Павел Кочурин - Коммунист во Христе
А художник спокойно рисовал. На подъехавших механизаторов и плотќников, как бы и внимания не обращал. Для него само собой разумелось их появление. А лесорубы, будто отнароку расселись кучно, чтобы выказаться для картины: торопись вот, рисуй!.. Валялись три механичеќские пилы, брошенные возле свежих пней. Художник и сидел на таком белом пне с ровным спилом, чиркал углем по бумаге, прилаженной на подрамнике. Когда вглядывался в глаза в кого-то из своих ''натурщиков", тот отворачивал голову. Бы-ло ясно, не окажись поблизоќсти художника, Андрея Семеновича, за каких-нибудь два-три часа лихой рубки — поредел бы их вековечный Гороховский бор до неузнаваемости. Три "Дружбы" оставили бы тут столько пеньков, сколько за годы не остаќвляли сами моховцы.
Колхозные механизаторы и плотники, перешагивая через уроненные стволы сосен, подошли к лесорубам. Секунду все молчали. Яков Филипќпович, по-староверски тронув козырек своей кепки, высказал приветствие:
— Мир вам, люди добрые, — как бы сразу и предостерег обе стороны от вражды. — Здравствуете. Уж не истолкуйте в противность себе наше появление… — Снял кепку, при-гладил белые волосья. И все ощутили легкость в себе, задвигались. Колкость во взглядах исчезла. Каждый это и увидел в другом.
Вслед за Стариком Соколовым плотники и механизаторы тоже поздороќвались с ле-сорубами, кто кивком головы, кто словом: "Здравствуйте!"
Лесхозовцы ответили вразнобой. Кто-то и нехотя, но и не враждебно. Свободней задвигались, и по мере этих своих движений, лица их смягќчались. Но вступать в разговор товарищески что-то мешало. Молќчали люди, молчал и бор. Дети выжидательно глядели на взрослых. Но тягостней всего было настороженное молчание тянувшихся к небу ствоќльных сосен. Они как в яму глядели сверху и на своих палачей, и на упавших ниц своих собратьев. И тут же тайное действо художника, завораживающее своей мирностью. Он, как избранник судьбы, никому не вредя, и ни к кому не питая неприязни, рисовал, чтобы оставить в паќмяти событие.
"А что, если сосны эти видят и сейчас по-своему плачут…" — пало на ум Дмитрию Даниловичу. Неспроста ведь встарь мужики дрова рубили в морозы, когда природа во сне.
И все же нельзя было скрыть неосмысленной, тупой неприязни сторон. Умом каж-дый понимал — враждовать грешно. Да и смысла нет, не из-за чего. Ведь это все "никого" и "ничье". Лесорубы не по своей воле и охоте появились в моховском бору. И все же колхозный люд задевало: к ним крадучись, вроде разбойно наехали. Обида держалась и у лесоруќбов: не дают выполнять заданную начальством работу. Обе стороны и готовы встать в позу, втравиться во вражду, пойти класс на класс… А из-за чего?.. Из-за ничей-ного вот и могут сшибиться. Потом отрезќвятся, взглянув на все с высокой колокольни. Общественное утрачиваќет границы нашего. Все в руках демиургенов. Так и плюнуть бы на саќмо дело: или вырубить бор, или оставить — не все ли равно. Но вот тут был Старик Соколов, Коммунист во Христе. И от него каждому исќходило мирство, как от иконы в красном углу своей избы.
Дмитрий Данилович догадался, что лесорубы приехали через Патрикийку и Куз-нецово. При повороте с шоссе к Барским прудам, их трелевоќчные тракторы увидели бы от мастерских. И он спросил, вроде как из чистого любопытства, ни к кому прямо не обра-щаясь:
— Вы как сюда ехали-то, с Беляевского большака что ли?..
Один из лесорубов усмехнулся, повел плечами, другие переглянулись: где везли, там и ехали. Вроде уже по сговору участвовали в обќмане.
Яков Филиппович и Дмитрий Данилович хорошо знали старшего из лесоруќбов. Он посмотрел на них поочередно, будто не сразу узнал, но промоќлчал. Они подошли к нему, назвали Григорьичем, поздоровались за руку. Разговор все же не больно клеился, но и в раздоры не шел.
И тут выскочил с веселым восклицанием Симка Погостин, узрев сидевшего в тени, за вершиной сваленной сосны, Антона Ворону, с забавной ухмылкой глядевшего на то, как здороваются хозяева с налетчиками.
— Га, га. Ворона… Откуда взялся тут, — Симка устремился к Анќтону Вороне.
Вслед за Симкой, увидя парня, двинулся в стан лесорубов и Тарапуня. Ворона вяло приподнялся, пожал им руки и опять сел.
— Ты что же, Антоха, сбежал из сельхозтехники, — спросил его Тарапуня.
