Биргитта Тротциг - Охота на свиней
Опустив в щель пятикроновую монету, она запирает сейф. Двое полицейских волокут куда-то злобно кричащего пьянчугу. Он скандалил — вот они пришли и забрали его.
Как просто и легко решается дело. Никто не спросит пьяницу, почему он скандалит. Может, он кричал, потому что хотел пить. Но если бы он крикнул, что ему хочется пить, ни одна душа не протянула бы ему тряпки, смоченной в уксусе.
Вивиан закрывает глаза и вздрагивает.
Вот что ее ждет.
6
С пустым чемоданом в руках Вивиан спускается в метро — ей надо ехать до Больницы Дандерюд. Какая-то девушка уступает ей место.
— Кто с тяжелыми вещами, должен сидеть, — объясняет девушка.
— Правильно, — соглашается Вивиан, похлопывая по своему пустому чемодану.
У Больницы Дандерюд она пересаживается на 601-й автобус. Вивиан побаивается, что встретит кого-нибудь из знакомых, но за годы, прожитые в Энебюберге, знакомств она почти не завела, так что ей ничто не угрожает. К тому же среди дня автобус вообще почти пуст.
На всякий случай Вивиан надевает громадные темные очки.
Когда автобус проезжает мимо старой каменной церкви в Дандерюде, там как раз кого-то хоронят. Кладбище покрыто тонкой белой пеленой выпавшего утром ноябрьского снега. Почва здесь глинистая, глина смерзлась на морозе. Деревья голы. Гроб уже опустили в могилу. Скорбящие стоят поодаль друг от друга.
Вивиан знает, что им зябко.
Много раз бывала она на этом кладбище. Здесь находится фамильный склеп Бьёрков. Вместе с господином Бьёрком сажала она цветы на могиле прежней госпожи Бьёрк.
Чтобы не смотреть в сторону кладбища, Вивиан переводит взгляд на высокие дома Ринкебю.
Автобус проходит мимо старой фабрики зубной пасты, колбасного киоска и виллы Нильса Поппе. Все знакомо, Вивиан с закрытыми глазами может определить, что сейчас перед ней. Ей вспоминается кинокамера ее отца. При этом воспоминании она улыбается. Вот бы найти сейчас милые старые фильмы. Они помогли бы ей воскресить прошлое. При мысли о Хаке Хакспетте, который летал на луну, Вивиан невольно смеется. «Какие мы были тогда счастливые! — думает она, выходя на остановке Фениксвеген в Почти-Юрхольме. — Здесь я никогда не была так счастлива».
Она озирается вокруг. Виллы, сады, сосны.
Сосны и березы, сосны и клены. Сосны. Высокие, спокойные. Полные достоинства. Сосна — дерево важное. Стильное. В Почти-Юрхольм время вторглось только в образе пиццерии у шоссе. Иммигранты здесь — только немцы, чернокожие — только дипломаты. В Почти-Юрхольме нет никаких проблем с расистами.
Почти-Юрхольм пышет здоровьем и великолепием. Здесь на деревьях растут яблоки, здесь бегают трусцой по освещенной дорожке. Если кому-то из обитателей Почти-Юрхольма нездоровится, вызывают домашнего врача.
Впрочем, прихворнувший сам может быть врачом.
Врачей здесь очень много. И больше всего даже главных врачей. Впрочем, в Почти-Юрхольме не болеют. В крайнем случае его обитателям нездоровится, но в принципе они чувствуют себя превосходно.
Чувствуют себя превосходно из принципа.
Тошнотворное благоденствие обволокло Почти-Юрхольм толстым слоем сладкой, вязкой жижи.
«Не я бросила все это, — вдруг доходит до Вивиан. — Почти-Юрхольм сам выплюнул меня».
Она не встречает ни души. Те, кто не ходит на работу, одурманены таблетками собриля. Какая-то одинокая кошка, которую еще не переехали, подбирается к Вивиан и трется об ее ногу. «Это все-таки рай», — думает Вивиан.
Но тут кошка царапнула ее, и Вивиан заторопилась.
Быстрыми шагами подходит она к своему бывшему дому.
Она не делает ничего противозаконного. Она открывает дверь собственным ключом.
— Ау! — кричит она, но дома никого нет. На полу возле дивана валяются две пустые коробки из-под пиццы, на телевизоре — несколько пустых банок из-под пива, а в остальном — все как обычно. Все знакомо, но все чужое. Никаких перемен.
Она и в самом деле была здесь временной жилицей. След ее пребывания в этом доме так ничтожен, что и незаметно, что она целый месяц была в отсутствии. Стоит полная тишина. Вивиан обходит дом, как посетитель музея.
Дом Бьёрков благоденствует как обычно. Ни малейшего следа тревоги, смятения или скандала. Господин Бьёрк из тех людей, что стиснут зубы и начнут сначала. Ни за что на свете не станет он ползать на коленях и сторониться окон, чтобы соседи не увидели его краха.
