Алина Знаменская - Женщина-зима
— Бывает, но такое… Он ведь совсем свою жизнь изменил ради меня. Совсем, круто. А если он поймет, что не может жить в деревне? Поймет и уедет?
— Ох, ох, ох! Заголосила! Изменил — значит, хотел этого. Значит, что-то его в той жизни не устраивало. Искал чего-то, вопросы себе задавал. Уважаю я таких. Чего смеешься? Уважаю. Вообще на мужиков смотрю как на детей. Все дети, все играются в кого-то. Кто в царя играет, кто в бандитов, кто в деловых и крутых. А настоящих, которые не играются, тех мало. Вот твой Добров — настоящий. Из тех, кто придет, трезво оценит, разрулит любую ситуацию. Силой, но без подлости. Молодец. И ты, Поля, молодец, что счастья своего не упустила.
— Сплюнь!
Любава суеверно сплюнула три раза через левое плечо и постучала по столу.
— Кстати, тебе привет от Панина.
— Батюшки! Что это с ним? Вспомнил…
— Да так, виделись. Предложил мне выдвинуть свою кандидатуру в районную Думу.
— А ты?
— Обещала подумать. Ну так вот — не наврал он про дом для врача общей практики-то! Проект показывал. Ничё домик. Полдома — для приема больных, полдома — жилая. Балкон, усадьба — все дела.
— Хорошо бы, — вздохнула Полина. — Я соскучилась по работе.
— В медицину уйдешь — по клубу своему будешь скучать, по театру.
— В театре можно остаться для души. Клавдия Семеновна новую пьесу подобрала. Только с кем ставить-то? Ольга в декрет уйдет, Володька с Ирмой уехали.
— Ничего о них не слышно?
Полина сходила в спальню, принесла конверт.
— Вот, Ирма письмо прислала. Правда, обратный адрес — до востребования. Боится.
Любава развернула письмо. Оттуда выпала фотография. Она говорила сама за себя. На снимке они были втроем: Ирма смеялась и прижималась к Володькиному плечу. Тот держал на руках Катю. Малышка тоже смеялась и показывала пальцем в фотоаппарат.
— Счастливы, значит, — сделала вывод Любава. — И слава Богу. Ну а Гуськовым не позавидуешь, — после паузы продолжила она. — Как говорят, беда не приходит одна.
— Макаровну жалко. Сразу оба сына за решетку попали. Она только после операции, слаба еще. Я на днях к ней заходила. Похудела она, есть ничего нельзя, диета.
— Чё жалеть-то? — возразила Любава. — Они знали, чем занимались. Хотя, конечно, оказались крайними. Знаешь, как на самом деле было? Как раз перед выборами губернатора объявили месячник по борьбе с преступностью. Ну, как обычно. Нужно что-то крупное раскрыть, отчитаться. Мишкин звонит Лысенькому (это их глава, бандитов местных). Звонит, значит, Лысенькому и говорит: как хочешь, я должен кого-то поймать. Сдавай, мол, кого не жалко. И работай дальше.
— А тот что?
— Тот не соглашается: моих, мол, пацанов не трогай. Я тебе, мол, плачу исправно и отвали. Тогда Мишкин говорит: меня могут снять за то, что месячник плохо провел, придет новый вместо меня и твою контору накроет.
— Ну? — Полина бросила все дела, голову на локти положила, слушала.
— Тот задумался. Есть резон в словах мента, как ни крути. Кого-то придется сдать. А Мишкин и говорит: вот твои Гуськовы засветились со своей мамашей, народ бог весть что про них перед зданием администрации кричал, и тем более на камеру сняли.
— Да, Ванюша мне показывал.
— Ну вот. Про них все, мол, знают, что они в своей мастерской краденые машины разбирают. Жалко тебе их, что ли?
— И Лысенький согласился?
— Он не дурак. С Макаровной-то у Павла прокол вышел. Она, как очнулась, как все узнала, наехала на Павла. Тот побежал заявление забирать. Псих. Ну, ты эту историю знаешь.
— Да, Макаровна меня не подвела, — согласилась Полина. — Дай Бог ей здоровья.
— Будет здоровье с такими сыночками, — отозвалась Любава. — Ну так вот. Лысенький подумал и сдал Гуськовых.
— Да… — потрясенно выдохнула Полина. — Ну а ты-то откуда все знаешь?
— Боже ты мой! — всплеснула руками Любава. — Тоже — секрет! Райцентр — та же деревня. Кирюхин под хмельком своей жене проговорился, а она у меня в пекарне тесто берет на пироги каждую субботу. Я теперь все дела знаю.
— Так оставили Мишкина-то?
— Мишкина оставили, Снежко перевели и еще кое-кого местами поменяли.
— А еще какие у вас новости? — доставая из холодильника квас, спросила Полина.
— У тети Стеши опять курей украли, — бесстрастно сообщила Любава, — Новых. Бройлерных.
Полина несколько секунд молча смотрела на сестру, а затем начала смеяться. Сначала короткими порциями. Ей вторила Любава. Потом смех затянулся. Они смеялись теперь, едва взглядывая друг на друга, не в силах остановиться. Когда мужчины возвращались домой, издалека услышали заразительный звонкий смех своих женщин.
* * *Тимоха бродил весь день, а к вечеру ноги сами привели его к дому Кати Плешивки. Марина сидела на перильцах крыльца. Курила. В ее позе, в посадке головы, плеч было что-то новое, чего он не замечал раньше. Тимоха примостился на завалинку дома напротив. Сидел и смотрел, как Марина курит. Она видела его, но в его сторону даже не взглянула. Ей не нравилось, что Тимоха про нее все понимает. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она страдает.
А она страдала. Ее гордая поза пыталась скрыть это, но только, наоборот, подчеркивала. Тимоха готов был расправиться с этим городским. Будь городской неженатым парнем, дал бы ему хорошенько. А так… у него дети маленькие дома, вроде Ростика. Сам видел.
И что же он за человек такой, что не жалко ему девушку мучить?
Много мыслей побывало у Тимохи в голове, пока он сидел и смотрел на Марину. Она делала вид, что не замечает Тимохи. Докурила, подобрала колени к подбородку. Сидела без движения на перильцах, смотрела вдаль.
Знал Тимоха наверняка — думает о том, о женатом. Думает, что вот снова не сдержал обещания. Придется что-то решать самой. А что решать? Надо забыть его. Да разве это так просто — забыть?
Тимоха вздохнул. Он научился глубоко вздыхать с той поры, как полюбил Марину. Она вдруг встрепенулась, позвала его:
— Тим!
Он поднял голову, выжидательно уставился на нее.
— Тим, пригони свой мотоцикл! Покатаемся…
Тимоха ожил. Мотоцикл? Да это он мигом. Одна нога здесь, другая — там. Помчался домой, вывел из гаража сверкающую «Яву». Взревел тот, как зверь, взлетел, понесся по деревне, поднимая теплую мягкую пыль…
Марина ждала его на повороте. Мотоцикл вылетел за село, Тимоха зажмурился. Марина держала его за бока. Нервные у нее были сегодня пальцы, напряженные. Летели сквозь ветер по пустынной дороге, мимо проносились поля, пруд, озеро, снова поля. Это стремительное движение было по душе Тимохе, он любил скорость, теплый колючий ветер, запахи разнотравья, желто-синие дали.
Они укатили далеко от Завидова, за соседнее село. Дальше простирались луга, отведенные под покос. Луга спускались к реке, и все дороги терялись там. За рекой синел лес.
