Эдмонда Шарль-Ру - Забыть Палермо
Я иногда присоединялась к ней в час завтрака. Это происходило в ее рабочей комнате, куда секретарша ставила картонный поднос с очень скромной снедью. Чуточку протертых овощей, кусочек холодного мяса, баночка простокваши и чашка черного кофе — все это быстро проглатывалось. У нас оставалось время, чтоб немного поговорить. Но то, что я могла ей рассказать, интересовало ее меньше, чем полчаса этой передышки. Она снимала туфли, вытягивала ноги, делала несколько упражнений, развивающих гибкость, рекомендуемое вращение пальцами, лодыжками, затем минут на пять затихала, как бы настороже, и рассматривала свои ноги. Петля сползла? Чулок не на месте? Ведь всего не предусмотришь. Затем крупным шагом шла к окну спустить занавески и создать, как она говорила, «освещение в духе Тулуз-Лотрека».
Лотрек?.. Серо-зеленый свет просачивался через зеленоватые шторы, скользил по ковру, усиливая оттенок мягкой зелени на стенах. В комнате Бэбс все было цвета щавеля. Но почему Лотрек, задавала я себе вопрос, при чем он здесь, для чего он тут требуется?.. Искушенная журналистка Бэбс попросту пользовалась этим именем, чтоб показать свою оригинальность и фантазию. В Соединенных Штатах стало уже привычным произвольно связывать имена крупных художников с весьма неожиданными для них объектами.
В начале моей работы, полагая, что это будет к месту, я попробовала усилить некоторые описания сравнениями, употребив имена да Винчи и Микеланджело. Но это вызвало раздражение секретаря редакции мисс Блэзи, превосходной женщины, преданно служившей здесь уже тридцать лет.
— Ради бога, Жанна, забудьте про Ренессанс, — сказала она мне. — Это дурная эпоха, и вы только вызовете в памяти у читательниц скверные истории. Отравления… Дебоши… Женитьбы пап… Ограничьтесь импрессионистами и кубистами. С Ренуаром и Пикассо вы всегда добьетесь успеха. Не пользуйтесь именем Модильяни. Беременная любовница… Психическая болезнь… Тут уже знают об этом. И потом эта смерть в больнице… Слишком много нищеты, чересчур много отчаяния.
— А беды Тулуз-Лотрека вас не смущают? Он был калекой…
— Превосходно. Древняя аристократия… К тому же обремененная атавизмами. Не надо опасаться патетического. Женщины это любят. Материнский инстинкт, понимаете?
Вот откуда зеленый Лотрек, желчный, цвета абсента или скверного пищеварения. Ну пусть Лотрек… И все же комната Бэбс наводила на меня грустные мысли.
— Тебе действительно необходимы эти тона, напоминающие аквариум?
— Они хороши для нервной системы, — ответила она. — Ты не умеешь отдыхать, Жанна. Делай как я.
Она устроилась на двух составленных рядом креслах. Потом с непроницаемым видом преподавателя физической культуры, выполняющего трудный комплекс, она медленно водила руками по животу. Согласно тибетскому или китайскому методу, я это всегда путаю, верным результатом этого упражнения является откровенный выпуск излишних газов, которые неизвестно почему там скапливаются.
— Я шокирую тебя, Жанна? Вы ведь всегда осуждаете то, что для вас непривычно.
Какое ужасное, труднопреодолимое «вы». Оно похоже на Китайскую стену.
— Вы? Кто это «вы»?
— Вы, люди из Европы. Однажды я объяснила этот способ гречанке, моей приятельнице, так она просто подскочила от возмущения и ушла, не закончив игры в покер!
— А может, с ее точки зрения твой способ освобождаться от напряженности выглядит омерзительным? Ты не подумала об этом?
Бэбс оглядела своими большими пустыми глазами полуосвещенную комнату и опустила ресницы, чтобы дать понять, что она меня больше не слушает.
— Ты задаешь слишком много вопросов!
Наш разговор оборвался. Так проходили обеденные перерывы. Случайно увиденная семейная фотография заметно изменила наши отношения. Она была не похожа на те шедевры, увеличенные, ретушированные, в серебряных рамках, которые обычно ставят на письменный стол. Просто пожелтевшее фото с уже загнутыми углами, им пользовались вместо закладки в диететическом словаре.
— Не могу решить, — сказала мне в тот день Бэбс. — Что посоветовать нашим подписчицам для хорошего цвета лица? Начну с того, что он у них всегда скверный и что их будущее, карьера, любовь от этого могут пострадать. Для этого требуется десять строк. Надо же заставить их потревожиться. Так я обычно начинаю. А потом? Мне нужна будет какая-то выдумка, что-нибудь вселяющее надежды.
Я подсказала — может быть, морковь?..
— У нас говорят, чтобы лицо было цвета персика, надо есть…
— Нет, это не годится, — оборвала меня Бэбс тоном, который лишал возможности что-либо возразить, — в нашем деле слишком очевидная истина выглядит сомнительно. Можешь поверить мне на слово. Здесь нужны слова неожиданные, таинственные, научные. А ну, найди-ка мне слово «каротин», пожалуйста. Вон там.
