Джонатан Франзен - Безгрешность
– Я рад, что вам здесь нравится, – сказал Андреас. – Коллин наладила ваши платежи?
– Да, спасибо вам за это. Банкротство отодвигается.
– Так давайте теперь обсудим то, что вы могли бы для нас сделать.
– Помимо того, чтобы быть здешней человекособакой? Я же написала вам, чего по-настоящему хочу. Хочу выяснить, кто мой отец, как минимум – настоящее имя и фамилию моей матери.
Андреас улыбнулся.
– Вам это поможет, охотно верю. Но как это поможет Проекту?
– Нет, я понимаю, – сказала Пип. – Я понимаю, что должна работать.
– Хотите заняться поиском информации? Вы массу всего можете почерпнуть от Уиллоу. Она фантастический мастер поиска.
– Уиллоу меня не любит. Честно говоря, меня никто тут особенно не любит, кроме Коллин.
– Этого не может быть.
– Видимо, я слишком саркастична. Повсюду подозреваю фальшь и ворочу нос. И слишком много рассуждаю о запахах.
– Намерения здесь у всех хорошие. И каждый по-своему исключительная личность.
– Вы знаете, это первые по-настоящему подозрительные слова, какие я от вас услышала.
– Как так?
– Будь я у вас главной по имиджу, я бы что сделала? Наняла бы побольше толстых, некрасивых. И отсоветовала бы вам разбивать лагерь в самой живописной долине на свете. Меня жуть берет от всей этой красоты, мурашки ползут. Из-за этого и вы мне не нравитесь.
Андреас напрягся.
– Ну, это никуда не годится.
– А может быть, как раз годится. Может быть, тем, что вы мне не нравитесь, я буду вам полезна. Я более-менее уверена, что не одна такая на свете, у кого от здешнего пейзажа могут поползти мурашки. Ведь вы сами мне писали, что хотите, чтобы я вам помогла понять, как вас воспринимает мир. Я могу быть вашим штатным скептиком. У меня есть кое-какие навыки по этой части.
– Забавно, – сказал он. – Чем больше я вам не нравлюсь, тем сильнее вы мне нравитесь.
– Бывший начальник мне тоже такое говорил.
– Здесь у нас нет начальников.
– Я вас умоляю.
Он засмеялся.
– Вы правы – я здесь начальник.
– И если уж у нас разговор начистоту, я никогда не была под сильным впечатлением от вашего Проекта. Что о нем думает мир – ваша проблема, а не моя. Я хочу сказать: очень мило, что вы меня пригласили. Но главное, почему я приехала, – то, что Аннагрет посулила мне ответы на мои вопросы.
– И что же, Проект вас совсем-совсем не восхищает?
– Может быть, я не понимаю его пока. Охотно верю, что он достоин восхищения. Но иные из ваших утечек такие незначительные – почти на уровне сайтов, где размещают фотки в отместку неверным возлюбленным.
– Ну, это, пожалуй, жестковато. Мы тут как раз обсуждали новый массив данных: электронную переписку австралийского правительства насчет угрожаемых видов. Кенгуру, попугаи. О том, как изображать заботу об их сохранении, на деле жертвуя ими ради доходов от скотоводства, охоты и добычи полезных ископаемых. Это довольно значительная утечка. Но единственный способ ее получить – это поставлять продукт каждый день, чтобы все время быть на слуху. Если хочешь добывать крупное, приходится заниматься и мелочами.
– Согласна, судьба животных в Австралии – важная тема, – сказала Пип. – Но все-таки я чую и что-то другое.
– Ох уж этот ваш нос. И что он вам говорит?
Она медлила с ответом. На самом деле ей не хотелось быть его штатным скептиком – она понимала, какая это была бы выматывающая и неблагодарная работа. Она приехала в Боливию с желанием восхищаться Проектом; против него ее здесь настраивал главным образом удушающе сильный уровень восхищения других практикантов. Так или иначе, критичность помогла ей выделиться из массы. Она, возможно, была для нее способом удовлетворить свое мелкое самолюбие и понравиться Андреасу.
