Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост
— Рад познакомиться с вами, господин Сорель. Где ваш багаж?
— В камере хранения на вокзале.
— Понимаю. Прошу вас, входите.
— Благодарю, — Филипп прошел в дом по мраморному полу, Уэллс — за ним. «Я чем-то напоминаю Рипа ван Винкля»[87], подумал Филипп. «Тот вернулся на родину после двадцати лет отсутствия и ничего не узнает, все ему кажется чужим. Эта вилла одиннадцать лет была моим домом. Хотя, Бог свидетель, отнюдь не домашним очагом и не родиной, но стоило мне уехать отсюда всего на два месяца, как здесь все странным образом изменилось и стало мне чужим — и эта широкая лестница, ведущая на второй и третий этажи, и картины голландских мастеров, и ковры на полу, и огромные напольные вазы, пустые сейчас — цветов в них нет.
Гордон Уэллс прошел с Филиппом в гостиную, где спросил, не выпьет ли тот с ним немного виски. «Из старых хозяйских запасов», — добавил он с улыбкой. Они сели друг против друга за маленький стол.
Уэллс поднял свой стакан.
— С приездом, господин Сорель!
— За знакомство, мистер Уэллс!
Они выпили.
— Ну, итак… — начал Филипп.
— Итак… — подхватил Уэллс.
Они рассмеялись.
— Довольно-таки занятная ситуация, господин Сорель, — сказал англичанин. — Надеюсь, я не испугал вас, когда снял трубку в вашем доме… вы, конечно, удивились, представляю… Но что мне было делать? Я в доме совершенно один… и пробуду здесь до завтрашнего дня, чтобы, как я уже вам говорил, собрать необходимые нам бумаги и все такое прочее. Ирена и я — извините, что я называю вашу жену по имени, но мы с ней действительно добрые друзья, она мне всецело доверяет и оставила мне ключи не только от дома, но и от своего сейфа. Мы с ней в Лондоне вместе осуществляем один большой проект…
— Понимаю, — сказал Филипп, который абсолютно ничего не мог понять. — Я не совсем в курсе последних событий после моего объезда в Женеву… Это непростительно с моей стороны, непростительно…
— Не надо, зачем вы так…
— Нет! Я даже не был на концерте Ирены семнадцатого августа.
— Шестнадцатого.
— Шестнадцатого, конечно. Я был настолько занят… И тем не менее — это непростительно. Только вчера я узнал от одного знакомого, с каким триумфом выступила Ирена. Я должен извиниться перед ней.
— Когда я увижу ее в Лондоне и расскажу ей о нашей встрече, я непременно упомяну о том, что вы сожалеете, что…
— Благодарю. Вы сказали, будто работаете в Лондоне с Иреной над совместным проектом?..
— Да, господин Сорель. После ее возвращения к концертной деятельности. Извините, я еще не представился вам по всей форме. Я — один из директоров «И-эм-ай». Вам известна фирма «Электрик Мьюзик Индастри», господин Сорель?
— Это одна из крупнейших, если не самая крупная фирма музыкальной звукозаписи — причем с безупречной репутацией, не так ли?
— Не будем преувеличивать… Да, конечно, мы стараемся, делаем во имя музыки все, что в наших силах, — Гордон Уэллс улыбнулся и поднял стакан.
— Выпьем!
Они выпили.
— И… в «И-эм-ай» вы работаете с Иреной… — «У этого Уэллса вид человека умного и вызывающего доверие», — подумал Филипп.
— Видите ли… С чего бы начать? С концерта Ирены, с ее замечательного концерта в Старой опере. Я был там, наслаждался ее исполнением, которое растрогало меня до глубины души — как никогда в жизни, вынужден признать. Пусть это звучит несколько ходульно…
— Да что вы, мистер Уэллс! Мой знакомый тоже говорил о концерте Ирены только в восторженных выражениях.
— Тогда вы, господин Сорель, можете себе представить, что последовало за этим концертом.
— Могу себе вообразить.
— И вы не ошибетесь. Я пригласил вашу гениальную жену приехать в Лондон на нашу студию звукозаписи. Я был уверен, что после стольких лет отсутствия в музыкальной жизни ей суждено триумфальное возвращение… и что я просто обязан помочь ей в этом… Можете вы понять такое?
— Безусловно, мистер Уэллс… Ирена, конечно, рассказала вам как о своих успехах в молодости, так и об этом невероятном, необъяснимом провале. И о жизни со мной и Кимом, моим сыном…
Уэллс покачал головой.
