Олег Зоин - Вчера
Парень подходит и нерешительно останавливается в двух шагах от Ирины. Всё же, подумав, он притормаживает заговорить.
— Слышь, я не помешаю, если присяду около тебя? Скучно одному! — полуразборчиво заявляет он о себе.
Ирина нейтрально кивает головой, отмечая про себя, что мальчик ничего, симпотный. «Сейчас спросит, что я читаю», — предполагает она, разглядывая новоявленного соседа сквозь тёмные очки. Незаметным движением она застегивает лифчик, аккуратно вправляя два загорелых полушария в чашечки. Так и есть! Он выдавил из себя то, что и ожидалось: — Стоит ли читать всякую дрянь?
«Дрянь?» — едва не выругалась Ирина.
— Почему дрянь, разве «Манон Леско» чепуха? Классика, все–таки! — отзывается Ирина, уже готовая к яростному спору о литературных пристрастиях. Не из тех ли этот субчик, которые даже газет не читают, и в то же время воображают себя знатоками жизни.
Он, восхищенно посмеиваясь, смотрит на её беспорядочно торчащие влажные патлы, вишнёвые губы, на крутые упругие бёдра, готовые в любой момент вскинуть тело на ноги и унести недосягаемо далеко. Но нужно поставить на своё место самоуверенную девчонку. Он оценивающе смотрит на нее сверху и поучающим тоном, каким иногда старшие братья говорят с мелкотой, отчеканивает:
— Во–первых, «Манoн Леско», а не «Леско», а во–вторых, если тратишь время, почитывая классиков без разбору, не хватит и десяти жизней. Не лучше ли выбирать самое ценное?
Ирина почувствовала, что бессильна спорить с этим детиной, хотя рассмотрев его внимательнее, склонилась к выводу, что знакомство интересное.
— Так что же, по–вашему, лучше?
Он ответил, помедлив и перейдя без всяких там разрешений на «ты»:
— Я могу тебе сказать откровенно? Лучше ездить и плавать, влюбляться и танцевать, лучше, короче, все делать своими руками, а не восторгаться тем, как кто–то когда–то любил жизнь. Я не отметаю литературу. Я только за то, чтобы не забывать самим своей жизнью писать книги…
Ирина продолжает его рассматривать. Кажется, он лет на пять старше её. Смуглый. Кареглазый. И болтает без умолку. Ирина терпеливо выслушивает целую теорию рациональной жизни. И чем больше она его разглядывает, тем больше её охватывает ощущение, будто бы знакомы они уже настоящую вечность и его самоуправное «ты» — свидетельство давней дружбы.
Он хороший рассказчик, и вскоре Ирина узнает много чего о нелепой Сенькиной жизни. Повествуя о своих мытарствах, Сенька не спешит, но успевает в нескольких словах передать чёрт знает сколько увлекательных вещей, умело скрывая правду и красиво подавая брехню. Он якобы изъездил Забайкалье от Читы до станции Даурия, жил немного в городишке Борзя, трудился на Южном горно–обогатительном комбинате в Кривом Рогу, учился в МГУ, а вот теперь вернулся на родину в Запорожье. Работает на заводе, но на каком — не говорит. Может быть, на почтовом ящике, их у нас — тьма. Ирина знает один военный завод, скрывающийся под номером 29. На нём вот уже с десяток лет после разрыва с Ирининым отцом работает мама Надежда Павловна.
— Живут же люди! — деланно–сокрушенно удивляется Ирина, слегка сожалея о том, что в свои девятнадцать не видела и сотой доли того, о чём треплет Сенька.
Ну, родилась. Ну, это как бы первое вроде событие. Потом послевоенное детство опять же в Запорожье. Потом десять лет школы в родном украинском городе, а еще потом химико–технологический техникум. И вот он окончен, и вот в сентябре уже на работу. На первую в жизни работу на местном заводе резино–технических изделий.
Ну, еще ездила в Киев на смотр самодеятельности. Балерина не получилась. Ходили как–то туристическим походом вдоль Днепра до Херсона.
И — всё? И — всё…
Но вот у Сеньки — другое дело. Десятки городов ему знакомы не понаслышке, живал и на белом, и на сером, и на чёрном хлебушке… И она уже жалеет его, романтичного неудачника. Однако что это, Сенька так увлёкся, что можно поверить, будто даже невзгоды ему милы. Оказывается, нескладухи разнообразят существование. А чего стоит прелесть перемены городов и работ, сладкая горечь множества разлук. Значит, любил?! Любил. Из–за неё, очкарички с мехмата, и из университета вылетел. Закрепляли как–то после стипендии любовь вином и танцами, а комендант общаги, ханжа и доносчик, перелицевал безобидную вечеринку в пьяную оргию.
— Разврата не потерплю!.. — заорал комендант. И добился–таки «показательного дела».
Ну, конечно, вскоре Сенька и Нина поженились. Пробный студенческий брак.
А вот когда Сенька вернулся из армии, многое переменилось.
