Мария Метлицкая - Миленький ты мой
Я кивнула. Мне хотелось наконец сесть и согреться. Расслабиться. Съесть чего-нибудь горячего, выпить крепкого и сладкого чаю.
Мы вошли внутрь и сели за столик. Тихо играла музыка, народу было совсем немного. И главное – было тепло! Я села на стул и только тогда поняла, как страшно, безумно, смертельно устала.
Мы заказали кучу всего, как обычно поступают очень голодные люди.
Улыбкин делал заказ и при этом громко сглатывал слюну. Мне стало смешно, а он снова смутился.
И мы, конечно, объелись. Мы, не стесняясь, ели так много и жадно, что когда наконец наелись и откинулись на спинку стульев, оба расхохотались!
– Мечта исполнилась! – сказала я. – Тепло и сыто!
– И это все? – удивился он. – «Мечт» больше нет? Скромно как-то… И скучно.
Я смутилась:
– Ну нет, почему… Есть еще парочка. Например, море… Я там не была. И еще – Петербург! Я обещала туда обязательно поехать – обещала одному хорошему человеку. А не получилось… Может, пока?
Он согласно кивнул:
– Все впереди!
Мы вышли из «Пельмешек» на улицу, где стало уже совсем темно.
Улыбкин закурил и поежился:
– Ну и погодка!..
А меня «погодка» вполне устраивала! Мне вообще все нравилось в этот вечер: и этот мелкий, моросящий, колючий дождик, и холодный, неласковый ветер… И мутный свет от фонаря. И собака, проходящая мимо и лениво тявкнувшая на нас.
Я… жива! Я живу! А все остальное… Какая же чушь – все остальное, господи… Особенно ветер и дождь…
– Ну… – спросил он. – А теперь вы… куда?
Я пожала плечами:
– В гостиницу. Завтра рано вставать.
– Да бросьте вы! Какая гостиница?! – разгорячился мой следователь. – Что деньги напрасно палить? Здесь цены в гостиницах, знаете ли!.. Совсем запредельные! Это ж Москва!
Я улыбнулась:
– Ну, тогда на вокзал! Там, надеюсь, бесплатно?
Улыбкин махнул рукой:
– Придумали тоже!.. Поедемте ко мне! А утром… я вас отвезу – мне все равно по дороге!
Я покачала головой:
– Спасибо. Но – нет! Вы… и без того столько сделали для меня… Я… как-нибудь. Не пропаду, не беспокойтесь! Приезжие ведь народ живучий! Ко всему приспособятся.
– Это я знаю!.. – кивнул он в ответ. – Я и сам, знаете ли… Из понаехавших! Правда, здесь уже довольно давно. Одиннадцать лет.
– Привыкли? – спросила я.
– Уже – да! А первые лет пять… – он махнул рукой, – думал – свихнусь! Жрал меня этот город! Жрал по кускам!
– Ну и зачем? – удивилась я. – Что не уехали-то?
Он помолчал, закурил новую сигарету:
– Да разное-всякое… Семья, например. Жена – москвичка. Она не уехала бы. Да и понятно – не осуждаю. Ну а потом… Потом я привык. Когда семейная жизнь моя «кончилась»…
Он поискал глазами урну, бросил окурок и посмотрел на меня:
– На правах, так сказать, собрата… Собрата-приезжего, а? Переночуете у меня, а завтра я вас подвезу, как обещал. И ничего не придумывайте! Ничего плохого, слышите? Обычное человеческое дело – помочь ближнему. Собрату. Ну, в смысле, сосестре!
При этих его словах мы рассмеялись.
И все-таки я сомневалась. Сидя в машине, я несколько раз порывалась остановить его и выйти. Но меня удерживали почти наступившая ночь на дворе и вопрос: куда я пойду на ночь глядя? Дело не в деньгах – на одну ночь мне точно хватит. Где искать ночлег?
Наконец я успокоила себя и твердо решила: «Будь что будет. Человек, в конце концов, меня просто спасает. А я еще выпендриваюсь как дурная кокетка…»
Мы ехали довольно долго. Я поняла: окраина. Обычный панельный дом на краю Москвы. «Пахучий» подъезд, ободранная входная дверь, лифт с расписанными стенами – вот уж не высотка, где мне довелось…
Простая деревянная дверь в квартиру. Улыбкин открыл ее и жестом пригласил меня войти:
– Милости просим!
В узеньком коридорчике был полный кавардак.
Он извинился:
– Дома бываю с одной только целью – переночевать.
Типично холостяцкое жилье: раскиданная обувь в коридоре, горка грязной посуды в раковине, пивная бутылка на столе и пепельница, полная окурков.
Я прошла в комнату, и он принялся стелить мне постель. В комнате стоял скромный и довольно потрепанный диван. Стол с компьютером, стеллаж с книгами – ого! Достоевский! И мой дорогой Антон Палыч! – и платяной шкаф.
На потолке – плафон с отбитым стеклом, окна пустые, неприкрытые, «бесстыжие» – как говорила баба Маня – без занавесок.
Улыбкин снова развел руками и покраснел.
Вынул из шкафа белье и плед, кинул на диван и попрощался:
– Я – к товарищу! Этажом ниже. Он в командировке, у меня есть ключи. На кухне есть чай и печенье. Ну, если захочется…
Я замотала головой:
– Да как же неловко, господи! Выгонять из квартиры хозяина…
Но хозяин только махнул рукой:
– Спокойной ночи! В восемь я вас разбужу.
Хлопнула входная дверь. Я разделась, пошла в ванную, вспомнив, что забыла попросить полотенце. Я долго стояла под горячим душем, смывая весь тот ужас, что довелось пережить.
Уснула я тут же! Сказались усталость, растерянность и все то, что навалилось на меня за эти дни. Сны мне не снились. Но я помню, что, засыпая, я поглубже втянула носом воздух – воздух захламленной и запыленной квартиры, который показался мне самым душистым и чистым на свете. Да! Еще в комнате было темно, совсем темно. А в камере даже ночью горел светильник – жуткого белого цвета. Здесь не было чужих вздохов, сдавленных рыданий, звуков естественных отправлений, чужих и настырных запахов… Здесь просто не было посторонних людей! Я была одна! Совершенно одна! И уже это было огромным счастьем…
Утром проснулась от вкусного аромата. Я открыла глаза и с изумлением огляделась. За окном было пасмурно, но не так свинцово-серо и убийственно хмуро, как накануне. