Александр Покровский - Система (сборник)
У нас замполит только матом разговаривал. И еще он сильно курил – руки по локоть в никотине.
Затянется – фуражку с затылка на лоб двинет, еще затяжка – со лба ее на затылок, в промежутках: «Ииии-о-баный в ррррот!!!»
Доложили ему, что я в «холодной», и он пришел меня навестить.
– За что сидим?
Я ему объясняю, что проспал.
– Нехорошо, сынок! А если б война? А подкрадутся? А всю роту перережут? Ну? Осознал?
– Осознал, – говорю.
– И что теперь?
И я ему очень серьезно:
– Теперь, наверное, расстреляют.
Он мне:
– Пощщ-щел вон отсюдова! Ииии-о-баный в ррррот!!!
И освободил меня.
А я еще любил честь в движении лейтенанту Макарову отдать левой рукой. Он меня останавливает: «Почему левой?» – «А я левша».
С тех пор мы с ним часто тренировались по отданию чести. Я у него потом много раз спрашивал: «Товарищ лейтенант, разрешите вопрос насчет отдания воинской чести?» – «Да-да?» – «А вот если начальника я в окне увижу?» – «Ну, если он на вас смотрит…» – «А если окно на втором этаже?»
Мы так с ним до четвертого этажа доходили. Причем я этим раз в неделю интересовался.
А честь ему отдавал за пять-шесть шагов, переходя на строевой. Я его где только издалека увижу, так сейчас же бегу навстречу и начинается наше представление с отданием.
А однажды я в правой руке дрова нес, и он, как назло, навстречу. Так я левой, изогнувшись, приложился к правому виску, но честь отдал.
Меня на учения рассыльным при генерале за эти мои художества сделали.
Они посчитали, что генерал меня загоняет.
А генерал – герой Советского Союза Зябликов Павел Андреич – ростом с полено.
Я к нему подхожу с докладом: «Ефрейтор Расавский прибыл в ваше распоряжение!»
А он на меня глянул: «Эк тебя разукрасили, как елку!» – а на мне шинель в скатку, лопатка, противогаз, оружие, подсумки, котелок, химкоплект, палатка, накидка.
– Идти можешь?
– Так точно!
– Вот и иди к вертолету. Эй, кто там? Покормите ефрейтора.
Я с ним две недели на вертолете катался. Как приземляемся где, он сразу: «Покормите ефрейтора!»
За две недели учений я только ел и летал.
В часть вернулся, а на комбата смотреть страшно: не спавший, не бритый, глаза ввалились.
Его мой румяный вид из себе вывел просто немедленно – он меня тут же на губу посадил.
А потом меня обратно в спортроту отдали.
И вот стою я уже с товарищем по спорту и наблюдаю, как старшина поставил в ряд десять БТР-ов справа и десять слева, а один – во главе.
Появляется замполит и говорит ему, чтоб он этот одинокий БТР поставил бы сзади. Он – «есть, сзади!» – вжик! – и он уже сзади.
Идет зампотех: «Старшина! Этот БТР поставить справа!» – «Есть!» – вжик! – стоит.
Идет комбат: «Старшина! Этот БТР поставить во главе!» – «Есть! Во главе!» – опять – вжик!
Стоит БТР во главе. Вылез старшина из него, пот утирает.
Тут мы с другом идем мимо: «Товарищ старшина! Мы тут смотрели на ваши перемещения и тоже решили вам сказать, что этот БТР надо поставить слева. Он там еще не стоял!» – «Да идите вы оба на хер! ОБА!»
И мы пошли. Оба. Так я и служил.
СЛОНЫЯ слонов люблю. Вернее, слоних. В цирке работают только слонихи. Они умнее. Животные вообще-то всякие бывают. Это как люди. Бывают и глупые, хитрые.
Вот медвежата – те, как дети, пальцы сосут. А вырастет тот медведь, и не знаешь когда он на тебя бросится. По нему же не видно.
По тигру видно: уши назад, в глаза смотрит, хвост, рычит.
Меня тигрица любила. Как подойду, так давай ласкаться. Или на плечи лапы положит и лижет. Я ей мясо все время таскал – она и любила.
А слоны – умные. Они увертюру свою заслышат, и уже волнуются, переживают, знают: сейчас на выход.
В цирке же животных бьют.
Я за это дрессировщиков не люблю. Любых. Заслуженных, с медалями, по телевизору их показывают. Не люблю и все.
И слонов бьют. Я это видеть не могу. Будто меня бьют.
Там Катька была. Слониха. Она меня слышала, когда я к цирку подходил. Выставит хобот и нюхает воздух.
Слон слышит такие звуки, которые человеку и не снились. И запах он чует даже против ветра.
А память у слона – всю жизнь помнит.
Я на подарки Катьке столько денег извел.
А она встречает – как тут без подарка. Хлебушек она любили, корки арбузные, сахар – это обязательно. Подойдешь – она хоботом по лицу пошарит, погладит, нежно-нежно, ласкает, потом скользнула в карман – а там кошелек – она его хлоп – и в рот, и довольная – обманула.
