Дэниел Киз - Таинственная история Билли Миллигана
– Рисовать. Я хорошо пишу маслом.
Рейнерт склонил голову набок и посмотрел на Билли.
– У нас никто из заключенных маслом не пишет.
Томми пожал плечами.
– А я пишу.
– Ну ладно, Миллиган. Идем со мной. Думаю, я смогу кое-что для тебя раздобыть.
Томми повезло: незадолго до того в исправительном учреждении Чилликота закрылся художественный проект, так что масло, холсты и подрамники переслали в Лебанон. Рейнерт помог ему поставить мольберт.
Через полчаса Томми принес ему пейзаж. Рейнерт был поражен.
– Миллиган, впервые вижу, чтобы писали так быстро. Да еще и хорошо.
Томми кивнул.
– Мне пришлось научиться делать это быстро, иначе я рискую не закончить.
И хотя картины маслом не входили в программу работы мастерской, Рейнерт понял, что Миллиган лучше всего чувствует себя с кистью в руке, поэтому с понедельника по пятницу ему разрешалось рисовать сколько захочет. Пейзажами Томми восхищались и заключенные, и охранники, и даже кто-то из администрации. Он наскоро работал на заказ, подписывая картины именем «Миллиган»; что-то рисовал для себя, и ему разрешали передавать эти холсты домой с матерью или Марлен.
В мастерскую стал наведываться доктор Стейнберг, чтобы спросить у Миллигана совета по поводу собственного творчества. Томми объяснил ему, как работать с перспективой, как изображать камни словно под водой. Стейнберг приходил в собственные выходные, забирал Миллигана из камеры, и они рисовали вдвоем. Он знал, что Миллигану страшно не нравится тюремная стряпня, и всегда приносил ему длинные сэндвичи и бублики со сливочным сыром и копченым лососем.
– Жаль, что в камере нельзя рисовать, – однажды пожаловался Томми Рейнерту.
Тот кивнул.
– Когда в камере двое – нельзя. Против правил.
Но это правило вскоре удалось отменить. Через несколько дней в камере Миллигана прошел обыск; нашли марихуану.
– Это не мое, – сказал Томми, испугавшись, что ему не поверят и в наказание отправят в «яму» – пустую «одиночку».
Но надзиратели допросили его сокамерника, тот раскололся и признал, что это он курил, потому что его бросила жена. И в «яму» отправили его, а Миллиган на какое-то время остался в камере один.
Рейнерт переговорил с лейтенантом Морено, ответственным за корпус, и посоветовал тому разрешить Миллигану рисовать, пока к нему никого не подселили. Морено согласился. Таким образом, когда мастерская в половине четвертого закрывалась, Миллиган возвращался к себе и писал там до отбоя. Время полетело быстро, ему стало проще отбывать заключение.
Но потом охранник объявил, что к нему вскоре подселят новенького. Аллен зашел в кабинет Морено.
– Мистер Морено, если ко мне кого-нибудь подсадят, я больше не смогу рисовать.
– Ну, будешь рисовать где-нибудь в другом месте.
– Позвольте мне объяснить.
– Зайди завтра – поговорим.
После обеда Аллен зашел со свежей картиной Томми. Морено изумленно уставился на нее.
– Это твоя? – спросил он. Лейтенант взял ее в руки, внимательно рассмотрел пейзаж в насыщенных зеленых тонах с речкой, убегающей в глубину. – Да, я бы от такого не отказался.
– Я вам нарисую, – ответил Аллен. – Но только в камере мне больше писать не разрешают.
– Так… погоди минуточку. Ты напишешь мне картину?
– Бесплатно.
– Кэйзи, вычеркни новенького из камеры Миллигана. Залепи белой наклейкой и поставь крестик! – крикнул он своему ассистенту, а потом снова повернулся к Аллену. – Не переживай. У тебя еще девять месяцев, а потом слушание? Никого к тебе не подселят.
Аллен жутко обрадовался: они с Томми и Дэнни каждую свободную минуту посвящали рисованию, но ничего не доводили до конца.
– Будьте осторожны, – предупредил их Артур. – Как только Морено выберет себе что-нибудь, он может изменить условия.
Аллен тянул целых две недели, а потом отнес Морено причал с лодочками. Морено был очень доволен.
– Этого точно хватит, чтобы ко мне никого не подселяли? – спросил Аллен.
– Да, я отметил на схеме. Можешь подойти, посмотреть.
Аллен зашел в кабинет и увидел, что под его именем написано: «К Миллигану не подселять». Эта бумажка была заклеена прозрачным скотчем – значит, навсегда.
Производительность у Миллигана была просто бешеная. Он рисовал для охранников, администрации, что-то отдавал маме и Марлен – и для себя, и на продажу. Однажды его даже попросили написать что-нибудь для главного вестибюля, и Томми нарисовал огромную картину, которую предполагалось повесить за стойкой в приемной. По ошибке он подписал ее собственным именем, но Аллен вовремя это обнаружил и исправил на «Миллиган».
Большая часть картин ему не нравилась. Они были лишь на обмен и на продажу. Но в какой-то момент он взялся за работу, которая много для него значила: это была его собственная версия картины, увиденной в альбоме по искусству.
Она называлась «Грация Кэтлин». Аллен, Томми и Дэнни работали по очереди. Изначально это должна была быть изображена аристократка семнадцатого века с мандолиной в руках. Аллен рисовал лицо и руки. Томми – фон, а Дэнни работал над деталями. Когда дело дошло до мандолины, Дэнни понял, что не знает, как к ней подступиться, поэтому заменил ее на ноты. Они писали по очереди сорок восемь часов без перерыва. Закончив, Миллиган рухнул на нары и заснул.
Стив до Лебанона в пятно практически не выходил. Он прекрасно и рискованно водил машину, в молодости несколько раз оказывался за рулем и хвастался тем, что он лучший водитель на свете. Рейджен разрешил ему выходить в пятно в тюрьме после того, как причислил к нежелательным Ли, потому что Стив тоже умел смешить людей. Как заявлял он сам, никто в мире так классно не пародирует других. Он мог изобразить любого, и заключенные хохотали до колик. Стив потешался над людьми. Он был скандалистом и вечным плутом.
Рейджена сильно злило, когда Стив имитировал его акцент, а Артура он изводил британским акцентом низов.
– Я не так разговариваю, – твердил ему Артур, – не на кокни.
– Он доведет нас до беды, – предупреждал Аллен.
Однажды Стив стоял в коридоре за спиной капитана Лича, сложив на груди руки, покачиваясь на пятках так же, как он. А Лич повернулся и его застукал.
– Ладно, Миллиган, продолжишь свои репетиции в «яме». Может, за десять дней в одиночке научишься уму-разуму.
– Аллен нас предупреждал, – сказал Артур Рейджену. – Стив бесполезен. У него ни амбиций, ни таланта. Он лишь смеется над окружающими, и хотя наблюдатели тоже хохочут над его ужимками, те, кого он высмеивает, становятся нам врагами. Ты, конечно, тут главный, но я хотел бы донести до тебя, что новые враги нам едва ли нужны.
Рейджен согласился, что Стива лучше причислить к нежелательным, и погнал его из пятна. Но Стив отказался выходить и принялся передразнивать Рейджена.
