Чак Паланик - Кто все расскажет
Такси тормозит у киоска — нужно ещё купить сигарет, аспирина и мятных таблеток, освежающих дыхание.
В ту же секунду прикроватный будильник показывает четыре часа и принимается громко трезвонить. Прославленная ладонь с холёными тонкими пальцами начинает его искать.
На запястье звенят золотые браслеты и талисманы.
Я — возле особняка, протягиваю водителю двадцать долларов.
Между тем будильник звенит и звенит до тех пор, пока в кадре не возникает моя рука. Кнопка нажата, и шум обрывается. Кроме белых соболей и парика, я доставила платье, туфли, цветы для корсажа. А ещё принесла ведёрко со льдом, чистые полотенца и бутылку с денатурированным этиловым спиртом — всё стерильное, словно мне предстоит принимать роды.
Вот мои пальцы берут холодный прозрачный кубик и медленно проводят им под фиалковым глазом, убирая отёки. Лёд скользит полбу мисс Кэти, разглаживая морщинки. Талая вода увлажняет кожу на скулах, возвращая давно пропавший румянец. От холода съёживаются складки на шее, и подбородок принимает более чёткие очертания.
Сегодня она так много отдыхает, а я так много тружусь, что можно подумать: вечером будет проба или прослушивание.
Промокнув остатки талой воды, я легко прикасаюсь к лицу мисс Кэти ватными шариками, смоченными в охлаждённом спирте, — это для сужения пор. Теперь её кожа на ощупь тверда, точно соболиный мех после холодильной камеры. Было время, когда любое животное, покрытое чем-нибудь кроме голой кожи, дрожало при звуках грозного имени Кэтрин Кентон. Стоило мисс Кэти появиться на публике в шубке из рыжего горностая или покрасоваться в шляпке с перьями пеликана, и все морские птицы, не говоря уже о горностаях, оказывались в смертельной опасности. Достаточно было снимка с премьеры или званого ужина, чтобы несчастное существо неминуемо угодило в список вымирающих.
Эта женщина — Покахонтас, Афина и Гера. На скомканной, неприбранной постели передо мной лежит Джульетта Капулетти. Бланш Дюбуа. Скарлетт О’Хара. С помощью помады и карандаша для глаз я рождаю Офелию. Марию-Антуанетту. Пока длинная стрелка описывает на циферблате будильника новый круг, я леплю Лукрецию Борджиа. Стоит нанести кончиками пальцев основу под макияж и румяна — и вот вам готовая Иокаста. В кровати лежит настоящая леди Уиндермир. Открывает глаза Клеопатра Сверкает улыбкой и рывком опускает на пол точёные ножки Елена Троянская. Зевает и потягивается воплощение всех красавиц, известных в истории человечества.
Я не считаю себя ни художником, ни хирургом, ни скульптором, хотя делаю то же, что и они. Возможно, моя профессия — Пигмалион.
Когда на часах бьёт семь, я застёгиваю на своём создании утягивающие трусы и шнурую корсет. Мисс Кэти проскальзывает в платье и разглаживает юбки на бёдрах.
Орудуя ручкой длинного гребня, я подцепляю седые волосы и заталкиваю их под золотисто-каштановый парик.
— Погоди! — Фиалковые глаза мисс Кэти вдруг устремляются на будильник. — Кажется, в дверь позвонили?
Продолжая борьбу с волосами, я отрицательно качаю головой.
С восьмым ударом часов её ноги ныряют в туфли. Белые соболя ложатся на плечи. Мисс Кэти сжимает в руках орхидеи (только что изо льда), усаживается на верху лестницы и впивается взглядом в уличную дверь. Бриллиантовые серёжки подаются вперёд; голова вскинута в ожидании шагов на крыльце. Или приглушённого стука мужской руки в перчатке. Или песни дверного звонка.
Один бокал виски спустя мисс Кэти проходит к полке с наградами, внимательно перечитывает фальшивое послание и с конвертом в руках усаживается на прежнее место. Ещё один виски спустя она возвращается в будуар, складывает письмо и рвёт его пополам. А потом рвёт снова. И снова. Белые клочья бумаги, порхая, ложатся в камин. Пламя уже горит. Одно из моих творений уничтожает другое. Моя поддельная леди Макбет или Медея сжигает фиктивную записку.
«Истинная любовь НЕ в дали, протяни лишь руку». Но вместо субботы — пятница. Завтра, когда Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий явится точно в назначенный срок, будет слишком поздно склеивать разбитое сердце.
После третьего виски замученные, растерзанные орхидеи в тревожных руках мисс Кэти превращаются в однородный пахучий ком. На её лице сверкают дорожки от слёз.
Я предлагаю выпить ещё. Мисс Кэти глядит на меня с высоты, моргает, чтобы просохли ресницы, и произносит:
— В самом деле, разве юный красавец вроде Уэбба свяжется со старухой? — А потом улыбается, посмотрев на загубленные цветы у себя на коленях. — Ну, можно ли быть такой дурой?
