Рэй Клуун - Пока мы рядом
Пока мы едем по кольцевой дороге, начинает моросить. Отлично. По мне, так пусть все хоть замерзнет этим летом. Я выключаю радио. Эдвин Эверс, диджей, сегодня для меня слишком болтлив. Я нажимаю клавишу «CD». Майкл Стайп поет о том, что нельзя сдаваться, если день слишком долгий, нельзя сдаваться, даже если жить надоело и если все идет наперекосяк. Мы оба молчим. Кармен тоже вслушивается в слова песни. Смахивает слезинку. Я крепко сжимаю ее ногу. Нет, нет, нет, ты не одна. Держись. Держись. Кармен накрывает мою руку ладонью. Держись. Держись[12].
Кармен тяжело вздыхает, когда смолкают финальные аккорды песни.
■
Мы проходим мимо кабинета Шелтемы, в конец коридора. Сначала анализ крови. Не помню, для чего он нужен — кажется, что-то связанное с белыми кровяными тельцами. Или красными. В вену Кармен суют иглу, потом дают ватку, чтобы прижать к месту прокола, и мы возвращаемся в коридор. Ждать. Что я усвоил, наведываясь в госпиталь, так это то, что ожидание — самый естественный в мире процесс. Время, указанное в талоне назначений, на самом деле означает лишь подготовительную стадию. В первую четверть часа я успеваю прочесть свежий номер «Волькскрант», который купил в местном киоске. Я успел заметить в коридоре на столике «Футбол Интернешнл» среди женских журналов, но мне уже известен счет матча Голландия — Аргентина, состоявшегося во время прошлогоднего Кубка мира. Наконец нас приглашают к доктору Шелтема. Сегодня мне она кажется даже приветливой.
— Ну что, к бою готовы? — говорит она, напоминая мне командира игрушечной дивизии у подножия горы в Арденнах из компьютерной игры «Акелла».
Кровь у Кармен в порядке. Терапию можно продолжать. Доктор Шелтема предлагает нам подняться в кабинет химиотерапии на третьем этаже.
■
Я никогда не был на сеансе химиотерапии, но что-то подсказывает мне, что это далеко не пикник. Я пообещал Кармен, что буду ходить с ней каждый раз. Она явно обрадовалась этому, заметив, как это мило с моей стороны, что я захотел ее сопровождать. «Захотел?» — ухмыльнулся я про себя. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Кармен ходила туда одна. Не представляю, чтобы кто-то мог искренне хотеть присутствовать на сеансе химии.
И я не ошибся. Судя по всему, мужья и жены других пациентов сейчас дома, на работе, да где угодно, только не в этом кабинете.
Когда мы заходим туда, перед нами открывается новый мир. Это не обычная больничная палата, далеко нет, кто-то определенно приложил усилия к тому, чтобы создать здесь уют. У окна столик, на нем два термоса, стопка одноразовых чашек и блюдо с ломтиками имбирного пряника. На половину ломтиков намазано масло, остальные лысые — как и положено при химиотерапии. Два других круглых столика накрыты скатертями. На одном из них стоит маленькое растение (не спрашивайте какое) с чахлой листвой. Низкие стульчики окружают оба стола. Все обустроено так, чтобы создать ощущение обычной комнаты в обычном доме. Стыдно, конечно, говорить об этом, но пациенты все-таки портят впечатление. У них на руках огромные пластыри, из-под которых торчат прозрачные пластиковые трубки, подсоединенные к похожим на вешалки стойкам на колесиках; со стоек свисают мешочки с красной жидкостью и прозрачной. Как я успеваю заметить, жидкость капает по трубкам и исчезает под пластырем, а после этого, боюсь, попадает в тело. Зрелище нездоровое и, разумеется, неприятное.
Трое из четырех пациентов прикреплены к таким вот вешалкам. Один мужчина — с виду жизнелюб, украшенный потускневшими татуировками, — сидит без капельницы, и это означает, что он, так же как и я, сопровождающий. Во всяком случае, я так предполагаю. Должно быть, он принадлежит толстой пожилой женщине, что сидит рядом с ним и чью руку он крепко сжимает. Его жена подключена к капельнице с мешочками. И у нее очень жидкие волосы, выкрашенные в темно-красный цвет. Сквозь них просвечивает кожа головы. На низком стуле рядом с ней сидит мужчина лет пятидесяти, такой же лысый, как Пьерлуиджи Коллина, итальянский арбитр. У него какие-то странные, выпученные глаза. От него тоже тянутся трубки к вешалке. Приглядываясь к нему с близкого расстояния, я замечаю, что не глаза делают его таким странным, а отсутствие бровей и ресниц.
