Дом Кёко - Мисима Юкио

По просьбе мадам Ямакавы Ромеро представил её гостям как Ханако, Сэйитиро — как Таро. Имена, впрочем, были не важны.

— Ничего не скажешь, просто средоточие напыщенности.

— Сейчас — точно. Вот, смотрите. Тот мужчина любит всё делать у всех на виду, а сейчас собирается раздеть какую-нибудь тощую женщину. Других он не признаёт. А тому юноше нравятся только дамы за пятьдесят. Теперь вот та толстая пожилая мадам, она пришла с банкиром из Бразилии. Смотрите. Смотрите. Самодовольная публика, просто дикие твари.

— Вы тоже?

— Я ужасно люблю смотреть на забавных людей. Для того и прихожу сюда.

Сэйитиро сразу приглянулась мулатка с Кубы. У неё была шоколадная кожа, плохой английский, она сказала, что в Гаване танцует ча-ча-ча в телевизионном шоу. Кожа её матово блестела, как ценное тропическое дерево, сверкала под лучами света, словно припудренная золотым порошком, гладкая, без пятен. На ней, более упругой, чем у белых людей, рассыпались маленькие оспинки, но казалось, что на дне их прячется энергия солнца. Лаково-чёрные длинные волосы, типичное испанское лицо, даже в тени белки глаз порой ярко вспыхивали. Женщина ужасно много пила.

Мадам Ямакава настойчиво беседовала с красивым нервным юношей, про которого сказала, что ему нравятся дамы за пятьдесят. Непонятно, насколько он притворялся, но юноша держался робко, скромно и встречал улыбкой каждое слово собеседницы. Скрестив ноги, он иногда в шутку проводил своими золотистыми, собранными в тяжёлый хвост волосами по груди мадам и смеялся. Когда глаза мадам и Сэйитиро встретились, на её губах промелькнула явно дружеская улыбка. Каждый раз, ловя такую улыбку, Сэйитиро успокаивался: «Я в доме Кёко».

Богатая француженка в очках рассказывала о купленной недавно коллекции эротической литературы. Среди книг были «Цветы чресл» виконтессы Сен-Люк, «Новые увеселения на острове Кифера» тысяча восемьсот девяностого года издания. И классика французской эротической литературы — «Дерзости монахини Агнесс». Она с учёным видом и тоном исследователя рассуждала об этих книгах. Потом Сэйитиро узнал от мадам Ямакавы, что, по слухам, эта дама лесбиянка.

Мало-помалу в зале всё смешалось, женщины невозмутимо разделись догола. Походы в спальни участились. Сэйитиро вместе с кубинкой отправились в номер. Везде было по нескольку кроватей, полутьма, крепкий запах духов и тел, вздохи. Сэйитиро вёл женщину за руку в поисках свободной постели. В темноте белели зады. Кто-то двигался, кто-то спал мёртвым сном.

— Пойдём скорей! Скорей! Начинается! — сказанные по-японски слова разбудили задремавшего Сэйитиро.

Перед одним из номеров собрались гости — кто-то голый, кто-то в идеально продуманном костюме, аккуратно застёгнутом по самое горло. Сэйитиро посмотрел в комнату через плечо мадам Ямакавы.

В глаза ударил резкий свет пламени свечей. Их держал в руках неподвижно стоявший посреди номера пожилой бразильский банкир.

На кроватях вповалку лежали голые женщины, они по-гусиному вытягивали шеи — головы выглядывали из самых невообразимых мест — и, подперев щёки руками, смотрели на старого банкира. Он был обнажён. Слой подкожного жира истончился, плоть на боках обвисла, живот жутко выпирал. Белая кожа густо поросла рыжими волосами. Пламя свечей освещало лысую голову, но ниже огромного живота всё окутывал мрак.

Бразилец горящим взглядом смотрел прямо перед собой. У входа в номер толпились зрители, но он смотрел не на них, а куда-то в пространство, в видимую только ему точку.

Тут его уродливое толстое тело затряслось. Плоть у живота колыхалась, как желе. Руки со свечами постепенно, очень медленно стали сходиться. На пальцы стекал воск, слепящие языки пламени слева и справа перемещались вперёд. Конвульсии во всём теле усилились, на лбу банкира выступили капли пота. Зрачки неотступно следили за свечами. Наконец два огня почти слились. Руки банкира дрожали, и пламя непрерывно дрожало.

