Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)
Я не знал, что ответить. Серьезно она говорит, или врет, или ненормальная, или что? Говорила как будто серьезно, но это может быть также, как она хмурится. И не оставляло ощущение, что мне вешают лапшу. Я ответил вопросом на вопрос:
– Кто вас издает?
– «Бинфордс и Морт».
Если бы она назвала большое нью-йоркское издательство вроде «Кнопфа» или «Даблдея», я бы состроил рожу и понес галиматью. Но «Бинфордс и Морт»? Это – маленькое издательство классной исторической литературы, почти неизвестное за пределами Северо-Запада. Стала бы она ссылаться на него, если бы врала? С другой стороны, стали бы они с ней связываться?
– По-моему, «Бинфордс и Морт» плохого не посоветуют, – веско ответил я, пытаясь заглянуть ей в глаза.
Окуляры не позволяли. Надо было проверить ее иначе.
– Ладно, Гениальный подросток. У меня к вам тоже вопрос.
– Только быстро, писатель. Кажется, моя колесница подъехала.
Действительно, у знака «Не парковаться» остановился черный седан. Наверное, она услышала. Из машины вылез молодой, карьерно-юридического вида помощник и направился к двери.
– Хорошо, быстро, – сказал я. – Хотелось бы знать, что вы думаете – с ходу, с высоты вашего умственного коэффициента – о втором законе термодинамики.
Если я ожидал, что поставлю ее в тупик, то ошибся. Она неторопливо поднялась на ноги и встала передо мной. Потом наклонилась, так что ее лицо почти прикоснулось к моему. Узкие губы стали растягиваться и приподнялись по краям. Нетерпеливые шаги водителя стихли в нескольких метрах от нас, но ни девушка, ни я не обернулись.
– Мелисса? – произнес он. – Все улажено, душа моя. Папа хочет, чтобы мы поехали в «Падающую башню» и заказали пару больших пицц – для него пепперони. Он придет, как только отделается от этой чертовой делегации флорентийских рыбопромышленников – они все еще поют блюз об ограничениях на ловлю лосося. Может быть, другую – с канадским беконом?..
Линзы ни на миг не отвернулись от меня. А губы все растягивались, и казалось, улыбка сейчас расколет голову пополам. Румянец залил щеки и шею, глаза выпорхнули из-за хрустальных клеток, как два шальных зеленых попугая. Она приставила ладонь ко рту, чтобы не услышал водитель.
– Энтропия, – прошептала она за ладонью, как партизан, сообщающий важный секрет под самым носом у противника, – возрастает только в замкнутой системе. – Потом выпрямилась и заговорила в полный голос: – Больше того: поющий рыбак из Флоренции симпатичнее звучит, чем паленый хряк из Канады.
– Намного, – согласился я.
Она ответила коротким кивком. Лицо снова приняло хмурое выражение. Ни слова не говоря, она круто повернулась и прошагала самостоятельно мимо ожидавшего помощника, через вестибюль, и за дверь, и к седану, величаво или настолько величаво, насколько это возможно для мосластого, возможно, безумного, почти слепого, с наполовину зелеными волосами существа из другого измерения.
– Если окажетесь в Маунт-Нево, – крикнул я ей вслед, – моя фамилия в адресной книге!
Она не обернулась. Помощник нагнал ее, но она презрела его помощь. Она споткнулась, сходя с тротуара, но схватилась за заднее крыло, ощупью добралась до ручки на двери и влезла. Только тут я спохватился, что, величественно удалившись, она забыла свою трость.
Когда я выбежал, они отъезжали. Я махал оперенной тростью, но она меня, конечно, не видела. Я хотел посигналить утенком, но они уже были у ворот, а транспорт сильно шумел.
Притом я понял, что именно такого гостинца от меня ждут дома. Как удачно. Калеб будет в восторге. Будет хвастаться, махать ею, вертеть, дудеть. Одноклассники будут восхищаться, захотят такую же. Когда поедут в «Волшебное королевство», будут искать ее во всех сувенирных лавках на Мейн-стрит, спрашивать во всех справочных киосках…
А потом, однажды ясным, голубым, прозрачным утром – чудо спроса и предложения – нате и вам.
© Перевод В. Голышева.
Когда в последний раз явились ангелы
– Я оуительно горд тем, что я здесь! – орет Мофо.
Это первое, что я услышал три дня назад, вернувшись из Флориды и увидев их здесь, – и слышу с тех пор постоянно при каждом удобном и неудобном случае, только с разными ударениями: «Я оуительно горд тем, что я здесь» или «Я оуительно горд тем, что я здесь».
– Я тоже, – откликается малыш по прозвищу Большой Лу. – И буду так же горд, когда уеду. Если жара отпустит уехать с миром, я буду и горд, и доволен.