– Вспоминается одна молочная ферма, – сказала она. – Называлась “Лунное сияние”, я жила в детстве недалеко от нее. Вероятно, это была настоящая молочная ферма, там было множество коров, но главные деньги они получали не от молока, а от продажи высококачественного навоза фермерам, применяющим только органические удобрения. Они производили дерьмо, маскируясь производством молока.
Андреас улыбнулся.
– Вижу, куда вы клоните, и мне это не нравится.
– Вы заявляете, что ваше дело – гражданская журналистика. Занимаетесь вроде бы утечками. Но ваш главный бизнес, может быть…
– Коровий навоз?
– Я хотела сказать: популярность и преклонение. Ваш продукт – вы сами.
Утром в тропиках всегда наступает момент, когда солнце перестает быть приятным и становится злым. Но этот момент еще не пришел. Пот на лице Андреаса выступил из-за чего-то другого.
– Аннагрет не ошиблась, – сказал он. – Вы действительно тот человек, который был мне нужен. Вы отважная, цельная личность.
– Предполагаю, вы всем девушкам такое говорите.
– Неправда.
– Коллин не говорили?
– Да, пожалуй. – Он медленно кивнул, глядя в землю. – Ей, может быть, говорил. И что, вам не легче теперь мне поверить?
– Нет. Мне теперь хочется пойти собирать чемодан. Коллин абсолютно несчастна.
– Она пробыла здесь слишком долго. Ей пора двигаться дальше.
– И теперь вам нужна новая Коллин? Чтобы эксплуатировать и морочить? В этом ваша идея?
– Мне жаль ее. Но я ей ничего плохого не сделал. Она хочет того, чего я не мог и не могу ей дать, и я всегда был с ней вполне откровенен на этот счет.
– Она говорит об этом по-другому.
Он поднял на нее глаза.
– Пип, – сказал он, – за что вы меня не любите?
– Честный вопрос.
– Из-за Коллин?
– Нет. – Она чувствовала, что теряет контроль над собой. – Мне кажется, я вообще очень критична сейчас, особенно к мужчинам. Такая у меня проблема. Разве этого не видно было по моим имейлам?
– Читая имейл, трудно уловить интонацию.
– Мне было здесь совсем даже неплохо до вчерашнего вечера. А теперь я вдруг опять во всем том дерьме, от которого хотела убежать. Я все та же злючка, не умеющая себя контролировать. То, что вы защищаете кенгуру и попугаев, – это здорово, нет сомнения. Так держать, больше солнечного света! Но мне лично, пожалуй, надо собирать чемодан.
Она встала, чтобы уйти до того, как ее прорвет по-крупному.
– У меня нет возможности вас остановить, – сказал Андреас. – Все, что я могу, – это открыться перед вами. Прошу вас, сядьте и выслушайте правду.
– Если правда не очень длинная, я могу ее выслушать и стоя.
– Сядьте, – произнес он совсем другим тоном.
Она села. К тому, чтобы ею командовали, она не привыкла. Подчиняясь, она, пришлось ей признать, испытала облегчение.
– Вот две истины, касающиеся популярности, – сказал он. – Во-первых, она делает тебя очень одиноким. Во-вторых, окружающие постоянно проецируют себя на тебя. Это-то отчасти и делает тебя таким одиноким. Ты как бы и не человек даже. Ты всего лишь объект, на который люди проецируют свой идеализм, свой гнев или что там еще. И, конечно, ты не вправе жаловаться, не вправе даже говорить об этом: ведь ты же сам хотел стать популярным. А если все-таки заведешь об этом разговор, какая-нибудь молодая злючка из Окленда, Калифорния, тут же обвинит тебя в жалости к себе.