«Значит, все в порядке, — думает Вивиан. — Не заметно было, что я здесь жила, не заметно, что я съехала, значит все в порядке».
В животе у нее урчит. Торопиться ей некуда. Еще несколько часов ее никто не потревожит. Она кипятит воду для супа из пакетика, садится за кухонный стол и включает радио. Крутят Фреда Окерстрёма: «Проснись, и я дам тебе все, чего никогда не давал»[68].
Вивиан рассеянно пририсовывает усы и бороду Горбачеву на странице «Свенска Дагбладет».
Может, ей следует остаться, и пусть снова будет как было? Здесь ведь есть все, чего только можно пожелать. Конечно, она получит хорошую нахлобучку, но господин Бьёрк никогда ее не выгонит.
Неужто ее и впрямь искушает эта мысль?
Она вспоминает фразу: «Что ж, вот и сегодня поели досыта», и встает из-за стола. Сердце у нее колотится. Ни за что на свете не останется она здесь — ей не выдержать жуткого смеха падчерицы, не выдержать господина Бьёрка, засыпающего с пультом дистанционного управления в руке.
Ей нужен Бёрье. Ей нужно добраться до Бёрье. Это он отнял у нее жизнь.
Она достает из кладовой зимнюю одежду и складывает ее в чемодан. Потом обыскивает ящики стола в поисках всего, что может ей пригодиться; кредитной карточки, увы, не находит, но вытряхивает все деньги из карманов господина Бьёрка, запихивает в чемодан безобразные фамильные подсвечники Бьёрков, часть столового серебра и кое-какие драгоценности, которые в былые времена принадлежали прежней госпоже Бьёрк, а теперь принадлежат ей. Чемодан набит до отказа — она может уходить.
Но прежде чем покинуть дом, Вивиан совершает самое запретное. Поскольку она теперь совершенно новая женщина, бунтовщица, бояться ей нечего.
Опьяненная мятежным духом, она садится на родовую гордость Бьёрков — старинные стулья, на которых никто никогда не сидел, такие они хрупкие и ценные. Семь лет дожидалась она этого часа. Она садится поочередно на каждый из стульев. Всей своей тяжестью опускается она на них, и ей кажется, что стулья трещат под ее задом.
Под конец она хватает фломастер и пишет на нижней стороне сиденья: «Hacke Hackspett was her»[69].
И, хмельная от возбуждения, покидает дом.
7
«Заклад» — написано на вывеске большими синими буквами. Спасибо, вижу. Ясное дело, они хотят, чтобы людям было легко их найти, но зачем кричать на всю улицу? Неужели нельзя проявить немного такта?
Вивиан не может сразу решиться войти внутрь и расхаживает взад и вперед по тротуару перед ломбардом. Витрина украшена зелеными растениями в горшках, занавески не задернуты. Любой прохожий пялься сколько влезет на тех, кто попал в беду. Государство всеобщего благоденствия позабыло, что такое стыд.
Но Вивиан все-таки не принадлежит к тому поколению, которое радостно вопит: «Эй вы все, глядите — я живу на пособие!» Ей с детства внушили, что порядочный человек способен прокормить себя сам, по ее понятиям, обращаться в ломбард унизительно.
Но что ей еще остается? Не может же она, как скупщик краденого, торговать на барахолке Сергельс Торг!
Стыд! Конечно, стыдно ради хлеба утащить из дома фамильные драгоценности. Впрочем, она ведь утащила драгоценности не своей, а чужой семьи, и когда наконец топтаться перед ломбардом становится еще тягостней, чем обратиться к закладчику, Вивиан, набрав воздуха в легкие, входит внутрь.
Ломбард больше всего напоминает современное почтовое отделение. Здесь светло, чисто, все легко моется, на стенах березовые панели, диван для ожидающих клиентов обит тканью в пастельных тонах. У застекленных окошечек, нажимая на клавиши компьютеров, сидят служащие, сплошь женщины.
Вивиан представляла себе процентщика в образе высокого мрачного мужчины в темном костюме и почему-то в цилиндре. Этакий владелец похоронного бюро, сознающий важность момента и потому сдержанный, а тут вдруг энергичные женщины ее возраста с умело наложенной косметикой и подкрашенными волосами.
Очереди ждут полдюжины клиентов. Как и на почте, здесь надо взять номерок. Хотя на диване есть свободное место, Вивиан предпочитает ждать стоя. Быстрым взглядом она оценивает посетителей — это наркоманы, цыгане и строительные рабочие. Вивиан содрогается.
Наркоманы, цыгане, строительные рабочие и она. Отличная компания. Поглядели бы на нее сейчас подруги детства из нормальмской муниципальной женской школы. Уж они бы почесали языки. Чтобы справиться со смущением, Вивиан решает вновь сделаться госпожой Бьёрк.
