Павел Кочурин - Коммунист во Христе
4
Возникла и затягивалась недомолвка, сковывая всех, как мороз гладь озера. Лесо-рубы, каждые затаенно в себе, понимали, что им надо уходить, и ждали такой команды от Григорьича. А он не решался подать такую команду, машина с посыльным не возвраща-лась из лесхоза. Как вот и что там велят. Могут и приехать. Все и сидели в замороченном ожидании. Мальчишки и девчонки, словно в торжественном каќрауле, стояли пионерами у своих сосен. У них одних и была вера без сомнения в правильности своих поступков… Художник быстро чирикал в блокноте, как он потом скажет, ловил души, выглядываюќщие из тела. Что ни человек, то характер, тип. А когда приехали в рощу и начали валить сосны — была всего-навсего одномастная толпа. Будто одно тело со многими головами и руками. Но вот то, что в этом теле неосязаемо и невидимо, — душа, никогда одинаковой не может сделаться. Она в особые моменты по своему у каждого и выказывается. Хуќдожник и увидел сейчас, как душа, сметенная и выглянувшая из тварного тела, волнуется и хочет быть в правде.
Ворону развеселили вынужденные и молчаливые выжидания людской маќссы, рас-слоенной какими-то пустыми интересами. И он высказал громко, поддавшись своим мыс-лям:
— Вот приедет барин, барин нас рассудит… — Причем слово "барин'' выделил инто-нацией и голосом, как бы с большой буквы произнес.
В его сторону повернулись головы и лесорубов, и колхозников. Симка Погостин громко рассмеялся. Ребятишки возле сосен зашевелились. Остальные, взрослые мужики, как бы и смирились с тем, что кто-то должен приехать и рассудить. Лесорубы, конечно, без слов согласятся с любым рассуждением барина. А вот колхозникам как быть, если буќдет веление сносить бор?.. Протестовать?.. Нынче вроде и можно с тихостью, конечно. Как бы со ссылкой на какие-то положения или заќкон, затененные демиургенами.
Ворона, будто устав сидеть, с насмешливой веселостью встал, перешагнул через ствол сосќны и сказал:
— Есть вот у Некрасова поэма такая о рубке леса. В школе ее когќда-то учили… Пла-кала Маша, как лес вырубали. Что-то похожее и у нас тут:
Вдруг мужики с топорами явились —
Лес зазвенел, застонал, затрещал.
Заяц послушал — и вон убежал…
Лица лесорубов расплылись в вольной улыбке. Старик Соколов в каќком-то задоре, процедив сквозь пальцы правой руки волосья своей боќроды, мотнул голове. Вороне:
— А ну-ка, ну-ка, парень, намекни, намекни.
— Да ты, Ворона свои стихи нам прочитай, — подзудил Симка Погостин. Старик Со-колов поощрительно улыбнулся: "Можно и свои". Художник, рисовавший в это время как раз Ворону, тоже попросил прочитав свои.
Стихи Антона Вороны как раз на днях появились в тоненьком журнале. Своя рай-онка "Заря коммунизма" его уже не печатала, Горяшин запретил. Ворона замялся. И ска-зал, как бы согласия попросил:
— Прочту… А какие не напечатали, можно?..
— А отчего же нельзя-то?.. И давай, прочитав нам, коли там слуќшать не захотели, — сказал один из лесорубов, — мы и посќлушаем.
Ворона выступил на более видное место.
— Ну, если что… — недоговорил. — Одним словом, стихотворение "Русь" называется. Или — мы полувчерашние. Нечто вольное, свое. — Еще сделал два шага вперед, кашлянул и прочитал:
Приоткрылись к звездам ворота,
И беда теперь у нас не та,
Когда мы лежали на печи
И боками грели кирпичи.
Топает по небушку берестово Русь,
Лапти плесть для ангелов не берусь,
Их бы нам в музеях оберечь,
Чтобы знать откуда что, беречь?
Нас во славу берегли баловники,
Мы для них вязали голики,
Вполусилы чистили фасады,
Получали грамотки-награды.
Под крамолой выбивались родники,
И тянулись к свету разума ростки,
Дух томила неуемная тоска,
Вдаль от хлебушка катила мужика…
Отыщите во свободе русский свет,
Распустите путы кованы на нет,
И раскроется вам разум навека,
Во крамоле уличенном мужика.
Святу Русь не оскопит чума,
И растает перед ликом тьма.
Благовестью в храм взовут колокола.
Стань ладья послушной своего весла.