Приходится объяснять, что она не дура. Она — Анна Болейн и Мария Кюри в одном лице.
Во время этой сцены её глаза мутно блестят, словно бриллианты или жемчужины, случайно запачканные спреем для волос. Мисс Кэти жёстко сминает остатки цветов в кулаке и роняет их в опустевший, слегка старомодный бокал с недопитым виски. Отдаёт его мне, а взамен я протягиваю другой, наполненный льдом и джином. Белые шкурки падают с плеч и лежат на лестничном ковре никому не нужным ворохом меха. Сегодня в постели мисс Кэти спала, как младенец. Одеваясь, она была юной девушкой. На ступенях сидела, как зрелая женщина в ожидании новой любви. А теперь, состарившись за один-единственный вечер, превратилась в каргу. Мисс Кэти глядит на свою морщинистую ладонь, поворачивает бриллиант разными гранями к свету и предлагает:
— Может, запечатлеем эту минуту на память?
Другими словами, она хочет поехать в собор, спуститься в подземную усыпальницу и вырезать новые морщинки на зеркале, принявшем на себя последствия всех её грехов и ошибок. Оставить запись в гравированном дневнике потайного лица.
Мисс Кэти подтягивает колени к груди, вся съёживается и становится похожа на скомканный в кулаке букет.
Осушив бокал джина, она произносит:
— Старая кошёлка, вот кто я такая. — И раскручивает ледяной кубик на дне. — Ну зачем каждый раз нужно так унижаться?
Её сердце разбито. Мой план идеально сработал.
Край бокала, успевший окраситься яркой помадой, оставляет у кончиков рта полукруглый след, похожий на жуткую клоунскую ухмылку. Тушь потекла, от глаз по щекам побежали две чёрные линии. Мисс Кэти вновь поднимает руку и читает на циферблате часов ужасную правду, выложенную розовыми сапфирами и бриллиантами. Ничего не скажешь, изысканная упаковка для горькой новости. Где-то в недрах особняка начинает бить полночь. За двенадцатым мелодичным звоном раздается тринадцатый, а потом четырнадцатый. Таких долгих ночей не бывает. Пятнадцать. Моя мисс Кэти поднимает недоуменный взгляд, затуманенный после выпивки.
Невероятно. Шестнадцать, семнадцать и восемнадцать… Это поют не часы, а дверной звонок. Иду открывать. На парадном крыльце меня поджидает охапка из роз и лилий, из-за которой выглядывают ясные карие очи.
АКТ I, СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Панорамная съёмка длинной каминной полки в будуаре мисс Кэти: шеренга наград и свадебных фотографий. Ещё одна панорама: камера скользит над пристенным столиком в кабинете хозяйки. Тут собрано ещё больше трофеев. И наплывом — новая панорама: длинные застеклённые полки в столовой. Награды так и теснят друг друга, загромождая пространство. В открытых выставочных коробочках, точно в колыбельках, устланных белым атласом, лежат медали на лентах и разные памятные таблички. Полки гнутся под бременем кубков из тусклого серебра с гравировками вроде: «Вручается Кэтрин Кентон за многочисленные заслуги от имени Балтиморского клуба критиков». Позолоченные статуэтки от ассоциации театровладельцев Кливленда. Сильно уменьшенные изображения богов и богинь размером с младенцев. «За выдающийся прижизненный вклад…», «За долгие годы служения…». Взгляд с усилием пробирается сквозь нагромождение безделушек. Почётные степени колледжей. Девятикаратная золотая награда от Актёрского клуба города Финикс. От Печатной гильдии Сиэтла. От Объединённого общества лицедеев-трагиков Мемфиса. От Великого союза почитателей драматургии, г. Мизула. Сияющие, застывшие, молчаливые, словно давно отгремевшие аплодисменты. Последняя панорама завершается в то мгновение, когда на золочёную статую падает грязная тряпка. Камера отъезжает, чтобы показать общим планом, как я вытираю трофей от пыли, тщательно полирую его и ставлю обратно. Потом беру следующий, вытираю, ставлю. И поднимаю третий.
Таким образом, зритель получает обобщённое представление о природе моего бесконечного труда. К тому времени, когда заблестит последний трофей, первые вновь запылятся и потребуют полировки. И я хлопочу, сжимая в руке одноразовую пеленку в пятнах, изготовленную из самого нежного материала, безукоризненно подходящего для вытирания пыли.
Каждый месяц какой-нибудь клуб или общество приглашает мисс Кэти почтить присутствием одно из своих собраний, а взамен одаривает её посеребрённой урной или гравированной табличкой с надписью: «Женщине года». И в особняке появляется очередной пылесборник. Вообразите, что все комплименты, которые вы получили за свою жизнь, вдруг обрели осязаемую форму, были выбиты на металле или на камне и заполонили ваш дом. Что в комнатах ежедневно растёт гора ваших неисчислимых «Заслуг» и «Талантов», «Достижений» и «Вкладов», благополучно забытых всеми, за исключением вас одного. «Кэтрин Кентон, великой гуманистке…».
