Джон О'Хара - Жажда жить
— Не хочу я, чтобы мне объясняли! Я хочу видеть папу!
— Нельзя, не только тебе, но и никому.
— А как же те, которые кладут его в… эту штуку. Кто это? Кто? Я тебя не понимаю, не понимаю тебя. Я всех вас ненавижу! Тебя, тебя и тебя. — Не переставая кричать, он влепил пощечину сестре, потом брату, а там и матери.
Альфред схватил его за плечи.
— А ну-ка прекрати немедленно! Как ты смеешь бить маму?
— Пусти! — Билли дернулся, пнул Альфреда коленом и упал на пол, увлекая за собой брата.
— Билли, родной, успокойся. Иди сюда, сядь ко мне на колени. Альфред, отпусти его. Он больше никому не сделает больно. Ему стыдно, просто он очень тоскует по папе, как и все мы. — Голос у Грейс сорвался, и, увидев, что глаза матери наполняются слезами, старшие дети тоже заплакали. Анна подбежала к Грейс и прижалась к ней, та протянула руку Альфреду. Билли отвернулся и, обхватив голову руками, остался лежать на полу. Он рыдал безутешно, отчаянно, бесконечно, как плачет ребенок, вышедший из младенческого возраста, но не доросший еще до того, чтобы вполне осознавать происходящее вокруг. Ему нечего сказать, для него ничего не сделаешь, ничего такого, что могло бы его успокоить, и пока он не умолкнет сам, будет продолжаться этот ужасный, этот нестерпимый крик — нескончаемый крик, в котором нет надежды, но есть мольба, неизвестно к кому обращенная, и протест, неизвестно против чего направленный. А потом, когда кошмарная, нестерпимая боль души отступает, рыданье сменяется стоном уязвленной гордости и физической боли, и с этой болью можно бороться, а с борьбой уходит и ужас.
— Билли, ну пожалуйста, прошу тебя, — произнесла Анна.
— Посиди у мамы на коленях, — наклонилась к нему Грейс.
Мальчик поднялся с пола и, продолжая всхлипывать, не отрывая от глаз стиснутых кулачков, прижался к матери.
— Ну вот и славно, Билли, — сказал Альфред, потрепав его по голове. — Хороший мальчик.
— Хороший мальчик, — эхом отозвалась Анна.
— Да, Билли наш славный мальчик, — проговорила Грейс. Анна немного отодвинулась, позволяя брату прижаться к материнской груди.
— Дай мне поцеловать тебя, Билли. — Грейс прижалась ко лбу мальчика.
— Нам надо быть подобрее друг к другу, потому что мы очень друг в друге нуждаемся, и всем нам очень не хватает папы, — заговорила Грейс. — Но мы никому не позволим видеть нас плачущими. В ближайшие несколько дней в доме будет много людей, и мы должны показать им, что умеем себя вести, нельзя давать им увидеть, что происходит у нас внутри. У людей свои беды, не следует навязывать им наши. Пусть вы даже и дети. Первыми мы о папе заговаривать не будем, дождемся, пока другие мальчики и девочки скажут, что они очень огорчились, узнав про нашего папу, мы скажем спасибо, большое спасибо за сочувствие, а потом переведем разговор на что-нибудь другое. И нам надо попробовать вести себя немного тише, чем обычно, но это не значит, что следует все время сидеть дома. Можно немного поиграть, поплавать, покататься на лошадке, сходить куда-нибудь с приятелем — в любой день, только не завтра. Завтра мы пойдем на похороны, но днем, после похорон, вернемся домой. И еще постарайтесь по возможности помочь миссис Баркер, все эти дни она будет делать много из того, что обычно делаю я. А теперь, если хотите, можно позвонить и пригласить друзей. Каждый — по одному. Альфред, ты кого позовешь?
— Джонни Борденера.
— Ладно, но не затем, надеюсь, чтобы донимать его вопросами?
— Но ведь если он сам скажет, ничего страшного, верно? — спросил Альфред.
— Если сам, по своей воле, — конечно. Анна, а ты?
— Фрэнни Уолл. Я ей обязана. Она написала мне в Кейп-Мэй, а я не ответила.
— Билли, хочешь, чтобы миссис Баркер позвонила кому-нибудь, или сам позвонишь?
— Ничего не надо, — буркнул Билли.
— Ладно, если передумаешь, попроси миссис Баркер, — сказала Грейс. — А сейчас поцелуете меня, пока я не ушла к себе наверх?
— Да, мама, — хором ответили дети.
Они вышли, и в гостиной появилась Конни.
— Ну, как ты?
— Все нормально, не беспокойся.
— Загружай себя до предела, тогда и мысли будут заняты. Надо кое-что обговорить. Начну с того, что, оказывается, Вайнбреннер не хоронил твоих родителей. Это было похоронное бюро «Шульц и Макмаллен». Но в таком виде оно больше не существует, остался только Макмаллен. Загвоздка в том, что доктор О’Брайан уже успел связаться с Вайнбреннером и они обо всем договорились. Вряд ли ты пойдешь на это, но в принципе можно заменить Вайнбреннера на Макмаллена. Не то чтобы я советовала это, но, если угодно, все в твоих руках.
