Джонатан Франзен - Безгрешность
– Я написала о том, что увидела, вот и все.
– Какой-то всеобщий заговор, чтобы сделать популярного человека еще и еще более одиноким.
Она была разочарована, что его правда – о нем, а не о ней.
– А как насчет Тони Филд? – спросила она. – С ней вам тоже одиноко? Не потому ли знаменитости сочетаются браком – чтобы было с кем поговорить о жуткой боли, которую причиняет популярность?
– Тони – актриса. Спать с ней – своего рода сделка. Взаимовыгодная, взаимно лестная.
– Ух ты. Она-то знает, как вы про это думаете?
– Мы оба знаем условия сделки. Эти условия были у меня со всеми после Аннагрет. С Аннагрет было по-другому, потому что я был никем, когда мы познакомились. Поэтому я ей доверяю. Поэтому я ей поверил, когда она мне сказала, что нам надо пригласить вас сюда.
– Я не доверяла ей ни капельки.
– Я знаю. Но она увидела в вас что-то особенное. Не только талант, но и что-то еще.
– Что все это значит, объясните наконец! Чем больше вы пытаетесь раскрыть мне правду, тем страннее делается.
– Я просто прошу вас дать мне шанс. Хочу, чтобы вы продолжали быть собой. Не проецируйте себя. Попробуйте увидеть во мне человека, руководящего неким начинанием, неким бизнесом, а не популярного мужчину старше вас, на которого вы злы. Воспользуйтесь возможностью. Позвольте Уиллоу передать вам кое-какие исследовательские навыки.
– Эта идея насчет Уиллоу кажется мне очень сомнительной.
Андреас взял ее руки в свои и заглянул ей в глаза. Она не смела пошевелить и пальцем – ладони оставались совсем расслабленными. Голубизна его глаз была красива, надо признать. Даже за вычетом зрительных искажений, вносимых харизмой, ему трудно было отказать в мужской привлекательности.
– Хотите еще порцию правды? – спросил он.
Она отвела взгляд.
– Не знаю.
– Правда состоит в том, что Уиллоу станет к вам чрезвычайно добра, если я ей так велю. Непритворно добра. Искренне. Мне всего-навсего надо кнопку нажать.
– Ничего себе, – сказала Пип, высвобождая руки.
– А как мне быть, спрашивается? Делать вид, что это не так? Отрицать свое влияние? Она проецирует себя на мою персону как бешеная. Что я могу с этим поделать?
– Ничего себе.
– Вы же за правдой сюда приехали, разве не так? Я считаю, вы достаточно сильны, чтобы воспринимать ее неразбавленной.
– Ничего себе.
– Ладно, – сказал он, вставая. – Встретимся за ланчем.
Солнце уже неистовствовало. Пип, словно его лучи толкали ее, упала на бок, голова у нее плыла. Ощущение было такое, будто с мозгов на минутку сняли крышку черепа и энергично в них помешали деревянной ложкой. До того, чтобы подчиниться ему, чтобы отдать себя в его распоряжение, было еще далеко, но на минутку он так глубоко внедрился внутрь ее головы, что она почувствовала, как это может произойти: как Уиллоу может изменить свое отношение к чему бы то ни было, точно осьминог окраску, только потому, что он ей так велел; как Коллин могла увязнуть в ненавистной ей среде под воздействием желания, которого, она знала, никогда не удовлетворит тот, кого она сама считала и считает говнюком. На минутку в Пип возникло пугающее противоречие. На одной стороне – ее здравый смысл и скепсис. На другой – всеобъемлющая податливость, отличная от всего, что ей доводилось переживать в прошлом. Даже на пике влюбленности в Стивена ей не хотелось быть для него объектом; она не фантазировала о подчинении и покорности. Но именно такую податливость она обнаружила в себе сейчас – вот что пробудил в ней Андреас с его популярностью, с его уверенностью в себе. Теперь она лучше понимала презрение Аннагрет к слабохарактерности Стивена.
Она заставила себя сесть и открыть глаза. Каждая краска вокруг была и собой, и ослепительной белизной. В лесу за рекой заунывно пела цепная пила. Как она могла подумать, что хоть сколько-нибудь понимает, где находится? Она понятия об этом не имела. Здесь исповедовали культ – культ якобы добрый, но оттого еще более дьявольский.
Она встала, вернулась в амбар, взяла свободный планшет и отправилась с ним в прибрежную тень. Каждый второй день после приезда она посылала матери на адрес ее соседки Линды бодрое электронное письмо. Несколько раз Линда отвечала, сообщая, что мама “не очень”, но “держится”. Пип сочинила легенду, будто звонить из Лос-Вольканес нельзя – ведь какой смысл здесь находиться, если звонить матери каждый день, – и теперь она колебалась, прежде чем активировать здешний аналог скайпа. Сломаться и позвонить было почти равносильно признанию, что она больше тут не может, что она хочет уехать. Но ситуация выглядела экстренной. Деревянная ложка в мозгах не нравилась ей совершенно.
– Котенок! Что-нибудь не так?
– Нет, все хорошо, – ответила Пип. – Педро понадобилось в город за покупками, он взял меня с собой. Звоню оттуда из телефонной будки. В смысле отсюда. Из города.
– Ох, поверить не могу, что слышу твой милый голос. Я думала, пройдут месяцы и месяцы.
– Вот он, мой голос.
– Золото, как ты? Действительно все хорошо?
– Отлично. Ты не представляешь, как тут красиво; у меня тут подруга есть, Коллин, я тебе про нее писала, она очень-очень умная и забавная, она окончила юридический в Йеле. Тут у всех прекрасное образование. И все поддерживают связь с родителями.
– Ты уже знаешь, когда вернешься домой?
– Мама, я только сюда приехала.
Наступила тишина, в которой, вообразила себе Пип, ее мать вспомнила, зачем она поехала в Боливию, и вспомнила сердитые слова, которые дочь сказала ей перед отъездом.
– Вот что еще, – сказала Пип. – Вчера вечером вернулся Андреас. Андреас Вольф. Я наконец с ним познакомилась. Он и правда очень приятный человек.
Мать молчала, и Пип пустилась рассказывать ей про съемки в Буэнос-Айресе, про Тони Филд и других женщин Вольфа, надеясь внушить матери, что он не рассматривает практиканток как свою добычу. То, что она хотела ей это внушить, в то время как единственной причиной ее звонка была боязнь стать его добычей, хорошо иллюстрировало их отношения.
– Такие вот дела, – подытожила Пип.
– Пьюрити, – сказала ее мать, – он нарушитель закона. Линда распечатала мне статью о нем. У него очень серьезные нелады с законом. Его почитателей это, похоже, не смущает – они считают его героем. Но если ты сама нарушишь закон – просто-напросто тем, что помогаешь ему, – тебе, может быть, навсегда будет отрезан путь домой. Подумай об этом, пожалуйста.
– Что-то я не видела сообщений о практикантах, возвращающихся на родину в наручниках.
– Нарушение федерального закона – это не шутка.
– Мама, все здесь из очень состоятельных семей и хорошо образованны. Я не думаю…