— Ирена… Ваша жена в высшей степени сдержанна, и в отношении своей личной жизни и своем прошлом предпочитает не распространяться. Однако ко времени концерта в Старой опере мне, конечно, было известно и о ее карьере вундеркинда, и об этом страшном провале, и о ее путешествиях по всему миру, отнюдь не веселых, и о принятом ею решении никогда больше не возвращаться на сцену. Весь музыкальный мир счел настоящей сенсацией ее выступление в Старой опере после столь продолжительного перерыва…
12
Филипп переночевал в отеле «Франкфуртер хоф», потому что счел неудобным ночевать в своем доме под одной крышей с Гордоном Уэллсом. Теперь он сидит в рейсовом самолете «Люфтганзы», вылетевшем в двенадцать часов сорок пять минут в Цюрих. Там его будут встречать Клод с Сержем, а сейчас он как бы мысленно прокручивал пленку с записью всего того, что ему накануне вечером рассказал англичанин и что, скорее всего, соответствовало действительности.
Если в предыдущий приезд Ирена изнывала в Лондоне от тоски и безделья, то сейчас все было иначе. Она чувствовала себя активной участницей в броуновском движении и частицей грандиозного города. Как себя при этом ведут — улыбаются?.. Она весела и возбуждена одновременно. Ирена как всегда внимательно наблюдает за выражением лиц тех, кто ее окружает. Они не улыбаются. И тогда она тоже принимает вид исключительно деловой, даже несколько высокомерный. Ирена Беренсен едет в студию звукозаписи, «на работу». Шоферу такси она говорит:
— Number three, Abbey Road, please![88]
Это почтенный солидный особняк. Высокая металлическая решетка вокруг дома с палисадником. Портик в классическом стиле. По дому не скажешь, что он знаменит во всем мире, потому что его фотографии есть на всех конвертах пластинок и на дисках, и туристы из самых разных стран оставляют свои автографы на камнях ограды и на афишах вокруг дома — в них они выражают свой восторг, свою радость, свою благодарность, а иногда печаль и сочувствие. Войдя в здание, можно потеряться в разветвлениях его коридоров, где расположились разные студии «И-эм-ай». Здесь выпустили свои лучшие пластинки «битлы», отсюда началось их триумфальное шествие по всему миру, их «завоевательные походы».
Abbey Road!
— Yes, миссис Беренсен, вас ждут!
Гордон Уэллс спешит ей навстречу. В сопровождении продюсеров, специалистов по звукозаписи, ассистентов и технического персонала. Вот сама студия. А вот микрофоны. А здесь чембало. О первой записи диска договариваются очень быстро. Ирена будет играть Скарлатти, пятнадцать сонат за три дня, и еще пять на всякий случай.
Ирена сделала тщательный и очень тонко продуманный выбор, она как бы связывает сонаты попарно — но чтобы они при этом контрастировали.
Мистер Уэллс в восторге. Продюсер сияет. «ЭМИ» хорошо подготовит эту сенсацию: «после долгих лет отсутствия пианистка Ирена Беренсен снова среди нас — ее дарование еще больше расцвело, стало более зрелым и глубоким. Это пленяет и удивляет!» Ее будут сравнивать с Владимиром Горовицем, который тоже однажды исчез из музыкальной жизни лет на десять, чтобы вернуться и стать всеобщим кумиром и любимцем! О мюнхенском провале Ирены никто и не вспомнит…
После третьего и последнего дня записи Гордон Уэллс сидит за ужином прямо напротив Ирены и долго не сводит с нее глаз. Нет, положа руку на сердце, Ирену красавицей не назовешь. Нос длинноват, рот маленький, лоб чрезмерно выпуклый. Глаза? Глаза прекрасные. Но и общее впечатление прекрасное. Мистер Уэллс любит длинноносых женщин. Ирена говорит: «И больше никакого Скарлатти!» Мистер Уэллс ее поддерживает: «Для начала ваш Скарлатти был для нас подарком неба, фейерверком, россыпью драгоценных камений. Но что бы вы желали записать на вашем втором диске, миссис Беренсен… Ирена?» Она сразу замечает эту попытку сближения — «Ирена!» Но он тут же предлагает ей называть его просто Гордоном: в Англии любят формальности, но и простоту тоже. «Я хочу в следующий раз играть Шуберта, — говорит она. — Может быть, несколько его замечательных интерлюдий, Гордон?»
Он кивает и улыбается. «Шуберт — это блестящая идея, — он просто в восторге. — Только не одну из его больших сонат, это мы оставим на потом, но его «Интерлюдии» и «Музыкальные моменты» — это будет сказка! И вы блистательно исполните это, Ирена. А Шуман? Что вы скажете о Шумане? О его «Детских сценах» и «Фантазиях»? Мне думается, они должны быть вам по душе!»
Да, предстоит нечто необычайное. Богатства фортепианной музыки неисчислимы и безграничны, за Шубертом и Шуманом могут последовать Шопен, Брамс и Гайдн. Они заряжаются друг от друга восторженностью и энтузиазмом, они, похоже, уже слышат, как это прозвучит! И в то же время за этим ужином между ними происходит сближение, никак не связанное с сонатами, фортепьянными опусами и планами будущих концертов или записей.
