Маделин Уикхем - Помнишь меня?
«Я люблю тебя, Эрик. Я почитаю тебя своим телом, Эрик».[9]
Я прислушалась к реакции упомянутого тела. Ведь должно же оно как-то реагировать? Может, взыграют наконец мои гормоны? Однако организм предпочел тупо промолчать.
— У него утром очень важная встреча, но до вчерашнего дня он сидел тут денно и нощно!
— Понятно, — сказала я, переваривая новость. — А… какой он?
— Он просто прелесть, — мечтательно сказала мать, словно говоря о бисквитном торте.
— А он… — Я замолчала, не в силах заставить себя спросить, красив ли мой муж. Это прозвучало бы глупо и даже наивно. Вдруг мать ответит уклончиво, например, скажет, что зато у него прекрасное чувство юмора?
А если он жирный?
О Боже! Что, если я познакомилась с ним в каком-нибудь чате и полюбила за прекрасную душу, а теперь все забыла и придется притворяться, что его внешность не имеет для меня значения?
Так мы и сидели в молчании. Я спохватилась, что разглядываю мамино платье от Лоры Эшли, купленное этак году в 1974-м. Оборки теряли актуальность и снова входили в моду, но мать каким-то волшебным образом этого не замечала. Она до сих пор носит одежду, в которой познакомилась с моим отцом, ходит с длинными распущенными волосами и подмазывает губы перламутровой помадой. Видимо, она по привычке считает себя двадцатилетней.
Но я не собираюсь открывать ей глаза. Нам с ней несвойственно вести интимно-доверительные беседы. В юности, расставшись с самым первым сопливым бойфрендом, я попыталась поделиться с матерью. Сильнее промахнуться с конфидентом я не могла. Мать не посочувствовала, не обняла меня — она вообще не слушала. Напротив, мамочка побагровела и заговорила со мной резко и с вызовом, словно я намеренно решила причинить ей боль рассказом о своем романе. Я словно очутилась на минном поле, ненароком затронув больную для нее тему, о существовании которой даже не подозревала.
Помнится, тогда я поспешно ретировалась и позвонила Фи.
— Ты заказала мне покрывало на диван, Лекси? — прервала мои размышления мать. — По Интернету, — пояснила она, увидев мои вытаращенные глаза. — Ты обещала сделать это на прошлой неделе.
Да что она, издевается, что ли?
— Мам, не помню, — медленно и раздельно сказала я. — Я не помню ничего из случившегося за последние три года.
— Прости, детка. — Мать постучала себя по лбу. — Я сморозила глупость.
— Не знаю, что я делала на прошлой неделе или в прошлом году, не представляю, кто мой муж. — Я развела руками. — Честно говоря, ситуация довольно пугающая.
— Конечно. Ты права, — кивнула мать, сосредоточенно глядя куда-то вдаль. — Дело в том, дорогая, что я не помню название сайта, поэтому если к тебе вдруг вернется память…
— Ну еще бы, сразу дам тебе знать, — язвительно бросила я. — Вот просто первое, что я сделаю, — это закажу тебе покрывало на диван. Господи Иисусе!
— Нет необходимости повышать голос, Лекси! — возмущенно осадила меня мать.
О'кей, стало быть, в 2007-м мать по-прежнему успешно доводит меня до белого каления, хотя мне и полагалось повзрослеть и перестать обращать внимание на ее закидоны. Я машинально сунула в рот большой палец, однако тут же отдернула руку. Двадцативосьмилетняя Лекси ногти не грызет.
— Так чем он занимается? — вернулась я к теме моего так называемого мужа, не в силах поверить, что он реально существует.
— Кто, Эрик?
— Да! Естественно, Эрик!
— Торгует недвижимостью, — мгновенно выдала мать. — Кстати, очень успешно.
Я вышла замуж за риелтора по имени Эрик.
Как?
Почему?
— Мы живем в моей квартире?
— В твоей квартире? — озадаченно переспросила мать. — Детка, ты же ее давно продала! Теперь у тебя дом.
— Я ее продала?! — с болью воскликнула я. — Но я же только что ее купила!
Я обожаю свою квартиру в Болхэме, крошечную, но уютную, с голубыми оконными рамами, которые я красила сама, и чудесным бархатным диваном, засасывающим как трясина, с горками цветных подушек повсюду и елочной гирляндой вокруг зеркала. Фи и Каролин помогли мне переехать два месяца назад, и мы выкрасили ванную серебрянкой из баллончиков, посеребрив заодно и джинсы.
И вот теперь все исчезло; Я живу в новом доме с законным мужем.
В сотый раз я взглянула на свои кольца, невольно задержав взгляд на бриллианте-солитере, и посмотрела на мамину руку. Она все еще носила обручальное кольцо, несмотря на то, как отец обходился с ней много лет…
Отец. Папины похороны.
