Мэтью Квик - Нет худа без добра
– И мамина тоже, – вставил я, сам не знаю почему.
Отец Макнами никогда еще не разговаривал так со мной, даже когда напивался в стельку. А мама часто говорила о видениях отца. Однажды она сказала, что отец иногда зажмуривал глаза так плотно, что не видел ничего, кроме красного цвета, и тогда он слышал неземные голоса ангелов. По его словам, это было похоже на пронзительный свист ветра, пробивающегося сквозь листву в лесу, только звук был более мелодичным, небесным. Он понимал язык ангелов.
– Она живет в тебе, твоя мама, – сказал отец Макнами. – Это истинно так.
Когда стало ясно, что он ничего не хочет добавить к этому, я спросил:
– Вы действительно хотите жить у меня?
– Да.
– Почему?
– Бог давно уже велел мне сделать кое-что, а я только сейчас к этому приступаю. И в основном потому, что Бог теперь предпочитает отмалчиваться.
– Как это?
– Я что, непонятно говорю?
– Нет… в смысле, да, – ответил я; понять это и в самом деле было непросто. – А что именно Бог велел вам сделать?
– Сложить с себя сан и жить с Бартоломью Нейлом. Но это было давно. Наверное, Бог разозлился на меня за то, что я не послушался.
Я недоверчиво покачал головой. Бог никак не мог говорить с отцом Макнами обо мне. Отец Макнами сказал неправду. Он просто хотел подбодрить меня своей ложью во спасение. Притворялся. Распространил на меня свое призвание, потому что знал, что я не чувствую никакого призвания, и жалел меня.
– Чему ты удивляешься, Бартоломью? Бог всегда разговаривает с людьми. В Библии это происходит постоянно.
Я смотрел на свою пиццу с грибами, думая о том, как далеко зашел отец Макнами. Меня охватила тревога, не поразил ли инфильтративный рак и его мозг тоже.
– Так тебе нечего сказать мне, Бартоломью? Никакого сообщения от Бога? – Он поднял стакан с виски и поглядел на меня. – А?
– Почему вы хотите жить со мной?
– Я думаю, что у Бога есть какой-то план относительно тебя. К сожалению, Бог теперь отказывается говорить со мной, так что я не знаю, в чем именно этот план заключается. Но хорошо уже то, что я здесь и могу помочь тебе выполнить его, если ты возьмешься за это.
Прикончив еще полстакана виски, он спросил:
– Так что это за план, Бартоломью?
Я молча смотрел на него.
– Значит, ты не знаешь? – Наклонив голову набок, он прищурившись смотрел на меня из косматого белого круга, образованного его бородой и волосами на голове. – Бог ничего не говорил тебе в последнее время?
– Не имею представления.
– Совсем никакого? Нет даже подозрения? Ни намека, ни ощущения? Абсолютно ничего?
Я обескураженно помотал головой.
– Ты не слышал никакого зова?
– Увы, нет, – ответил я, поскольку не слышал ничего, что хотя бы отдаленно напоминало зов.
– Тогда нам, наверное, придется подождать. А я буду молиться. Пусть Бог больше не разговаривает со мной, но, может быть, еще слушает.
– Простите меня, отец, но вы всерьез все это говорите или шутите?
– Какие могут быть шутки?
– И вы вправду оставляете Католическую церковь?
– Не оставляю, а оставил. Я официально сложил с себя сан.
– А я могу по-прежнему исповедоваться вам?
– Строго говоря, как католик – нет, но как человек человеку – вполне.
Я не знал, что еще сказать, и глотнул виски.
Горло обожгло.
Выпив полбутылки, отец Макнами отключился на кушетке. Я сидел в кресле и разглядывал его. У него были толстые руки и большой живот, но весь он был плотным, а не рыхлым, как многие тучные люди. Он был похож на картофелину с головой, руками и ногами. А из-за бороды также на Санта-Клауса. Кожа его была рябой и загрубевшей, словно жизнь обходилась с ним бесцеремонно и он тяжко трудился на бескрайней человеческой ниве, взращивая души.
Кожа как кожура картофелины.
Огромной картофелины.
«Ирландец, – называла его мама, – отец-ирландец».
Я укрыл отца Макнами одеялом, и он начал громко храпеть.
Поднявшись к себе, я записал все, что смог вспомнить, в блокнот. Я все думал, действительно ли отец Макнами полагает, что у Бога есть какой-то план в отношении меня теперь, когда я остался без мамы, или же это просто пьяная болтовня. Почти всю ночь я просидел так, думая и гадая.