Ворона, улыбался, скаля зубы и не отвечая прямо. Длинные спутанные волосы то-порщились на его голове, как перевернутое грачиное гнездо. Помятая клетчатая шляпа насажена на правое колено. Землисто-коричневая замысловатого покроя рубашка с кар-манами была расстегнута. Синяя куртка с красными полосами небрежно наброшена на сучок сваленќной сосны. На коленке, не прикрытом шляпой, блестела кожаная заплата. Та-кие заплаты были и на заду обшарпанных штанов. Похоже, нашиты споќрки от голенищ женских сапог. На ногах лакированные резиновики. Гастролер, временщик, или отрину-тый судьбой от своей жизни бедолага. Вроде как не свой среди всех этих дядей — и лесо-рубов, и колхозниќков. Симка в шутку называл его за вычурное одеяние выпендрюгой. Одежда Вороны была как бы маскировкой его сути.
Антоха Ворова еще помедлил, позыркал карими глазами из-под нависших над-бровий, сказал Тарапуне, который ждал от него ответа и тоже скалился, не спуская с пар-ня глаз.
— Надоеловка, — повел головой Ворона. — Да и стыдно вашего брата в мастерских обдуривать. А тут я как бы и вольный. Дерево свалил, пень сделанный вижу. Как бы все и по совести.
— А что тебе совесть-то, — вроде как не хотел признавать оправданий Симка Погос-тин. — Бессовестный ныне как вор в законе. А тебя в апостолы тянет, шнырять за правдой. Стишки бы и складывал про ту же совесть.
— Ты вот сам-то при верном своем деле, кресты гнешь и на могилах решетки ста-вишь, — отстреливался и Ворона, — без обмана стараешься для покойничков… А со стишка-ми-то не больно. Они для живых, а жиќвые хвальбы ждут.
Симка рассмеялся.
— Без тебя кто теперь железные прутья в мастерских мне "отпустит". Коопериро-ваться везде надо. И что для покойничков взято — на колхоќзы списывай.
Тарапуня перебил их разговор, как бы уязвил Ворону:
— А тут вот, с пеньками, считаешь все по совести?..
— Да как от грехов душу оберечь, — грустно осклабился Воќрона. Поводил по губам языком, словно кого дразня. — Вот и берешь все под корень. И так выходит, везде вы, кол-хознички, объект взяточный. Как для пчелок розовые цветочки.
— А я на днях был в сельхозтехнике, спросил о тебе, — задевал Симка Ворону, — ска-зали, что волосы стричь уехал наш поэт, чтобы больќно на попа не смахивать.
— Нынче не стригут, — дурачился и Ворона, — нынче укорачивают. А иногда соизво-ляют во пропаганду и совратиться… — И спросил Симку, — как твой трактор-то, еще полза-ет?..
— В холодке стоит, — ответил Симка с насмешливым равнодушием. — За пару шесте-ренок в двадцать рублей, требуют полтыщи. Полетели опять редукторы…
— А ты хотел, чтобы о тебе заботились, а тебя не заботили. Ладная-то работа долго новой не сулит, а это и не выгодно казенному люду… А я тут прицеле нацеленном. Указа-ли на сосенки, велят валить их для дяди гожего…
Старший лесоруб, Григорьич, обеспокоенно заерзал на месте. Попривстал даже, вроде как неловко уселся, метнул взгляд на Ворону.
— Не каркай работничек перелетный. Язык-то не распускай. — Высказом острастив Ворону, Григорьич насторожила и хозяев бора.
Ворона сжал плечи, комично скорчил гримасу испуга: "Вот, видите, нельзя", доска-зал глазами Симке и Тарапуне.
Дмитрий Данилович со Стариком Соколовым переглянулись: "Кому это, какому дяде гожему ихние сосенки?.."
Балагурство Вороны, Симки Погостина и Тарапуни веселило и тем саќмым единило гегемонов с угнетенными, колхозным людом. Только вот Григорьича, человека с ответст-венной должностью, настораживало. Тайќна оберегаема, а коли выплывает она наружу, добра уж тут не ждать.
А началось все так… Художник с ребятишками были в бору, на самой круче, воз-вышавшейся над Гороховской и Шелекшей. В это время и подъехали машины с лесоруба-ми и трелевочные трактора. Ухнула первая сосна. Андрей Сеќменович подошел к вальщи-кам, чтобы убедить их не трогать вечную красоту. Таи и сказал: "Вечную красоту". Уго-варивал выбирать перестоявшиеся лесины, не валить подряд. Но и это не помогло. У ле-соќрубов было свое задание, думать им не с руки. Да они и не могли поќнять взыва худож-ника: лес, сосны, на то, чтобы рубить… А художник — моховец. И этот бор, прозванный Устье — дедами и прадедами заказаќно беречь, как Божий храм… Помня этот завет мохов-ского мира, художник и намеревался защитить и оберечь святыню. Шагнул под повал. Ле-сорубы замерли: подпиленная сосна пошла на него, рухнула рядом. Вздох облегчения и тут же матерная брань разъяренных голосов.
Видя такое, детвора подбежала к художнику: злые дяди приехали руќбить их сосны. Пилы еще гудели, но уже вхолостую.
