Павел Кочурин - Коммунист во Христе
Видя такое, детвора подбежала к художнику: злые дяди приехали руќбить их сосны. Пилы еще гудели, но уже вхолостую.
Где-то, о чем-то похожем ребятишки прослышали от взрослых, и в книќжках чита-ли… Так вот в селах церкви, в городах старые памятники люди собой загораживали, не давая их губить. Детские души и тут воќсприняли чутьем беду. Стихийно ринулись вслед за художником к сое" нам, не осознавая своего поступка. Как это бывает с подростками при нападении (страшно подумать) врага на их жилье. Андрея Семеновича взял страх за ребят. Он стал их упрашивать, сердито отгонять от деќревьев…
Первым на виду у всех выключил и бросил на землю пилу Ворона. Заќглохли и две другие "Дружбы". В тиши прошумели вершинами деревья. Будто и с них напряжение спа-ло.
Тут художник и послал к дедушке Катю и Люду. Остальные ребята остались возле сосен. Григорьич тоже что-то сказал шоферу автобуса и тот с одним из лесорубов, должно быть помощником Григорьича, уехал с докладом наќчальству.
Андрей Семенович выбрал себе место, сел на пенек и увлеченно стал чирикать в большом блокноте. Торопился запечатлеть миг, опасаясь, что вот, вот может ускользнуть видимое, как приведение.
Было ясно, что рощу спас художник. Для лесорубов он лицо загадочќное, от которо-го ожидай чего угодно. Кто знает, какая у него там, в городе, своя рука. Ребятишек лесо-рубы просто бы отогнали. Другого активиста-защитника не подпустили бы и к засеке. А разбушуйся он — так просто бы связали как хулигана. Праведник, тебе больше надо, так вот и получай. Правда неправдой ныне судится и наказывается.
Яков Филиппович, после того, как старший лесорубов, Григорьич, одернул Воро-ну, крякнул досадно, задумался, будто к чему прислушиќваясь. Сел рядом с Григорьичем на ствол сваленной сосны, хлопнул звучно ладонями по коленам с каким-то своим значе-нием. Помедлил еще и, словно под пяп топора по сухому дереву, с передыхом, стал вы-брасывать слово за словом:
— По что же… так-то вот, Григорьич. Народом… век береженое гуќбить… Тем же по-мещиком прежним бор-то не трогался, с топором сюда никто не заходил. Беда это… Она и нас самих с тобой так вот с ног может свалить, коли свое не беречь. Понимаем ли мы, в рот те уши, что делаем… Оборони нас, Всевышний, от лукавого… — Чмокнул языком, словно при боли зубной, и поник головой, уткнув бороду в грудь.
Григорьич молчал. Понимал, рубить сосны не дадут. А как с "ничем" вернуться?.. Сказать, что мужики не дали, прогнали, на смех себя поднять. Кто теперь на мужиков глядит. А ретивых могут ведь и в карете прокатить. И понимай тогда бедолагу, как звали. Даже пожаќлел, что послал в район машину. Приедет милиция, худом все и кончиќтся… Бунт.
Слова старшего ждали и сами лесорубы. Высказы Староверский Бороды и их сму-тили. Прав-то он, прав, да вот поди, докажи эту правоту.
— Задание лесхоза, — глядя в плечо Якову Филипповичу высказал Григорьич одно-сложно то, что и мог только высказать. И как бы подтолкнутый лукаќвым в бок, почти уже и не от себя, добавил: — Ваш колхозный лесник Жохов указал место рубки… — Понял, что допустил должностное предаќтельство, ради выгораживания себя, тут же поправился, — он тоже подчиненный, не его воля.
Старик Соколов глянул на него с миротворной укоризной челоќвека, великодушно щадящего своего супротивника, проговорил:
— Да разве я то не понимаю. Язык-то выговаривает, а на уме-то, в душе, не то, паря. Вот какая наша беда… А чего бы себя-то самого каждому нам и не повинить. — Отринулся от мысли и опять опустил гоќлову. — Хорошо-то ведь тогда, когда ты можешь легко при-знаться, и
пожаловаться, что содеется неладное. Оно и тому, на кого жалоба, на пользу пойдет. На неладность без зла так вот каяньем тут и указывается.
Дмитрий Данилович как-то смутно, не с полной верой в возможность ихней жизни без зла, воспринял высказ Старика Соколова. И все же мысленно выспрашивал себя, от-чего же мы все, суетно прячемся друг за друга, лагерем вражьим стоим… А знаем ли, чего хотим для себя-то самих.
Все вроде бы уяснилось. Но лесорубы сидели, ждали, когда вернется гонец, по-сланный до начальства.
Дмитрию Даниловичу не верилось, что рубка бора начата с согласия лесничего. Колосову, бывшему колхозному леснику, лесничий накаќзывал особо следить за красным бором, оберегать каждое дерево.
Старик Соколов переждал, молчаливо глядя в землю. Григорьич, помедлив, тяня время, решил закурить протянул было пачку сигарет Якову Филипповичу, но тут же убрал руку, вспомнив, что старовер от курильщиков отворачивается.
— Ехали бы, Григорьич, уж коли так, обратно, — сказал тихо Яков Фиќлиппович ка-зенному лесорубу. — Если что, на меня и сошлись: не дал старовер, такой сякой, сосны ва-лить, Московой грозился, постановлениями партий и правительства стращал. Есть они та-кие… Я-то и стерплю, глядишь, и уляжется, выгородишься и ты.