Когда я спустился утром, отец Макнами молился на коленях в гостиной. Я не хотел ему мешать и приготовил яичницу с маслом и острым соусом, а также поджарил несколько кусочков свиных обрезков, вывалянных в кукурузной муке, которые очень помогают при похмелье. Я знал, что отец Макнами всегда ест эти свиные обрезки, после того как пьет накануне, – он провел немало ночей на нашей кушетке. Мама обычно готовила их ему.
– Доброе утро, Бартоломью, – приветствовал он меня, присаживаясь к кухонному столу. – Ты, вообще-то, не обязан готовить для меня, но тем более спасибо.
Я подал завтрак.
Мы пили кофе.
Зимние птицы пели нам.
– Хорошие яйца, – сказал он.
Я кивнул.
Мне хотелось спросить его о Божьем плане, но я почему-то не решился сделать это.
– Что ты делаешь целыми днями, Бартоломью?
– Ну, часто я хожу в библиотеку.
– Так, а еще?
– Делаю записи в блокноте.
– Очень хорошо. Дальше?
– Слушаю птиц.
– А еще?
– Обычно я ухаживал за мамой.
– Твоей мамы больше нет с нами.
– Я знаю.
– Так что ты будешь делать теперь? Сегодня, например?
У меня не было определенных планов, и я молча смотрел на него, надеясь, что он подскажет что-нибудь. Но он сосредоточился на еде, и когда закончил это занятие, борода его была вся в потеках соуса и походила на разноцветную леденцовую палочку.
– Значит, Он так и не поговорил с тобой?
– Да вроде бы нет, – ответил я.
– М-да, иногда Он ведет себя по-свински.
Отец Макнами отправился в гостиную и опустился на колени. В этой позе он провел несколько часов. Я уж начал беспокоиться, не умер ли он, потому что он был недвижен, как каменная глыба.
Я пытался услышать Божий глас, но до меня доносился лишь щебет птиц.
Я подумал, не надо ли рассказать отцу Макнами о Вас, Ричард Гир, но почему-то не захотел этого делать – и не собираюсь.
Вы мое доверенное лицо, Ричард Гир, и я не хочу делиться своим притворством ни с кем, потому что притворство часто кончается, если ты впускаешь никогда не притворяющихся людей в тот лучший, более надежный мир, который ты создаешь для себя.
Мне хочется, чтобы мы были тайными друзьями, Ричард Гир.
Я думаю, что могу многому научиться и у Вас, и у отца Макнами и пока что лучше не смешивать эти два мира. Пусть будут как церковь и государство. Я узнал об этом в школе на уроках истории, которые Тара Уилсон тоже посещала. Отделение церкви от государства. Вас, конечно, нельзя назвать моим государством, потому что Вы ведь не государство. Но и отец Макнами, похоже, больше не является моей церковью.
Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл5
Рассеченный мозг Чарльза Гито
Сегодня мне приснился очень странный сон.
Я стоял на променаде в Оушен-Сити и смотрел, как всходит солнце. Было тепло, так что вроде бы это происходило летом, но на много миль вокруг не было ни одного человека, и я подумал, что это все-таки не лето. Солнце нагревало мое лицо как раз до той температуры, какая нужна, волны бились о берег, у меня над головой кричали чайки, и даже металлические перила, к которым я прислонился, были теплыми, как женская рука.
Мне было очень хорошо и покойно, пока я не услышал мамин голос. Она кричала:
– Ричард! Ричард! Помоги мне! Я падаю! Ричард, помоги!
Я стал озираться, но не увидел ни мамы, ни кого-либо другого.
– Ричард! – кричала она. – Пожалуйста, помоги мне! Я не могу больше держаться! Мне больно!
Наконец я понял, что она под настилом.
Я хотел спуститься по лестнице на пляж, но лестницы не было.
Перегнувшись через перила, я не увидел внизу ничего, кроме океана. Солнечные зайчики играли на воде, как мерцающие галактики.
Пляж куда-то исчез.
– Ричард! Ричард! Помоги! – кричала мама.
И хотя она в этом сне называла Ваше имя, я знал, что она зовет меня: это было все то же притворство, которым мы занимались перед тем, как она умерла.
Я опустился на колени и сквозь щели между досками настила увидел маму, которая висела, уцепившись за оголенный электрический провод, который искрил и бил ее током, а под ней была бездонная черная яма. Мама была молодой – такой, как в моем детстве, – с длинными черными волосами и гладким лицом без морщин. Может быть, в этом сне ей было столько же лет, сколько мне сейчас.
Это был какой-то абсурд.
Куда делся пляж?
Куда делся океан?
