Дэвид Лодж - Хорошая работа
Через несколько минут Вик, воодушевленный успехом своего вмешательства по поводу «желобка», снова поднял руку. Мерион как раз вещала о том, что у Теннисона эмоции гораздо сильнее мыслей, и в подтверждение своего тезиса процитировала лирические излияния возлюбленного из «Мод»: «Так приди же в садик, Мод, / Ночка темная зовет».
— Да, мистер Уилкокс? — нахмурилась Робин.
— Это же песня, — сказал Вик. — «Так приди же в садик, Мод». Ее любил петь мой дедушка.
— В самом деле?
— Ну да. Там парень поет своей девушке. Очень известная песня. Это ведь совсем другое дело, правда?
— Теннисон написал «Мод» как стихотворение, — объяснила Робин. — А уже потом кто-то положил его на музыку.
— Увы, — сказал Вик, — значит, я ошибся. Или это апория?
— Нет, это ошибка, — заверила его Робин. — Я вынуждена попросить вас больше не прерывать занятия, иначе Мерион никогда не дочитает.
Вик обиженно умолк. Он ерзал на стуле, время от времени тяжело вздыхал, заставляя студентов нервно запинаться в середине фразы, он слюнявил палец, переворачивая страницы сборника Теннисона и с такой силой сжимал его в руках, что хрустели суставы пальцев. Но больше он не проронил ни слова. Через некоторое время он, видимо, утерял интерес к дискуссии и на свой страх и риск погрузился в чтение Теннисона. Когда семинар кончился и студенты ушли, он спросил Робин, можно ли ему взять эту книгу.
— Конечно. А зачем?
— Я подумал, что если почитаю ее, я лучше пойму то, о чем вы будете говорить через неделю.
— Через неделю у нас совсем не Теннисон. По-моему, «Дэниел Деронда».
— Ты хочешь сказать, что покончила с Теннисоном? И это все?
— В этой группе — да.
— Но ты же так и не сказала им, оптимист он или пессимист.
— Я никогда не говорю студентам, что они должны думать, — сказала Робин.
— Тогда откуда они возьмут правильные ответы?
— На такие вопросы не существует правильных ответов. Есть только интерпретации.
— Тогда зачем все это? — удивился Вик. — Зачем целый день сидеть и обсуждать книги, если от этого не становишься умнее?
— Но ты же стал, — возразила Робин. — Ты ведь узнал, что язык гораздо изворотливее и неопределеннее, чем ты привык считать.
— Тебе это нужно?
— Это нужно тебе, — поправила Робин, собирая книги и бумаги на письменном столе. — Хочешь взять до следующей недели «Дэниел Деронда»?
— А о чем он писал?
— Это не он, это книга. Автор — Джордж Элиот.
— А этот твой Элиот — хороший писатель?
— Это не он, это она. Видишь, как ненадежен язык? Да, хороший. Хочешь взять «Дэниел Деронда» вместо Теннисона?
— Я возьму обоих, — ответил Вик. — Тут есть один хороший кусочек.
Он открыл Теннисона и прочитал вслух, водя пальцем по строчкам:
«Женщина — уменьшенный мужчина, и порывы всех ее страстей — / Это лунный свет в сравненьи с солнцем и вода в сравнении с вином».
— Мне следовало бы предугадать, что ты западешь на «Локсли Холл», — сказала Робин.
— Цепляет, — ответил Вик, листая страницы. — Почему ты не отвечала на мои письма?
— Потому что я их не читала, — объяснила Робин. — Даже не распечатывала.
— Это не очень мило с твоей стороны.
— Я слишком хорошо знала, что там написано, — сказала Робин. — А если ты собираешься вести себя глупо и сентиментально, воздействуя на меня Теннисоном, я немедленно отменю весь этот второй этап Теневого Резерва.
— Ничего не могу поделать. Все время вспоминаю Франкфурт.
— Забудь. Представь себе, что его не было. Хочешь кофе?
— Но должно же это для тебя хоть что-нибудь значить?
— Это была апория, — отозвалась Робин. — Непроходимая тропа. Она никуда не ведет.
— Да, — горестно произнес Вик. — Я застыл на месте. Не могу двигаться ни вперед, ни назад.
Робин вздохнула.
— Извини, Вик. Тебе не кажется, что мы слишком разные? Не говоря уже о том, что ты связан другими узами.
— Это не имеет значения, — заявил Вик. — Об этом я позабочусь.
— Мы с тобой из разных миров.
— Я могу измениться. Я уже изменился. Прочитал «Джен Эйр» и «Меркнущие высоты». Я избавился от картинок на заводе…
— Что ты сделал?
— Мы проводили генеральную уборку. Я воспользовался случаем и поснимал все картинки.
— Они повесят новые.
— Я попросил профсоюз поставить этот вопрос на голосование. Мастерам цехов все равно, а вот рабочие-азиаты пользуются определенным влиянием. Они, как ты знаешь, немножко ханжи.
— Вот это да! Я потрясена, — призналась Робин и благосклонно улыбнулась. Но это стало роковой ошибкой. К ее изумлению, Вик схватил ее за руку и бухнулся перед ней на колени, своей позой напомнив Робин одну из гравюр в старом издании Теннисона.
— Дай мне шанс, Робин!
Она вырвала руку и прошипела:
— Идиот, встань немедленно!
В эту самую минуту раздался стук в дверь, и в кабинет, едва дыша, ворвалась Мерион Рассел. Она так и застыла на пороге, уставившись на коленопреклоненного Вика. Робин отодвинула свой стул и тоже опустилась на колени.
— Мерион, мистер Уилкокс обронил ручку, — спокойно сказала она. — Не поможете нам ее найти?
— Ой, я не могу, — воскликнула Мерион. — У меня лекция. Я вернулась за сумкой. — И она указала на пакет с книгами, оставленный под стулом.
— Хорошо, — кивнула Робин, — возьмите его.
— Извините.
Мерион Рассел схватила пакет и вышла из кабинета, бросив по пути взгляд на Вика.
— Ну вот, — сказала Робин, поднимаясь с пола.
— Извини, я забылся, — проговорил Вик, отряхивая колени.
— А теперь, пожалуйста, уходи, — попросила Робин. — Я скажу Лоу, что передумала.
— Позволь мне остаться. Подобное больше не повторится.
Он выглядел растерянным и беспомощным. Предыдущая сцена напомнила Робин о том, как они пришли в ее номер во Франкфурте. Он тогда набросился на нее, едва закрылась дверь, и был так же несдержан.
— Я тебе не верю. По-моему, ты слегка не в себе.
— Обещаю.
Робин подождала, пока он посмотрит ей прямо в глаза, потом спросила:
— Больше не будет воспоминаний о Франкфурте?
— Нет.
— И никакой любовной чепухи?
Он сглотнул и угрюмо кивнул:
— Хорошо.
Робин подумала о картине, которая открылась взору Мерион Рассел, и хихикнула.
— Пошли, выпьем кофе, — предложила она.
Как всегда в эти утренние часы, преподавательский буфет оказался переполнен, и им пришлось встать в небольшую очередь за кофе. Вик оглядывался по сторонам и был несколько озадачен.
