Мордехай Рихлер - Версия Барни
Ухмыльнувшись, О'Хирн освободился от моего захвата, коротко рубанув рукой — так ловко, что я только моргнуть успел. Другой рукой он ухватил меня сзади за шею, рванул мне голову вперед и двинул коленом в пах. Разинув рот, я согнулся пополам, но ненадолго, потому что тут же он двумя соединенными вместе руками, словно кувалдой, поддел меня под подбородок, и опять я, беспорядочно махая руками, рухнул спиной на пол.
— Панофски, сделай самому себе милость, — сказал он. — Мы знаем, что это твоя работа, и рано или поздно найдем, где ты зарыл его, жалкий ты мерзавец. Грядку под спаржу он копал, щ-щас! Так что сбереги наше время и силы. Поимей немножко рахмонес к бедным служителям закона. Это значит «жалость» на вашем жаргончике, которым я — спорим? — владею лучше тебя. Сознавайся. И показывай, где труп. Мы за это скидку даем. Я поклянусь в суде, что ты был настоящим душкой, помогал следствию и рыдал от раскаяния. Наймешь себе хитрого еврея адвоката, и все, в чем тебя обвинят, — это убийство по неосторожности или что-нибудь в таком духе, потому что была борьба и револьвер выстрелил случайно. Или это вообще была самозащита. Или — господи боже мой — может, ты даже не знал, что он заряжен! И судья, и присяжные будут тебе сочувствовать. Ну как же: жена! И лучший друг! Да чтоб мне сдохнуть, если тут не было состояния временной невменяемости. В худшем случае ты получишь три года и вернешься домой через полтора. Слушай, да ведь тут можно даже и условного добиться — для такого бедного обманутого мужа, как ты.
Но, если будешь настаивать на той своей буба-майсе, которую ты нам грузишь, я засвидетельствую на суде, что ты меня ударил, и тогда никто твоей сказке не поверит и дадут пожизненное, что означает минимум десять лет, и, пока ты будешь гнить в тюрьме, питаясь собачьим кормом и каждый день получая по мордасам от плохих парней, которые не любят евреев, твоя красотка в Торонто будет раздвигать ножки с кем-нибудь другим, а? Я к тому, что, когда ты выйдешь, ты будешь сломленным стариком. Ну, что скажешь?
Я ничего не мог сказать — меня безостановочно рвало.
— Гос-споди, поглядите, что вы наделали с ковром! Может, вам тазик принести? Где у вас тазик?
О'Хирн нагнулся и протянул руку, чтобы помочь мне встать, но я отрицательно помотал головой, опасаясь очередного подвоха.
— Да, теперь этот ковер только шампунем. Что ж, за пиво merci beaucoup[332].
Я застонал.
— А если ваш приятель, этот долгоиграющий купальщик, все-таки объявится, вы уж будьте так добры, позвоните нам, идет?
По дороге к двери О'Хирн умудрился наступить мне на руку.
— Ать-тя-тя. Извиняюсь.
Я пролежал на полу, может, час, может, дольше, во всяком случае О'Хирн со своими подручными давно уехал, когда я, собравшись с силами, налил себе очередную порцию виски, проглотил ее и набрал номер Хьюз-Макнафтона. Его не было ни дома, ни в офисе. Я застал его в «Динксе» и сообщил о визите полицейских.
— Что-то у тебя голос какой-то странный, — проговорил он.
— О'Хирн избил меня как сидорову козу. Я хочу сделать на него заяву.
— Надеюсь, ты не отвечал ни на какие вопросы?
Я подумал, что лучше бы мне рассказать Джону все как есть — про то, как О'Хирн нашел у меня отцовский короткоствольный револьвер, и про то, как я напоследок грубо с ним разговаривал.
— Ты схватил его за лацканы и тряс?
— Да вроде бы. Но только после того, как он меня ударил.
— Я хочу попросить тебя об одолжении, Барни. У меня все еще остаются кое-какие баксы в банке. Они твои. Но тебе придется найти себе другого адвоката.
— Да ведь ты мне еще и для развода нужен! Да, кстати! Нам уже не требуется искать проститутку и частного сыщика. Я поймал ее на измене. Бука будет моим свидетелем.
— Да ведь его же, наверное, нет в живых!
— Он объявится. Да, я вот еще что забыл упомянуть. Следователю известно о Мириам.
— Откуда?
— Кто ж его знает? Слухом земля полнится. Может, нас видели вместе. Ей не надо было такое говорить о голосе Мириам.
— О чем, о чем? Что-то я тебя не пойму.
— Это я так. О'кей, ладно, я не должен был. Но я сказал. Слушай, Джон, мне нельзя в тюрьму. У меня любовь.
— Мы никогда не встречались. Я тебя не знаю. Это окончательно. Ты откуда звонишь?