Третья вешалка предназначена стильному молодому парню в кепке «Гэтсби». Я дал бы ему на вид лет двадцать. Он был здесь и на прошлой неделе, я помню, что видел его в коридоре у кабинета доктора Шелтема. Тогда он был со своей девушкой, миниатюрной, похожей на итальянку, с копной черных кудрявых волос до плеч. Роскошная малышка. Помню, я тогда обрадовался, что мы не единственные молодые с раком. А где же сегодня девушка? Наверняка бросила парня, потому что у него рак яичек или что-то в этом роде. А если не бросила, тогда она еще большая дура, иначе почему она не рядом со своим бойфрендом на сеансе химии? «Нет, я все-таки не такой мерзавец», — самодовольно думаю я.
— Доброе утро, меня зовут Дженин, — приветствует нас косоглазая медсестра.
— Здравствуйте, я — Кармен, — благожелательно произносит Кармен.
— Привет. Дэн, — спокойно говорю я, пожимая руку Дженин.
Косоглазая медсестра жестом показывает на застенчивую девушку лет двадцати, тоже в белом халате:
— А это Иоланда, наша практикантка.
Практикантка? Практикантка? Какая-то двадцатилетняя соплюшка будет присутствовать на нашем посвящении в химию, которое, как я уже чувствую, не обойдется без слез, и для нее это всего лишь практика? А вечером, в пабе, она будет делиться впечатлениями со своими однокурсницами: «Сегодня на химии была одна женщина, такая симпатичная, не больше тридцати пяти, Кармен, что ли, ее зовут, очень дружелюбная, с ней был ее друг, высокомерный бабник, тот не проронил ни слова. Так вот, эта женщина, она пришла в первый раз, и все плакала, и мне пришлось присматривать за ней… Слушайте, может, возьмем еще по пиву? Кстати, а как у вас с практикой, говорят, вас отправили на переэкзаменовку?»
Сука.
Косоглазая Дженин говорит Кармен, что препараты уже заказаны в аптеке госпиталя и процедура не займет много времени, потому что сегодня народу не так много. Иногда бывает по восемь пациентов одновременно, и тогда сеанс затягивается, потому что аптека не успевает приготовить растворы.
Я не совсем понимаю, в чем тут дело, но догадываюсь, что этим летом узнаю много нового. Скажем, на какое время раньше нужно приходить, если хочешь, чтобы тебя обслужили быстро. Ну, это как я точно знаю, в котором часу вечером прийти в «Парадизо», чтобы не томиться в очереди, но при этом не оказаться в пустом клубе.
Звонит телефон. Дженин снимает трубку.
— Готовы препараты для миссис Ван Дипен, — говорит она практикантке, кладя трубку. — Может, сходишь, принесешь?
Та кивает и выходит.
— Она хорошая девочка, — говорит Дженин, доверительно склоняясь к нам, — чего не скажешь о большинстве практиканток.
— Да, — улыбается Кармен, — я знаю.
— У вас тоже были практикантки?
Кармен и Дженин радостно щебечут о плюсах и минусах работы с практикантами. Кармен в очередной раз удивляет меня своим умением завязать дружеский, непринужденный и беспечный разговор. Я знаю, что она сейчас жутко нервничает, что химиотерапия представляется ей непреодолимой высотой, но ей все-таки удается с интересом выслушивать историю бывшей практикантки Дженин.
Я не слушаю. И не то чтобы я намеренно веду себя грубовато, просто каждый раз, когда я прихожу в госпиталь, это происходит само собой. Я ничего не могу с этим поделать. Я ненавижу рак, я ненавижу то, что он делает с нашей жизнью. Я ненавижу свой новый статус мужа раковой больной. Я взбешен, и я чувствую себя беспомощным. Меня раздражают и доктор Уолтерс, и доктор Шелтема, и медсестры с практикантками, и другие пациенты, и тот, кто построил этот богом забытый, унылый госпиталь Синт Лукас, и парень в машине на светофоре сегодня утром, который забыл о том, что зеленый горит уже целую вечность, и Дженин, которая так дружелюбна, что даже при большом желании я не могу назвать ее коровой.
И я злюсь на себя за то, что так злюсь. Я злюсь оттого, что не могу взять себя в руки, не могу смириться с тем, что у Кармен рак, а я ей муж, как ни крути. Да, сегодня я пришел вместе с Кармен, и я, конечно, гордился собой вчера, когда услышал, как Кармен по телефону рассказывает своей матери и Анне о том, что я любезно предложил сопровождать ее на химиотерапию. И конечно, я верю, что мы вдвоем будем бороться с раком, мы не дадим болезни нас победить. КОНЕЧНО, я все это знаю! А что еще мне остается делать? Сказать Кармен, что я утешаю ее, шепчу нежные слова, целую в щеку и в макушку, поглаживаю по руке, когда мы идем по коридору, только потому, что заставляю себя это делать? Исключительно из чувства долга, которое говорит: «Ты должен быть внимателен к жене, у которой рак»? Да, к великодушию меня призывает моя честь, сознание того, что «следует поступить именно так». Но само собой ничего не бывает. Мне приходится величайшим усилием воли поднимать любовь с колен.
