Не нашла свою половину.
— М-м-м.
Поверьте на слово: как только человек, у которого с личной жизнью порядок, узнает, что у меня никого нет, его взгляд начинает блуждать. Мне захотелось привлечь внимание собеседников:
— А знаете, из того, что я видела и слышала в разных ток-шоу, у меня сложилось весьма определенное понятие о личных отношениях. — Пузо и Кристи взглянули на меня, как на сумасшедшую. — Я, конечно, не сижу целыми днями перед телевизором, но когда удается посмотреть, то все запоминаю, слово в слово.
— Вот как?
— Еще бы. В одной передаче игрокам задали вопрос: сколько раз в жизни человек способен влюбиться? Ответ: шесть.
Кристи удивилась:
— Шесть?
Мистер Пузо сказал:
— По-моему, это чересчур. На чем основываются подобные вычисления?
— Понятия не имею. Зато легко объяснить, почему люди заводят романчики на стороне. Внутри большой любовный резерв сидит — вот они и торопятся его израсходовать. — Кристи и ее муж обменялись такими взглядами, что стало сразу ясно: я задела за живое — правда, не понятно, за что именно. Они поспешно встали, так и не допив кофе.
Кристи стала прощаться:
— Приятно было повидаться, Лиз.
Мистер Берден явно злился на Кристи (я так и не поняла, из-за чего). Он сердито попрощался со мной, и они ушли прочь, туда, где птицы копались в отбросах, прохожие сновали по своим делам, и уличные музыканты фальшиво распевали Нейла Янга.
Глядя вслед удаляющейся парочке, я все удивлялась, как сильно изменился мистер Берден. Так уж вышло, что учитель латыни преподавал физкультуру — единственный в своем роде случай; Берден неизменно щеголял в толстых белых носках из плюшевой ткани и серой куртке-кенгурятнике; на шее болтался извечный тренерский аксессуар: никелированный свисток. Меня мистер Пузо почти не замечал; он и имя-то мое запомнил лишь на второй год. Ему даже не нравилось, когда я поднимала руку — просто потому, что вызвалась я, а не кто-нибудь другой.
Только не думайте, будто у меня очередной приступ самобичевания. Вовсе нет. Я не испытывала неприязни к самой себе. Никогда. Подростком я вообще ни о чем подобном не задумывалась — ведь мне никто не объяснил по-хорошему, как важны для человека внешность и фигура, а во взрослой жизни — деньги и власть. Уильям с Лесли в этом деле толк знали, и мне они казались почти кинозвездами. Уже потом, повзрослев, они стали моими друзьями и советчиками, просветив меня на тему устройства мира. А до той поры я наивно и твердо верила, что все мы выходим в жизнь с равными (более или менее) шансами на успех, а потому и вела себя соответственно.
Сначала мы приземлились в Монреале, и нас перевезли в другой аэропорт, Мирабель, в часе езды от первого. Пришлось целых шесть часов проторчать в зале ожидания — сильно задерживался рейс, который должен был перенести нас через Атлантику. Когда же самолет наконец подали, вся наша группа, включая и самого мистера Пузо, едва переставляла ноги. Мы, спотыкаясь, ковыляли по узким проходам «Боинга 747»; в голове гудело от недосыпания и непривычной пищи. От радостного волнения, предшествовавшего полету, не осталось и следа. Элиот набрался в баре хлебной водки, и теперь его рвало. Я сосала таблетки от тошноты, из-за которых неприятно пахло изо рта, но в сон меня не клонило. Когда мы пролетали над Ирландией, звуки и предметы словно начали сливаться воедино; помню, у ребят на щеках отпечатались ямочки от твидовой обивки подголовников. А потом — наверное, уже где-то над Францией — мистер Пузо встрепенулся, как на утренней физкультуре по понедельникам, и проорал: «Подъем! Приземление через час!»
Я сидела в больничной палате и, глядя на мирно посапывающего Джереми, гадала, что же ему сейчас снится. Так, пытаясь понять, что за парень мой сын, я и сама незаметно уснула. За двадцать лет человек не успевает до конца повзрослеть, хотя как личность он уже сформировался, тем или иным образом. Я не заметила ни дорожек от иглы на его руках, ни татуировок, но задумывалась о его детстве и… понятия не имела, что мне теперь с ним делать.