Любила, чтоб я ей за ухом почесал. А уши у них чувствительные, нежные, теплые.
Однажды всю ночь не отпускала. Хоботом – хвать – и к себе. Я ей: «Катя!» – а она ни в какую. Тосковала.
Перешагивала через меня. Номер такой. Я ложусь, и она шагает, аккуратно, и смотрит – внимательно.
Я под нее подлезал, упирался в живот и, вроде, поднять ее пытаюсь, а она хитро так глядит исподлобья как у меня это получается.
Однажды в Ереване ее приковали за ногу к батарее – умнее ничего не нашлось.
А цепь на слоне – это только для видимости. Он ее рвет, как нитку.
А тут она дернулась и батарею сорвала. Вода струей, горячая, слоны испугались, все цепи порвали и выскочили на арену. На арене как раз собрание ветеранов, потому что праздник, 9 мая, ветераны еле ходят, до колена в медалях.
Так вот, все, кто был, даже калеки безногие, как слонов обезумевших увидели, так под потолок и взлетели. А калеки, те на верхотуре были даже раньше всех.
А мы за слонами вылетаем, чтоб назад их повернуть. А как повернешь, если маленького слоненка вчетвером пытаемся остановить, а он же, как сундук квадратный, тащит нас на канате.
А успокоить их можно только голосом. Ласковый должен быть.
Я тогда к Катьке подбежал и говорю ей возмущенно: «Катя! Ну в чем дело! Ну как ты себя ведешь?!» – а она мне сразу хобот в руку, видит, что я волнуюсь, успокаивает.
Так я их с арены и увел. Катьку, а за ней и все остальные ушли. Катька у них вроде вожака была.
Они ее уважали.
А весной, тоже однажды в Ереване, слоны на улицу вышли. Весна же, как сдержать?
Катька во главе, остальные за ней. Идут и машины переворачивают.
Ко мне: «Саня! Катька вырвалась, на улице что только не творит!»
Я туда – «Катя! Катя!» – остановились, и повел я их назад.
На светофоре машина пыталась впереди нас проскочить, так Катька как свернет свой хобот да как даст им по асфальту – как выстрелила, и трещины во все стороны пошли.
Хобот у слона что кувалда.
Однажды пришел в цирк человек. Объявление было: «Требуется рабочий для ухода за слонами», – вот он и явился. Я ему сразу объяснил: «К этим подходи, они стерпят, а к Кате нельзя», – и он меня не послушал, полез к Катьке.
Та ему как закатила хоботом, так он стену прошиб – и сразу в больницу.
А как-то приходит девушка в цирк: «Я хочу за слонами ухаживать!» – ей говорят: «Девушка, это очень тяжело. Слон ест двести килограмм в день и пьет за раз пятнадцать ведер, не говоря уже обо всем остальном». – «О чем остальном?» – «Саня, покажи девушке слонов».
Мы только вошли, я говорю: «Катенька, познакомься». – а Катя хоботом девушку – хвать! – и качать – вверх-вниз – у той юбка на голову.
Потом поставила на пол – девушка белая. Больше она не приходила. Но сахар Катеньке дала. На язычок положила лично – а как же, та же работала.
Катьку потом убили. Забраковали и убили. Не в цирке. В зоопарке. Ее из цирка отбраковали в зоопарк, потому что она несколько человек убила.
Сначала в английском цирке парочку, потом в нашем.
Она же из английского цирка к нам попала. Что-то они с ней там сделали.
Злая была очень.
А меня любила.
Вот.
НЕСКОЛЬКО ЗАРИСОВОК
Кошке не повезло. Ее ударила машина, да так, что кошка вылетела через кусты на тротуар и сейчас же умерла.
За всем этим внимательно наблюдали я и две вороны. Все было так быстро, что я не то чтобы пожалеть кошку, я даже ойкнуть не успел.
Вороны подлетели и сели рядом с тем, что еще минуту назад было кошкой.
Они подождали немного, потом старшая подошла и клюнула – кошка не пошевелилась, тогда к ней подошла младшая.
Вороны увлеклись и не заметили, как в воздухе появился он.
Он летел, как орел.
Над кошкой он сделал такой великолепный разворот, что я сразу понял, кто здесь хозяин. Хозяином здесь был ворона самец. Он был гораздо крупней первых двух и не обращал на них ни малейшего внимания.
Он подошел и неторопливо приступил к потрошению.
Две прежние вороны немедленно отступили.
Они перелетели на детскую площадку. Там старшая села на спинку скамейки, а младшая устроилась на земле.
Старшая смотрела перед собой, в ее голове явно что-то происходило, и вдруг, наклонясь к младшей, она начала раздраженно каркать, и я понимал, о чем идет речь: «Я говорила? Говорила? Говорила тебе? Говорила?»
Видно, она говорила младшей, что надо бы кошку в сторону оттащить, а та ей сказала, что все и так обойдется.
«Говорила? Говорила я?» – не унималась старшая.