Она показала на диететический словарь, оставаясь в своем шезлонге, не меняя расслабленной позы, как будто бы эти поиски были даны мне в наказание за мое невежество. Пришлось искать слово «каротин» за то, что я находила сомнительным ее способ освобождаться от напряжения, и еще потому, что я задавала слишком много вопросов.
— Нашла?
Так как я еще молчала, она встала.
— Ну прочти же… Страница отмечена. Вон там: «Каротин — пигмент, который ярко окрашивает морковь и наделяет ее ценными свойствами».
Я не слушала ее. Здесь была фотография. Эти мужчина и женщина — родители Бэбс? Ему лет пятьдесят, он в шелковых перчатках. Она пониже ростом, робкого вида, с прической как у мальчика, у нее широкие квадратные руки. И морщины… У родителей Бэбс были крупные крестьянские морщины.
— Это твои родители, Бэбс?
— Они были миссионерами в Корее. Эта фотография сделана в том году, когда они уезжали. Мне тогда было двенадцать лет.
— И ты осталась здесь?
— Тетушка Рози заявила отцу: для того чтобы хорошо воспитать девушку, мало верить в бога и хотеть открыть людям врата рая. Она оставила меня у себя. Моя мать вскоре умерла. Отец приезжает примерно раз в шесть лет. Но мы чужие друг другу. У нас нет ничего общего. Действительно ничего…
Я не смогу объяснить, почему наши отношения изменились после того, как я узнала, что отец Бэбс миссионер в Корее. До сих пор я относилась к Бэбс почти без всякого любопытства. Теперь все стало иначе. Чтобы убедить себя в реальности существования Бэбс, мне, но-видимому, не хватало этой фотографии — четы миссионеров. Я попробовала представить себе, что бы произошло, если б тетушка Рози не вмешалась. Мысленно я видела Бэбс, воспитанную внимательным духовником, заботящимся о чистоте ее души; Бэбс, которая росла в миссии среди новообращенных баптистов и корейцев, занималась в часы досуга вышиванием, сидя у окна в той же позе, как здесь, с точно таким же привычно любезным видом. Я представляла ее себе в те часы, когда она помогала матери и учительствовала, обращаясь характерным для нее громким, повелительным тоном к людям, забытым богом. Мне слышалось: «Лишенные стыда не переступят порога царствия небесного». Я уже мысленно слышала, как она там выступает с богоугодными речами и раздает библии с той же энергией, с какой здесь поучает наших читательниц умению соблазнять. А какова же ее настоящая природа? Удручающая серьезность, чистосердечие, непримиримость человека, который стремится, невзирая на трудности, обратить людей в свою веру. Отважная маленькая деятельница из Армии спасения! А если ты перестанешь так яростно действовать напильником и щеточкой для полировки, обрабатывая доставшиеся в наследство от матери трудовые руки с квадратными ногтями? Если ты забудешь поучение тетушки Рози и ее представления о респектабельности? Если ты откажешься от своих улыбок, тщательно отрепетированных перед зеркалом, и от походки в стиле модных манекенщиц? Вот тогда-то и будет видно, что у тебя после этого останется. Станут заметны полные щеки… Да, да, полные. Ты ведь перестанешь их скрывать, втягивать внутрь, стараться делать незаметными продуманной мимикой. А твои круглые икры, здоровые, как у птичницы, которая смотрит за гусями? Их тоже тогда увидят. И все сразу поймут, кто ты такая! Вот что произойдет.
— Жанна, о чем ты думаешь? — Это вырвалось у нее невольно. Бэбс тревожилась, когда при ней кто-нибудь замолкал. — О чем ты думаешь, Жанна? Ты что, так и будешь разглядывать меня не говоря ни слова?
Вверх и вниз шли лифты, открывались и закрывались двери, служащие возвращались после завтрака. Этот негромкий шум, ровный, как морской прилив и отлив, ритмически нарушал тишину нашей комнаты. Я прислушивалась к тому, как десять лифтов по очереди вздыхали, десять издалека слышных голосов лифтеров называли номера этажей, громко выкрикивая названия журнала «Ярмарка», так, как кричат «Огонь!» в военных фильмах. Выделялся голос только одного лифтера-негра, который произносил это, будто нежно выводя мелодию блюза: «Ярмарка, ярмарка, ярмарка…» Он тянул сквозь зубы эту мелодию, чем-то схожую с ребячьим припевом в детской игре, и сам этим тешился, подымаясь и спускаясь в кабине лифта. Слышны были шаги служащих, вливающихся, как волны, обратно на работу, и «так-так-так» — цокот высоких каблуков но застланным линолеумом коридорам, гигиенической копии дорогих французских ковров из Обюссона. Я больше ни о чем не думала, хотя у меня мелькала мысль: «Бэбс существует… Надо только подождать».