Нынче закон запрещает ездить на мотоцикле по штату без шлема. Их отчитывал один полицейский за другим от границы Орегона с Калифорнией.
– Пусть, бля, отвянут, – говорит полуторастакилограммовый по прозвищу Маленький Лу. – Мне надоело выслушивать всякую херню от этих пидоров в мундире. Особенно когда он один, а нас тридцать. Кто силен, тот и прав, так?
– Точно, бля, – отвечает Большой Лу.
– Я точно знаю, что его преподобие Билли Грэм говорит: кто прав, тот силен. Так что сила должна быть в тридцать раз правее?
– По-моему, да, – говорит Большой Лу, лежа ничком на дворе, два метра и одна шестая тонны пыльного мяса и кожи. – Но я одно знаю: после Сан-Франциско у меня тридцать мозолей на жопе.
Секунду спустя – мерный смех. Он доносится со двора и с бетонной площадки перед моей мастерской, где подвергаются разному ремонту многочисленные «харлеи». Не понимаю, смеются ли над арифметикой Большого Лу или над очередной какой-то остротой насчет того, что я печатаю на машинке.
– А я вам скажу, что у меня, – раздается густой голос, принадлежащий тому, кого они зовут Ужасным Гарри. – У меня есть тормоза, черт, а я не знал!
В доказательство раздается рев мотора, храп разворота на триста шестьдесят градусов с тормозом, и вздымается жуткий столб пыли.
– Видали? Тормоза! Утром, когда возвращался от механика, эта цыпа голосует. Я – по тормозам, намертво, мля! Когда остановился, смотрю – она стоит там со своим розовым пузиком навыпуск, и резиновый след на полкилометра от нее тянется. Верно, скажи, цыпа?
Цыпа не отвечает, а Румиочо кудахчет свое:
– Верно.
– Слыхали? – хрипит Гарри. – Он говорит: «Верно». Этот малый хиповей вас всех, поносники. А, Попугай? Я бы запаял тебе очко, если бы ты не был другом семьи, га-га-га…
Ужасный Гарри не самый большой в стае, но потенциально самый опасный. Он сказал мне, что пять дней в неделю работал охранником, поддерживал порядок в торговом центре округа Марин, поэтому должен в пять раз больше бузить по выходным в качестве компенсации и по праву Ангела. Он невысокий, но тяжелый и твердый. Он идет, качая твердым брюхом, с тяжеловесной легкостью борца сумо. Говорит как наполовину полоумный, только глаза выдают насмешливый злой ум. Быстроту. В минуты откровенности признается, что проучился два семестра в Калифорнийском… а свалил потому, что учебный темп был для него слишком нудный. Скалится на меня, стучащего за окном: «И это самое быстрое, как ты можешь печатать?»
Въезжает Микки Прозайк, озирает сцену и сразу уезжает.
Корреспондентка из «Кроудэдци»[261], о которой я совсем забыл, звонит из аэропорта – прилетела. Сейчас берет напрокат машину и выезжает, чтобы взять у меня подробное интервью. Я говорю ей: вряд ли, сообщаю о нежданных гостях и предупреждаю, чего ожидать. О, изумительно, она это обожает, сгорает от нетерпения, надеется, что успеет их застать. Я представляю ее себе по звуку в трубке, по оперению голоса: начистила перышки, как павлиниха, трепещет от возбуждения – велит мне быть настороже и оставаться на месте до ее приезда.
И то и другое в моих силах. Сейчас я представляю себе всю сцену, не вставая с места, только по звукам: возня с мотоциклами, лай на бегу за палкой… на лужайке мама-курица зовет выводок за собой, посмотреть на знаменитую голосующую цыпу, которая лежит под яблоней, поставив портативный проигрыватель на соблазнительное розовое пузико, из-за которого вчера на веранде мой похмельный тюремный товарищ Забой пострадал от кулака тяжелого Гарри.
Слышу, пластинка кончилась. Слышу, как звукосниматель со щелчком автоматически возвращается на начало сорокапятки. Слышу, как Дженис Джоплин вопит «Часть моего сердца», наверное, в шестисотый раз за последние трое суток.
Их черный автомобиль-челнок въезжает на дорожку… нет, проехал мимо, с визгом тормозит, подает назад и, повернув, въезжает…
Вспомни: Псалом 72; обалделые утки; ворота остались открытыми, коровы ошалели в чернике, Авенезер бросается на «харлей»; помятый радужно-блестящий рожок; Доббз и Забой скрытно эвакуируют женщин и детей.
За кулисами Ужасный Гарри садится на траву рядом с девушкой, устраивается поудобнее спиной к яблоне, чтобы сосредоточиться на толстой подборке журнала «Мэд», которую он привез в фасонистых седельных сумках. Вспоминаю: Старый Берт сказал мне, что в университете Гарри выбрал антропологию.
