Раймон Кено - Упражнения в стиле
И он обратил к своему клиенту взгляд, в котором была слабая мольба — словно хотел, чтобы гость попросил его рассказать эту самую историю. Но тот, вероятно утомленный обилием историй (автобиографических), которые уже были рассказаны за вечер, просто ответил:
— Каждому есть что рассказать.
Это замечание, казалось, потрясло толстяка — его охватило возбуждение, близкое к маниакальному.
— Раз... — сказал он, — решите, месье депутат, позвольте, моя история не похожа ни на одну другую, нисколько. Начнем с того, что в ней нет ничего необычного, во-первых. А во-вторых, она не обычная.
В этот момент одна из дверей, ведущих в зал, неслышно открылась, и Губернатис увидел входящего пса. Несколько секунд животное побродило кругами, затем ловким и решительным прыжком взобралось на стул между хозяином и странником — и уселось.
— Это ваш пес? — спросил Амедей.
Хозяин посмотрел в ту сторону, где сидело животное, словно проверяя.
— Да. Его зовут Дино.
— У него тоже небось своя история, — сказал Губернатис.
Он взглянул на пса, но тот притворился, что не слышит, закрыл глаза и зевнул; затем вновь принял невозмутимый вид.
— Хорошенький песик, — рассеянно сказал хозяин. — Моя история, месье депутат...
— Расскажите же.
— Она проста, коротка, правдива. Слушайте. Меня зовут Рафаэль Денуэт. Мой отец занимался гостиничным делом, дед был поваром, месье депутат, а прадед даже написал книгу об оформлении стола. Так что, сами видите, мы представляем в некотором роде ремесленную аристократию. Я говорю это не для того, чтобы задеть ваши чувства, месье депутат, мне известно, что вы радикал-социалист. В общем, как уже сказано, родился я в профессиональной среде, в ней вырос и к ней же испытывал отвращение: я хотел стать мореплавателем. И даже пошел моряком в торговый флот. Но когда мой отец умер, я посчитал своим долгом вернуться к нашей профессии — ради того, чтобы скрасить старость моей матери, которая была горничной и уважала семейные традиции. И вот десять лет тому назад я поселился здесь. Мать умерла два года спустя. Я стал сиротой, прошу заметить. Я уже подхожу к моей истории. Я прожил здесь уже пять лет — то есть это случилось пять лет назад, обратите внимание, месье депутат, — и в один прекрасный день, очень похожий на этот, появился странник, который, как и вы, путешествовал пешком. Это был человек довольно высокого роста, не иначе как спортсмен, с очень красивым лицом, месье депутат, а глаза — глаза — глаза светились ярко-ярко. Он просидел здесь час, пока не выпил бутыль красного вина. О чем он мне рассказывал — ведь я подсел к нему, чтобы побеседовать, — уже не помню. Совершенно не помню, — простонал он. — Прошло минут десять после его ухода, как вдруг я понял, что меня посетила... обезьяна.
— Обезьяна? — переспросил Губернатис.
Пес закрыл глаза и чуть свесил голову набок.
— Понимаю, что шокирую вас до глубины души, месье депутат, — сказал Денуэт.
— Да нет, что вы, — пробормотал Губернатис.
— Да, да, я знаю. Обезьяна! Обезьяна! И все же — да, обезьяна почтила меня визитом, и с тех пор я жду, что она вернется, и каждый гость мною в некотором роде почитаем, уважаем. Вот вы, месье депутат, вы, в частности, как и все прочие, разве не можете быть тем существом, которое должно сюда вернуться?
— Вы уверены, что она вернется?
Хозяин гостиницы улыбнулся без тени сомнения:
— Наверняка, месье депутат, наверняка.
Пес приоткрыл глаза.
— С одной стороны, — недоумевал Губернатис, — вы будто бы точно знаете, как она выглядит, а с другой — готовы обнаружить ее в ком угодно. Я хочу сказать: вот я, например, по-моему, не имею никакого сходства с вашей обезьяной, однако вы расспрашивали меня так, словно я мог ею оказаться.
— В самом деле. Здесь нет противоречия, месье депутат: я п-просто думаю, что она может менять внешность, принимать любой облик.
— В таком случае, как вы ее узнаете?
— По признаку[51]. Любому.
— И вы совсем не помните, что она вам сказала?
— Совсем. С тех пор я много раз пытался вспомнить, но все впустую. Впустую.
Через паузу:
— Хотите выдержанного кальвадоса? Он у меня отменный. Пойду принесу.
И поспешил прочь.
Едва он оказался по другую сторону двери, пес сказал:
— Что вы думаете об истории хозяина?
— Ничего особенного. Я не привык к разговорам в таком духе. Я живу среди более точных понятий.