Григорьич не ответил. Как бы отвлекаясь, щелкнул зажигалкой. Яков Филиппович поотодвинулся от дыма… Плотники и механизаторы тоже дружно закурили, тем отстраня-ясь от действий и мыслей. Следили за Стаќриком Соколовым и Григорьичем… Поссорься они, подними крик — и пошли бы две темные силы страшной оравой друг на друга.
— А для какой надобности бревнышки-то, Григорьич?.. — Вроде как из своего плот-ницкого интереса, и в то же время дружески, по-свойсќки, спросил Яков Филиппович.
Вопрос этот Григорьича подиспугал. Он зырко поглядел в сторону Воќроны, заогля-дывался. Хитрить перед Староверской бородой было стыдно. Молва все равно прокатится и правда выявится. Но как признаться в том, о чем и сам стороной узнал. И Григорьич пожал плечами вместо ответа: понимай как знаешь. Носком ботинка шевелил опавшую с живых сосен хвою. Яков Филиппович не стал допытываться, сочувствуя старому знаќкомому. Дело ясное, каждый ныне ходит под кем-то и от кого-то береќжет чей-то секрет. Поганенько, но стерпливается. Жить-то иначе как? Ты ведь не сам при своем деле, а что-то вот в темноте делаешь. Порок за закон загнан, как невольник за забор.
Старшего лесорубов все же задело укоризненное молчание Старика Соќколова, Ста-ровера и Коммуниста во Христе. Может в ярость глухую ввело в нем "того" себя, "второго я", что живет тайным наследником в душе каждого. Какому чину и как уцелеть без двух ликов. Это стало такой же невозможной возможностью бессмысленности, как верующему жить без уверования в царство небесное.
— Смелый ты человек, Яков Филиппович, и святой, — вымолвил Григоќрьич, глядя все так же в землю. В нее можно, она взгляд любого покаянного примет и не отвергнет. И защитно спрячет. — Хорошо так-то вот, со стороны, на все глядеть и рассуждать, а коснись лично, так ты уже и не ты. И нет тебя-то самого за делом, которое делаешь.
Последними словами Григорьич и выдал себя с головой. Да и только ли о себе он сказал. Свой страх, да и совесть, он прятал за страхом того, кто над ним. За спину уже пошире своей. Так все и держится на своих местах при трепетном страхе перед главным демиургеном, над которым уже как бы никого и нет, кроме… И все же вольная по природе божья душа воскресится, возжаждав истины. Этого вот и бойся человекобог… Не твоя душа, так деток твоих выйдет к свету. Как день неминуемо настает после ночи, так и она, поблуждав в темноте рабства, выпрастываетс на волю.
Антон Ворона, посвободней тут всех остальных, успевший уже в насќмешливых вы-сказах что-то поведать Симке Погостину и Тарапуне, погќлядел на своего старшего сочув-ственно и жалостливо, и вместе осудно, кивком головы как бы досказал невысказанное: "Так вот и живем". Тарапуня и Симка тоже глянули в сторону Григорьича, говорившего со Стариком Соколовым. Все, и лесорубы, и колхозный люд, невольно сочувсќтвовали брига-диру лесхозовских рабочих. Не сам по себе он пагубное вершит, а ответ-то и за себя, и за других, надо держать ему. И тут вот тоже надо решать ему, как поступить. Тех-то, по-славших его сюда за руку не схватишь. Скрытен человек, и доброе, и порочное ловко в себе невысказанно держит. Что-то в самой душе, а что-то и на поверхќности, под наружной оболочкой, вроде под нательной рубашкой терпится зуд. И начинает свыкаться с самим таким. Так вот и возрастает тварная особь без богочеловеческого в себе.
Григорьич боковым своим зрением ловил настырные взгляды в его сторону Тара-пуни и Симки Погостина. И ожесточился на них и на Ворону. Но больше всего на Симку, скалившемуся во всю свою рожу. Вот уже и враќжда уготована, схватка не знамо и за что. Вроде бы все из одного обќщего кубла, только и разницы, что вылезли на Божий свет каж-дый по своей норе. И вот глядим враждебно друг на друга в сбавленном братќстве общего счастья.
4
Возникла и затягивалась недомолвка, сковывая всех, как мороз гладь озера. Лесо-рубы, каждые затаенно в себе, понимали, что им надо уходить, и ждали такой команды от Григорьича. А он не решался подать такую команду, машина с посыльным не возвраща-лась из лесхоза. Как вот и что там велят. Могут и приехать. Все и сидели в замороченном ожидании. Мальчишки и девчонки, словно в торжественном каќрауле, стояли пионерами у своих сосен. У них одних и была вера без сомнения в правильности своих поступков… Художник быстро чирикал в блокноте, как он потом скажет, ловил души, выглядываюќщие из тела. Что ни человек, то характер, тип. А когда приехали в рощу и начали валить сосны — была всего-навсего одномастная толпа. Будто одно тело со многими головами и руками. Но вот то, что в этом теле неосязаемо и невидимо, — душа, никогда одинаковой не может сделаться. Она в особые моменты по своему у каждого и выказывается. Хуќдожник и увидел сейчас, как душа, сметенная и выглянувшая из тварного тела, волнуется и хочет быть в правде.