— Вайнбреннер, — протянула Грейс. — Честно говоря, не вижу разницы, но, ради Бога, давайте хоть вокруг этого не будем суету поднимать.
— Конечно, но, видишь ли, Макмаллен звонил Броку, и я тоже должна позвонить ему, чтобы передать твое решение ему, а он — Макмаллену.
— Если Макмаллен звонил, тогда пусть будет Вайнбреннер. Точка. Ты хочешь сказать, он звонил Броку, чтобы… все сделать самому?
— Ну да, такая уж у них работа. На наш взгляд, это, может, дико, но гробовщикам-то что остается делать? Я хочу сказать, что мало кто задумывается о гробовщике, пока нужда не придет. Правда, Сидни был такой пунктуальный, все по полочкам разложено, так что, может, в завещании что-то есть…
— Ничего нет. Завещание я читала.
— В таком случае тебе должно быть известно, что хоронить его на ферме нельзя. Брок, правда, говорит, будто Сидни как-то обмолвился, что хочет упокоиться именно здесь, но это нельзя делать по закону.
— Верно, когда-то он действительно хотел, чтобы его похоронили на ферме, но я не уверена, что он не передумал. В последние несколько месяцев. Иначе наплевать мне на закон.
— По новому закону можно хоронить только на кладбищах или кремировать тело.
— Кремации не будет, это я даже не собираюсь обсуждать.
— И все же, Грейс, лучше похоронить его на обычном кладбище. Оно близко к церкви Святой Троицы, так что прямо после отпевания можно сразу ехать на кладбище. Лично я не могу представить, чтобы кто-нибудь из близких был похоронен у нас на ферме. Ладно, хватит об этом. Дальше — список приглашенных? Где он, я готова им заняться. Вам с Броком следует подумать о том, кто будет нести гроб, и Брок свяжется с этими людьми. И еще один вопрос, на который только ты можешь ответить: как насчет семьи Сидни?
— Никак, у него практически нет семьи. По отцовской линии у него вообще нет родственников в Америке. Все живут в Англии, и им можно написать после. По материнской, правда, есть старуха тетка и дядя, они живут в местечке Воппингер-Фоллз, на берегу Гудзона. Тетка — сестра матери. Надо отправить телеграмму, но сомневаюсь, что они приедут. Им обоим как минимум за семьдесят, и я даже не уверена, что дядя жив. Сейчас напишу тебе их имена. Тетя Фредерика. Миссис Ван Влир, то ли Ван Влек. Надо проверить. Я всего раз их видела. На нашей с Сидни свадьбе их в Форт-Пенне не было, но они прислали отличную тренировочную грушу. Да ты ее видела.
— Верно, огромная такая?
— Она самая. Сидни, бывало, говорил, что если напьешься так, что захочешь к ней приложиться, то в ней же можно поплавать и протрезветь.
— Телеграмму я пошлю, — прервала ее Конни. — Дальше. Внизу ждет Рут Хольц. Она привезла несколько черных платьев, туфель и шляп. Я не знаю твой размер ноги, во всяком случае, полноту забыла, так что на всякий случай она прихватила два — 7,5Б и 8А.
— У тебя отличная память, — сказала Грейс.
— Так, что еще? Ах да, я заходила на кухню, там у всех глаза красные, а кое-кто и носом хлюпает. По-моему, тебе надо прямо сейчас потолковать с ними. Так легче, чем потом каждого уговаривать. И знаешь, я не слишком бы рассчитывала на Джо. Джулия сказала, что он, как только узнал про Сидни, заявил, что уходит, она уговорила его задержаться, но рассчитывать я бы не стала.
— А я и не собиралась, — отмахнулась Грейс. — Он предупредил, что увольняется, но я и без того хотела его рассчитать. По-моему, Джо как-то видел, как я возвращалась домой из… — Она махнула рукой в северном направлении. — Ему давно бы пора уйти. Все, что он знает, так это лошади. Даже не проверит, есть ли бензин в баке. Да и в уходе за лошадьми он далеко не самый лучший. У нас тут одна или две охромели, и, я думаю, это его вина. Сидни он мог одурачить, но меня — никогда… Вижу, что ты хочешь сказать. Говори. Его я не дурачила.
— Ничего подобного я не хотела сказать.
— Знаю, знаю, Конни, добрая моя, милая Конни. Просто я ненавижу этого типа, Джо, тем более ненавижу за то, что ему было известно про меня. Ладно, так или иначе, скоро его здесь не будет, а если он думает, будто перед отъездом ему удастся побольнее меня уколоть, то этого удовольствия я его постараюсь лишить.
— Надеюсь, у тебя это получится, — сказала Конни. — Так как, позвать Рут?
