Чак Паланик - Кто все расскажет
Каждый месяц какой-нибудь клуб или общество приглашает мисс Кэти почтить присутствием одно из своих собраний, а взамен одаривает её посеребрённой урной или гравированной табличкой с надписью: «Женщине года». И в особняке появляется очередной пылесборник. Вообразите, что все комплименты, которые вы получили за свою жизнь, вдруг обрели осязаемую форму, были выбиты на металле или на камне и заполонили ваш дом. Что в комнатах ежедневно растёт гора ваших неисчислимых «Заслуг» и «Талантов», «Достижений» и «Вкладов», благополучно забытых всеми, за исключением вас одного. «Кэтрин Кентон, великой гуманистке…».
Каждая панорама сопровождается дружным закадровым смехом мужчины и женщины. Мисс Кэти и одного из её легендарных партнёров. Это может быть Грегори Пек или Дэн Дюрьи. Звонкие трели в сопровождении басистого гогота. Пока я полирую награды в библиотеке, смех доносится снизу, из будуаpa. Когда тружусь в столовой — эхо гуляет под сводами кабинета. Смех постоянно звучит за углом или за ближайшей дверью. Однако стоит мне переместиться туда, и комната непременно пустеет. Остаются лишь трофеи, темнеющие со временем. Неудивительно, ведь их делают из тяжёлого, но дешёвого свинца или чугуна, еле прикрытого позолотой. После каждой уборки они становятся всё тусклее, невзрачнее, неопрятнее.
По телевизору в будуаре показывают, как моя мисс Кэти и Роберт Стак едут в открытом экипаже по Центральному парку Нью-Йорка. Вслед за ними тянется гигантская связка белых воздушных шаров. Где-то нежно поют скрипки. Вот музыка уходит в недостижимую высь, и Стак бросается на мисс Кэти. Та разжимает руку; шары летят во все стороны, волоча за собой длинные хвосты белых ниток.
Кое-где на полках опасно балансируют ножницы, предназначенные, судя по их размерам, для Весёлого Зелёного Великана с овощных консервов. Медные лезвия, натёртые до почти драгоценного блеска, кажутся длинными, как ноги мисс Кэти. Одну пару она с огромным трудом подняла во время открытия шестиполосной внутренней автострады Очоаки. Другая пара перерезала красную ленточку на торжестве в честь регионального торгового пассажа «Спринг Уотер». Третья — позолоченная, величиной с ребёнка, участвовала в церемонии открытия супермаркета. Та поработала у моста, возведённого в память Льюиса Г. Редслоупа. Эта — у сборочного завода корпорации «Скайлайн микроцеллулар» в Теннесси.
По телевизору в кухне показывают, как мисс Кэти лежит поверх одеяла рядом с Корнелем Вильде. Вильде бросается на неё, и камера стыдливо обращает очи к потрескивающему камину.
Другие полки забиты символическими ключами, чересчур увесистыми, чтобы держать их в одной руке. Усердно отполированная латунь блестит, словно платина. «От отцов-основателей бизнеса в г. Омаха» и «От торговой палаты г. Топика». Ключи от города Спокан, штат Вашингтон, которые преподнёс мисс Кэти глубокоуважаемый мэр Нельсон Реддинг. Ключи от Джексон-Хоул (Вайоминг) и Джексонвилля (Флорида). От Су-Фоле и Айова-Сити.
По телевизору в столовой показывают, как моя мисс Кэти едет в одном купе с Найджелом Брюсом. Когда тот набрасывается на неё, поезд въезжает в тёмный тоннель.
В кабинете Берт Ланкастер медленно ложится на мисс Кэти под рокот волн океана, ласково набегающих на песчаный пляж. В подсобке тоже стоит телевизор: там Ричард Тодд бросается на неё под оглушительные взрывы фейерверка в честь Дня независимости.
Во всех этих кадрах реальная мисс Кэти отсутствует. Время от времени камера задерживается на какой-нибудь выброшенной газете, показывая мутноватое фото хозяйки особняка: вот Кэтрин Кентон выходит из лимузина, опираясь на руку Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего. Вот они развлекаются в ночном клубе. Полужирные заголовки соединяют их имена в колонках светской хроники, подписанных Шейлой Грэхем или Эльзой Максвелл. А так — особняк пустует.
Моя рука поднимает новый трофей — статуэтку мускулистого героя, маленького и обнажённого, точно дитя, которого так и не родила мисс Кэти. Бережно глажу его лицо, чтобы еле мерцающий тонкий слой позолоты мог сохраниться подольше.
АКТ I, СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
«Самые изощрённые комплименты, — заметил однажды драматург Уильям Инге, — пожалуй, более льстят своим сочинителям, нежели тем, кто их получает».