Нина приехала в Запорожье, но жизнь на 14-ти квадратах с мамой и парализованной бабушкой в придачу не сложилась, и молодая жена умотала в Ленинград. Где она сейчас и что с ней — Сенька не знает…
— И что же ты, живешь один как волк? — жалеет–подкалывает его Ирина. Но он безмятежен и весел. Ложь льётся привычно, легко и почти красиво:
— Знакомлюсь вот с такими, как ты, хорошенькими кисами. Пишу стихи. Пропадаю летом в каждую свободную минуту на Днепре — работаю ведь через два дня на третий. Извожу цеховое начальство. Короче, если бы еще нашелся партнер поиграть в гольф, то чувствовал бы себя, как американский президент.
Но нечто более глубокое угадывается за его независимой улыбкой, и Ирине хочется уловить, разгадать это нечто.
— Особенно люблю за девушками ухаживать, но, знаешь, всё не везёт. Вот с тобой, правда, легко, и будь я на пару недель моложе, весело бы с тобой проводил время…
Ирина краснеет, но, собравшись с силёнками, говорит как опытная женщина:
— Или если б я была старуха, как ты, да? Признайся!
Сенька опрокидывается на спину и лежит у Иринкиных ног, глядя в синюю бездну над головой.
— Мне хочется покормить тебя, — придумывает Ирина. — Ты, наверное, не захватил ничего, да? На, возьми вот помидоры, а ещё бутерброд с сыром. Нравится?..
Сенька залюбовался изяществом протянутой девичьей руки и увидел на плече свежий шрам и ещё один, поменьше, ближе к кисти.
— И в каких боях девочка заработала знаки боевой доблести? — Поинтересовался Семён.
— Да так, с месяц тому чёрт меня дёрнул с подружкой на танцы сходить, а там нас чуть было не убили…
У Сеньки дрогнуло сердце.
— И где же это вы искали на свои головы приключения?
— Да в так называемом парке за Дворцом Строителей, куда же ещё по дешёвке можно сходить?
— Не может быть! — сжал свои виски руками Сенька. — Так это вас я из проблем выручал?
— Ну и ну! А я смотрю и всё мне кажется, что мы где–то виделись!.. Наш добрый ангел! Не верю! Это мираж!.. Ты же нас от верной смерти спас!..
Незаметно подкрадывается вечер. Солнце почти село за хортицкие вербы на противоположном берегу Днепра и жара спала. Сенька сегодня на выходном, идти ему на работу послезавтра в ночь, и он рад побыть с Ириной. Но ведь никто не знал заранее, что они встретятся, и Ирине, хотя ей тоже не хочется уходить, приходится разочаровать Сеньку.
— Мне уже пора, — поднимаясь, коротко объяснилась она.
— Ну вот, ещё одна встреча и ещё одно расставание, — мрачно заметил Сенька, — не правда ли, моя теория невероятно точна, хоть сегодня в научный журнал?
— А врешь ведь ты всё, — развеселилась Ирина, — не так уж трудно доказать, что ты глупости городишь.
И добавила как нечто само собой разумеющееся: — Я завтра к тёте в Никополь еду и буду гостить у них до первого сентября. Отказаться неловко, я ей давно обещала проведать, а потом начну работать, когда еще появится свободное время. Ну а после первого давай увидимся. Хочешь?..
Сенька посчитал в уме выходные и рабочие дни.
— Первого числа я с восьми работаю и можем увидеться только вечером. Например, на площади Свободы, у обелиска, часов так в десять. Это будет вторник.
— Какой же ты хитрющий, Сенька, — засмеялась уже одевшаяся тем временем Ирина. — После недавних напастей мама меня уже не пустит после десяти, я же ещё незамужний ребенок. Так что, если хочешь, то я в восемь приду…
Сенька тоже стал проворно одеваться, чтобы проводить Ирину хотя бы до троллейбуса.
Ирина терпеливо стояла около Сеньки, и радостное лицо её тепло освещало заходящее за Хортицу солнце. Тени от них простирались далеко, почти до дальних кустов, а со стороны реки, с мостика землечерпалки, кто–то насмешливо кричал в мегафон:
— Эй, вы, на берегу! Мать вашу! Чмокаться в зоне расчистки запрещено!
Но это была натуральная провокация, и она только рассмешила ребят, ведь до землечерпалки было не менее ста метров, и весь пляж по целым дням спокойно плавал и нырял на виду у бравых моряков–дворников…
Под вечер погода начала ломаться. Потяжелевшие облака придавили город к земле, посыпался мелкий дождичек, можно сказать, даже не дождь, а так себе, мжичка, затем разыгрался холодный, уже вполне осенний ветерок, и сумерки сгустились раньше обычного, отчего Сербе пришлось довольно долго разыскивать особнячок на Садовой, старательно восстанавливая в памяти отрывочные приметы. Сторожевые собаки со всего квартала сплочённо провожали его вдоль улицы, отслеживая каждый его шаг и зверски гремя цепями. Поколебавшись у калитки, вполне похожей на ту, за которой исчезла вчера Ирина, он беспечно отвернул закрутку, помня, что боевого пса в Иринином дворе вчера вроде бы не было слышно. Пройдя по дорожке, вымощенной кирпичом и обсаженной бледными в потоках света из трёх низко поставленных окон астрами и отводя те из них, что били его по ногам, он, шагнув в темноту неосвещённого крылечка, увитого царапучим и мокрым от довольно промозглого ветра хмелем, постучал.