Лесорубы остались с полуоткрытыми ртами. Григорьич, единственный среди них коммунист, недовольно поморщился, покосился на Ворону, но промолчал. Остальным стихи вроде бы и понравились. Но как вот к ним отнестись, что еще "там" скажут. Думы-то вроде и ихние, но не для огласки. Пооглядывались на Григорьича, на художника. Сим-ка Погостин с Тарапуней тоже тихо сидели. Крамола… Тишину нарушил художник, Анд-рей Семенович:
— А ты, Антон, пиши, не бросай это дело. Не гляди на то, что не печатают, придет время, напечатают… Что душа велит, то и пиши.
На бревнах задвигались.
— Да и что там, мы вот тоже вроде как голики вяжем. И есть те, которые это… яви-лись. А кто-то из тех же, из нашинских, и в неќбо улетнул. Значит, не дурак он, мужик-то.
На Дмитрия Даниловича глядела Люда, не спускала глаз, волновалась. Он улыб-нулся внучке. Она отошла от своей сосны, встала возле "друќжбы", брошенной Вороной, сказала:
— Дедуля, а дедуля. Можно я прочитаю и Некрасова, что о лесе?..
— А и почитай, — послышались голоса, как облегчающий вздох, при гнетущем ожи-дании раздорной размолвки.
В верхушках сосен над головами прошумел игривый ветерок. Лес тоже как бы по-дал свой голос. Люда сделала два коротких шажка от пилы. В синей кофточке, красном платьице — птаха в вечном бору. Передохќнула, прижала руки к груди.
Саше случалось знавать и печали:
Плакала Саша, как лес вырубали,
Ей и теперь было жалко до слез,
Сколько тут было кудрявых берез!
Там из-за старой нахмуренной ели
Красные гроздья рябины глядели,-
Там поднимался ивняк молодой,
Птицы царили в вершине лесной,
Понизу всякие звери таились…
На девчушку глядели взрослые дяди, как глядит умиленный крестьяќнин на зверь-ка, выскочившего на скошенную луговину. Девчонки и мальќчишки сжались: только бы Людка не сбилась. Поэму они знали. Городсќкая бабушка Люды и Оли — учительница ли-тературы… Оля ерзала, что Людка переврала: красную калину, заменила рябиной, вместо "дубняк" появился "ивняк"… В молодом ивняке в Гарях у ребят была построена игрушеч-ная деревня. Людке и запало — ивняк…
Старую сосну сперва подпиляли,
После арканом ее нагибали…
Оля ахнула, всплеснула руками… Но Антон подал знак, чтобы не возникала.
И навалившись плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя…
Ворона взмахнул руками, лесорубы насторожились. Люда смолкла. То ли сбилась, то ли на этом хотела кончить чтение.
— А мы вот преступней прежних мужиков, — не сдержался, выкрикнул Ворона. — Корыстники…
Старший лесорубов, Григорьич метнул на него гневный взгляд, но Воќрона не внял острастке…
— На дачку, на теремок, плачущие сосенки намечались. За икорку там, за рыбку красную. Ботиночки, кожаночки… Кому что… А нам премия из государственной мошны…
Лесорубы как посторонние ухмылялись. Ворона им нравился. Выходки его их не задевали. Григорьич, облеченный ответственностью, не сдерќжался, прикрикнул на Воро-ну:
— Ты трепало-то свое попридержи, работничек…
— А чего попридержи-то, — осмелился высказаться один из лесорубов, сутуловатый, медлительный с виду работяга, — аль не правда…
— Первый раз что ли, — последовал и другой голос, — сколько их, домиков-то новень-ких, шишкам разным срублено. Лес-то для них даровой, даже вот и не казенный…
Молва ходила, что районные власти колхозным лесом вольно распоряжаются. Кол-хозным, как у врага отвоеванным, можно.
Лесоруб в грубой брезентовой куртке, все время вроде как скучавший, молча, тро-нул кепку за широкий козырек, поправил ее на голове и попросил Люду:
— Ну, а дальше-то как там, милая, что было?..
Люда замялась, выручил Ворона:
— А дальше, — сказал он, — как с лютым врагом расправились и бросили. Прочитал яростно, скорбно:
Кончились поздно труды роковые,
Вышли на небо светила ночные.
И над поверженным лесом луна
Остановилась кругла и ясна;
Трупы деревьев недвижно лежали;
Сучья ломались, скрипели, трещали.
Жалобно листья шумели кругом.
Так после битвы, во мраке ночном
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым гуляет —
Праздно лежащим оружьем звенит,
Волосы мертвых бойцов шевелит.
Тут как раз к этой лесной эстраде и подъехал автобус. Из него выскочил посыль-ный, молча развел руками. Григорьич ни о чем не стал спрашивать его. Дал знак лесору-бам, чтобы шли к автобусу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