Очередной флешбэк. Вначале камера движется слишком стремительно, чтобы зритель хоть что-нибудь разобрал. Постепенно муть проясняется. Стрела операторского крана быстро скользит над круглыми столиками, за которыми сидят почётные гости. Все взгляды обращены к далёкой сцене; искры на бриллиантовых ожерельях и отворотах смокингов — это крошечные отражения упавшего луча. Камера движется над необозримыми полями белых скатертей, усеянных серебряными столовыми приборами. Присутствующие вытягивают шеи, стараясь разглядеть человека, который стоит на подиуме. Фокус уходит в глубину кадра, и мы отчётливо видим того, кто вещает у микрофона. Это сенатор Фелпс Рассел Уорнер.
За его спиной на огромном экране вспыхивают чёрно-белые кадры из фильма: Кэтрин Кентон в шёлковом бальном платье с корсетом изображает мисс Людвиг ван Бетховен. Пока её муж (Спенсер Трейси) похрапывает на заднем плане, она склоняется над пергаментным свитком, зажав посиневшими пальцами гусиное перо, и заканчивает партитуру «Лунной сонаты». Взятое крупным планом, во всю стену-экран, лицо горит ослепительным светом. Во всём виноват нитрат серебра, сохраняющийся на неэкспонированных участках плёнки. Глаза полыхают огнём, зубы сверкают белизной.
Лица зрителей тонут наполовину во тьме, наполовину — в нитратно-серебряных отблесках. Публика самозабвенно внимает голосу выступающего, похожему на раскатистый гром, многократно усиленный при помощи микрофонов и репродукторов.
— Она послужила тем бриллиантовым светом, который вечно будет указывать путь нам, обыкновенным смертным…
Тем временем на экране-стене возникает моя мисс Кэти в роли жены Александра Грэма Белла. Подтолкнув своего супруга (Джеймс Митланд Стюарт) локтем, она украдкой слушает по параллельному телефону Микки Руни. Платье с высоким воротником подчёркивает осиную талию. Пышную причёску в стиле гибсоновской девушки [10] венчает широкополая шляпа с поникшими перьями белой цапли.
Помню, в тот год по радио целыми днями крутили песню «Счастье — это так просто: зовут его Джо…» в исполнении Дорис Дэй и оркестра под управлением Банни Беригана.
В зале нет ни одного лица, которое привлекло бы наше внимание. Жемчужные ожерелья и галстуки-бабочки ничего не меняют: перед нами всего лишь фон, бескрайнее море массовки, толпа статистов, довольных уже и тем, что им позволили неподвижно посидеть в кадре.
А сенатор у микрофона продолжает:
— Её благородная целеустремлённость и верность избранному пути подают нам пример, призывая двигаться навстречу наивысшим ценностям…
У него очень ровный гортанный голос — как у Франца Антона Месмера или Гарри Гудини.
Весь этот напыщенный бред представляет собой ещё один образчик того, что Уолтер Уинчелл имеет в виду под словами «тост-мастурбация». «Громкое бла-бла-бла», — сказала бы Хэдда Хоппер. А Луэлла Парсонс наверняка уловила бы «намёк на золочение».
Поворачивая голову вправо, сенатор торжественно произносит:
— Она снизошла в наш грубый мир, словно ангел из будущего, из той прекрасной эпохи, когда на земле не останется даже тени страха или невежества…
Камера следует за его взглядом: я и моя мисс Кэти стоим за кулисами. Её фиалковые глаза прикованы к фигуре в ярком луче. На сенаторе чёрный смокинг. На ней — белоснежное платье. Локоток отведён в сторону, бледная ладонь судорожно прижата к сердцу. Выступающий слишком похож на жениха, дающего брачный обет перед паствой и готового вручить Кэтрин Кентон если не обручальное кольцо, то хотя бы латунную безделушку.
Неудивительно, что вокруг ярких лампочек неизбежно скапливаются обгорелые трупики насекомых-самоубийц.
— Как женщина, она излучает очарование и сострадание, — разносится над огромным залом, — а как человек — являет собой пример извечного чуда.
С каждым словом этот чужак, которого мисс Кэти видит впервые в жизни, всё дальше взбирается по крутому утесу её высокого статуса. Примазывается к её популярности. Прибирает к рукам её колоссальное приданое в виде славы: оно будет очень кстати, когда настанет время напрашиваться на переизбрание.
А на экране сияет гигантское лицо моей мисс Кэти, на сей раз играющей роль супруги Клода Моне, которая дорисовывает знаменитые «Кувшинки». Безупречный цвет лица — заслуга модистки Лили Даше. Губы — Пьер Филипп.
— Она словно мать, которую хотел бы иметь любой из нас. Жена, о которой можно только грезить. Женщина-эталон, по которому оценивают себя остальные, — провозглашает сенатор, полируя до блеска образ мисс Кэти за миг до её появления перед поклонниками, распаляя волнение и нетерпение зрителей: ну когда же она возникнет с ним рядом в луче прожектора?