— Да, наш хозяин мечтатель, правда?
— Он мечтатель, я честолюбец, быстро вы навешиваете людям ярлыки, месье Дино. Сам-то вы кто такой?
— Пес.
Но тут вернулся хозяин, и Дино умолк.
Кальвадос был ядреный, и Губернатис несколько раз похвалил хозяина; хозяин же собрал похвалы без лишней гордости, но и без лишней скромности. На этот раз он молчал, как и его пес. Казалось, у него пропало всякое желание рассказывать истории.
На безлюдной улице послышались приближающиеся шаги, и вскоре дверь приоткрылась. Дино спрыгнул со стула и залаял. В проеме возникла голова — голова одноглазого старика.
— Ведь вы зайдете ко мне завтра утром, господин странник? — спросила голова.
— Непременно.
— Доброй ночи.
Голова исчезла, дверь закрылась. Дино успел вновь забраться на стул.
— Вы с ним уже познакомились? — спросил Денуэт.
— Он только что был здесь. Только вот кто он, собственно, такой?
— Откуда мне знать? Кто вообще это знает? Одержимый старик, вот и все.
Пес искоса взглянул на странника и улыбнулся. Потом зевнул, спрыгнул со стула, уверенно направился к двери, толкнул створку и тоже исчез.
Над головой послышались шаги.
— Горничная готовит вам комнату, — сказал хозяин.
— Об этом одноглазом мне рассказывали удивительные вещи.
— Кто же?
— Ваша горничная.
Хозяин пожал плечами:
— Пф-ф, в этих краях все такие суеверные. Это россказни, порой довольно глупые. Кое-кто вам даже скажет, что мой пес умеет говорить.
Губернатис рассмеялся: да уж, надо такое придумать!
— Или может стать невидимым.
— В другие времена его бы сожгли, и вас вместе с ним.
— Меня? Меня? Месье депутат, я ни в чем не повинен. Какое отношение я имею к этим глупостям?
— Одноглазого старика тоже сожгли бы.
— Сумасшедшего? Он же сумасшедший!
— Теперь сумасшедших не тащат на костер.
— Нет.
Хозяин умолк и вновь онемел. Над головой стало тихо, стаканы опустели.
— Пойду-ка я спать, — сказал Губернатис, вставая. — Спасибо за чудесный кальвадос.
Он взял свой дорожный мешок.
— Комнату найдете? — спросил Денуэт, продолжая сидеть. — Прямо напротив лестницы. Номер один.
— Доброй ночи, месье Денуэт.
— Доброй ночи, месье депутат.
Встать он не пожелал.
Губернатис толкнул дверь; на лестнице еще горел свет; он заметил, что внизу на груде лохмотьев спит Дино. Гость тихонько поднялся, дерево скрипнуло, пес не проснулся.
Он вошел в комнату — в постели, разумеется, была Гортензия.
II
На следующее утро Амедей, свежий и бодрый, проснулся с первыми лучами солнца. Сделал гимнастику (ежедневную и методичную), умылся, привел себя в порядок. Затем спустился вниз — в столовую; дорожный мешок его был готов, и сам он готов был отправляться.
— Месье желает чего-нибудь? — спросила Гортензия с порога кухни.
— Черный кофе, хлеб, масло, варенье.
За окном было деревенское утро: хлопотали какие-то люди, а также — лошади, машины, тележки, бороны; кошки, собаки; дети; все вели себя сдержанно, даже если что-то выкрикивали. Кофе с хлебом-маслом-вареньем был подан; Амедей выпил его с наслаждением и радостью, сначала сидя один, поскольку Гортензия, вся расхристанная после сна, убежала на кухню, а затем в компании Дино, который, едва закрылась дверь, вскочил на стул напротив постояльца. Странник предложил ему сахару.
— Охотно, — ответил пес и принялся хрустеть.
— Хорошее сегодня утро, — сказал Амедей.
— Неплохое, — отозвался пес, облизывая морду, еще мокрую от слюны.
— Хорошая погода будет мне в дорогу, — сказал Амедей.
— Погода может перемениться, — заметил пес.
— За полдня?
— Здесь она вечно меняется. Зайдите к дядюшке.
— Ах да, обязательно. Вообще-то я его не забыл.
— А Гортензия?
— Я ее выгнал. Она влезла ко мне в постель!
— И правда, выгнали. Она страшно обижена.
— Вы, верно, думаете, что я стану портить себе карьеру интрижкой со служанкой?
— Найдется немало политиков, у кого были любовницы... интрижки... приключения.
— Фу. Это не в моем духе. Мне себя упрекнуть не в чем ни с этой точки зрения, ни с точки зрения работы. В этом моя сила... одно из моих сильных мест; другое — моя ученость.