В конце концов бразилец всё-таки соединил перед собой свечи. И одновременно изверг семя. У зрителей единодушно вырвался нелепый вопль.

Сэйитиро, к счастью, не был голым и вместе с идеально одетой мадам вернулся в гостиную выпить.

— Ну как? Смешное зрелище.

— Да, такого дурацкого представления видеть не доводилось.

— Тут может быть и ад. Но ад — это забавно. Настолько, что и смеяться не хочется.

— Вы ведь не любите серьёзные вещи.

— Тот банкир у себя в офисе сидит, наверное, с серьёзным видом. Но судьба такова, что человек не может постоянно держать лицо. Пока тело живёт, оно служит для забавы. Это тоже радует.

— Для бразильца это представление — возможность стать самим собой. Если хочешь использовать эту возможность, остаётся лишь отправить тело в забавный ад.

— Все так поступают, — уверенно заявила мадам. — Все без исключения. Кстати! Я в связи с банкиром вспомнила… Вы знаете? Президент «Ямакава-буссан» вчера слёг с инсультом. С назначением следующего президента уже всё решено, как и предполагалось, им станет ваш тесть.

Глава десятая

В начале апреля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года в доме Кёко, куда последнее время перестали приходить гости, после восьми вечера появился неожиданный посетитель. Кёко проверяла домашнее задание десятилетней Масако. Услышав имя, Масако встрепенулась, бросила учебник и пулей вылетела в переднюю. Пришёл Нацуо.

Нацуо был в опрятном пепельном пиджаке, на шее тёмно-красный галстук в косую полоску. Волосы аккуратно пострижены, он похудел, но на нежное лицо вернулась прежняя детская живость.

— Как давно мы не виделись! Ты изменился. Кажешься послушным мальчиком из хорошей семьи.

Это Кёко сказала уже в передней. Она была слегка разочарована. Привычкой неожиданно являться вечерами всегда отличался Сэйитиро, и теперь, когда позвонили в дверь, Кёко подумала, вдруг он без предупреждения прилетел из Нью-Йорка, пусть это и невозможно.

Масако, как привязанная, крутилась около Нацуо. Позапрошлым летом она цеплялась за его брюки, а сейчас взяла под руку.

— Пока мы не виделись, ты совсем выросла, — восхитился Нацуо.

Масако ответила детским кокетством. Фигурка у неё постепенно приобретала девическую стройность, но она не переставая прыгала и вертелась.

Нацуо прошёл в гостиную, огляделся и радостно воскликнул:

— Вот те на! Совершенно преобразилась. Совсем как новая.

Французские окна, через которые в непогоду всегда заливала дождевая вода, вставили в новые деревянные рамы, они смотрелись надёжно и солидно. Видавшие виды стулья были перетянуты, обои недавно переклеили, и, хотя рисунок остался прежним, выглядели они необычно светлыми, даже легкомысленными. Былой милый сердцу цвет исчез без следа. Вечернее освещение казалось вдвое ярче — покрытую пылью и никотином люстру тщательно протёрли и отполировали.

Нацуо из вежливости не спросил о причине перемен, Кёко тоже не стала объяснять. Он опустился в своё привычное кресло, которое теперь было трудно узнать.

— Ты занималась? — Он поднял со стола тетрадь по математике. Масако преувеличенно шумно выхватила тетрадь у него из рук. Перед глазами Нацуо мелькнул ряд написанных детской рукой цифр.

— Да, занималась, — вместо неё ответила Кёко. Одевалась она теперь в более спокойные тона, чем прежде. Вряд ли кто-то снова примет её за официантку или девушку из дансинга. Макияж тоже стал скромнее, может быть, по недосмотру, но это её молодило.

— А как сакура в роще вокруг храма?

— Как раз в полном цвету.

Кёко встала, подняла штору. Ярко светила луна, и через стекло виднелись очертания далёкой рощи. Нацуо, избегая смотреть на своё отражение в окне, отступил немного и вгляделся в кипу белых цветов, накрывшую огромное дерево в центре. Под прозрачным ночным небом в глянцевито-чёрном ночном пейзаже словно распростёрлась белая тень.