— Из дома на озере.
— Вешай трубку.
— Ты что — параноик? Они не могут, это незаконно!
— Вешай трубку сейчас же.
Черт! Черт! Черт!
На следующий день в Монреале меня рано утром разбудил звонок в дверь. Это был О'Хирн с ордером на мой арест за убийство. А наручники на меня надевал Лемье.
6
Детям никогда не надоедало слушать о том, как я ухаживал за Мириам; они радовались нашим похождениям и проделкам и постоянно требовали новых подробностей.
— Ты хочешь сказать, что он сбежал с собственной свадьбы и поехал с тобой на поезде в Торонто?
— Ну да.
— Ну ты и гад, папочка, — хихикает Кейт.
Серьезный Савл отрывается от книги и говорит:
— Так меня ведь тогда еще на свете не было.
— А в котором часу отходил поезд на Торонто? — в сотый раз задает все тот же вопрос Майкл.
— Около десяти часов, — отвечает Мириам.
— Если хоккей заканчивался, скажем, в десять тридцать, а поезд отходил приблизительно в десять, то я не понимаю, как…
— Майкл, мы ведь это уже выясняли. Наверное, отправление задержали.
— И ты заставила его слезть в…
— Я все-таки не могу понять, как…
— Ну я же еще не закончила предложение, — начинает уже обижаться Кейт.
— Ах, ну какая же ты зануда, Кейт!
— Ты будешь говорить, когда я дойду до конца предложения. И ты заставила его слезть на станции Монреаль-Вест. Точка.
— А на самом деле она втайне обиделась, что я не поехал с ней до Торонто.
— Здрасьте! Это же была его свадьба.
— Он был пьяный, — говорит Савл.
— Папочка, это правда? Вопросительный знак.
— Разумеется, нет.
— Но это ведь правда, разве нет? — что ты не мог удержаться и все время глазел на нее, запятая, несмотря на то, что это была твоя свадьба. Точка.
— Он даже танцевать меня ни разу не пригласил.
— Мамочка думала, что он просто немного чокнутый. Точка.
— Если ты непрестанно глазел на нее, скажи тогда, в чем она была одета.
— А в таком многослойном шифоновом платье с одним голым плечом. Ха. Ха. Ха.
— А это правда, запятая, что, когда он в первый раз пригласил тебя на ланч, он обтошнился по всей комнате, вопросительный знак.
— Лично я родился еще только через три года.
— Ага, удивительное дело, и почему этот день до сих пор не объявлен всенародным праздником! Как день рождения королевы Виктории.
— Дети, я вас умоляю!
— И ты пошла с ним в его номер в гостинице на первом же свидании? Вопросительный знак. Постыдилась бы. Точка.
— Мама у папы третья жена, — констатирует Майкл, — но дети у него только мы.
— Ты так в этом уверен? — спрашиваю я.
— Папочка! — возмущается Кейт.
— А я сделала укладку, надела новое сексуальное платье, а…
— Мамочка!
— …а он даже не сказал мне, что я потрясающе выгляжу.
— А потом что?
— Потом они пили шампанское.
— А первая папина жена сделалась знаменитой и…
— Про это мы уже слышали.
— …это она нарисовала тот гадкий рисунок пером. Точка.
— А теперь он стоит кучу денег, — говорит Майкл.
— Ну надо же, — вставляет Савл.
— Да, как-то это не очень романтично, — потешается Кейт, — когда твой кавалер на первом свидании весь обтошнится.
— По правде говоря, я страшно боялся произвести на вашу мать плохое впечатление.
— И как?
— Это уж пусть она ответит.
— Во всяком случае, он проявил оригинальность. Уж этого у вашего папочки не отнять.
— Стало быть, вы разговаривали, гуляли, — продолжает Кейт, — а потом что? — сделав большие глаза, спрашивает она; мальчишки тоже навостряют уши.
— Не обязательно вам все знать, — поджимает губы Мириам, и я вижу, как у нее на щеке опять проступает ямочка.
— Ну коне-ечно. По-моему, мы уже достаточно взрослые.
— А помните, — оживляется Кейт, — как мы все ездили в Торонто на машине, и…
— На «тойоте».
— Вообще-то она была «вольво универсал».
— Ну-ка, вы оба, перестаньте меня перебивать. Так вот, когда мы проезжали мимо одного большущего дома…
— Где мама когда-то жила.
— …папа на тебя этак со значением глянул, и у тебя щеки стали красными, как помидоры, и ты к нему прижалась и поцеловала его.
— Ну, должны же у нас быть какие-то свои секреты! — говорю я.
— Когда мама жила в том доме, папа был все еще женат на той толстой женщине, — говорит Кейт, надувает щеки и, животом вперед, ковыляя, идет по комнате.