Словно невидимая цепкая рука сжала мои внутренности.
— Мам, — осторожно произнесла я, — мне ужасно жаль, что я не явилась на папины похороны. Скажи мне, все было… как надо?
— Но ты была на его похоронах, детка. — Мать уставилась на меня как на сумасшедшую. — Ты приходила.
— О-о, — осеклась я, — правильно. Конечно. Просто я ничего об этом не помню. — Тяжело вздохнув, я откинулась на подушки. Не помню своего венчания, не помню похорон отца. В моей жизни произошло два важнейших события, а у меня чувство, что я пропустила и то и другое. — И как все прошло?
— О, все прошло так, как положено проходить подобным мероприятиям, — сразу занервничала и заюлила мать, как всегда, когда речь заходила об отце.
— Много народу пришло?
На ее лице промелькнуло неудовольствие.
— Давай не будем тонуть в подробностях, детка. Уже столько лет прошло. — Мама встала, словно хотела убежать подальше от моих расспросов. — Ты уже ела? У меня ни крошки во рту не было, только вареное яйцо и тост. Пойду принесу что-нибудь тебе и себе. И присмотрю, чтобы ты поела как еледует. Чтобы никаких больше безуглеводных диет, Лекси! Картошка тебя не убьет.
Безуглеводная диета? Значит, вот как я приобрела форму? Я взглянула на свои незнакомые загорелые ноги. Надо сказать, они выглядели так, словно я вообще никогда не знала, что такое картофель.
— Я сильно изменилась внешне, — сказала я почти смущенно. — Волосы, зубы…
— Да, ты в чем-то изменилась. — Мама неопределенно посмотрела на меня. — Но все происходило постепенно, и я почти ничего не заметила.
Господи Иисусе! Как же можно не заметить, что родная дочь из убогого Зубастика превратилась в стройную, загорелую, ухоженную молодую женщину?
— Я ненадолго. — Мать взялась за свою вышитую торбу. — Эми сейчас придет.
— Эми здесь? — У меня сразу же поднялось настроение при мысли о младшей сестренке в пушистом розовом жилете, джинсах с вышитыми цветочками и миленьких кроссовках, у которых под пяткой начинали бегать огоньки, когда Эми танцевала.
— Она покупает внизу шоколадки, — пояснила мать, открывая дверь. — Девочка обожает мятные «Киткат».
Я ошеломленно смотрела, как за матерью закрылась дверь. В продаже появились мятные «Киткат»?!
Положительно, 2007 год — это другой мир.
Что бы ни думали большинство знакомых, Эми мне не сводная сестра и не приемный ребенок в нашей семье. Мы с ней стопроцентно родные сестры. Людей вводит в заблуждение наша двенадцатилетняя разница в возрасте и тот факт, что отец с матерью разошлись еще до рождения Эми.
Пожалуй, «разошлись» слишком сильно сказано. Я точно не знаю, что между ними произошло, — просто отец редко бывал рядом, пока я росла. Официальной причиной считалось то обстоятельство, что его бизнес находился за границей. Настоящая причина заключалась в том, что по жизни папаша оказался забубенным фуфлыжником. В восемь лет я услышала это определение в адрес отца из уст одной моей тетушки на Рождество. Заметив меня, дамы обмерли и резко сменили тему, вследствие чего я заключила, что «забубенный» — скверное ругательство, и запомнила его на всю жизнь. Вот такое фуфло.
Когда папа в первый раз ушел из дома, мне было семь лет. Мама сказала, что он уехал по делам в Америку, поэтому, когда Мелисса из нашей школы сказала, что видела моего папаню в «Ко-опе» с телкой в красных джинсах, я обозвала ее толстой лгуньей. Папаша вернулся домой через несколько недель с усталым видом — из-за разницы во времени, как он сказал. Я немедленно пристала к нему, как липкий пластырь, требуя американских сувениров, и папа, охлопав себя по карманам, вручил мне пачку жвачки «Ригли». Я называла ее своей американской жвачкой и без конца хвасталась пачкой в школе, пока Мелисса не ткнула пальцем в крошечный ценник на фольге. Я так и не сказала отцу или матери, что знаю правду. В глубине души я с самого начала подозревала, что ни в какой Америке папаша не был.
Через пару лет он снова исчез, на этот раз на несколько месяцев. Вскоре он открыл дело по торговле недвижимостью в Испании, но быстро обанкротился. Потом ввязался в какую-то мошенническую «пирамиду», куда попытался привлечь и некоторых наших друзей. Незаметно начал пить и вскоре уже жить не мог без рюмки, стал алкоголиком. Затем он сошелся с какой-то испанкой и даже ушел к ней жить — правда, его хватило ненадолго. Мама всякий раз принимала его обратно. Наконец спустя три года папаша, спасаясь от налоговой поли-, ции, уехал в Португалию, где и осел.
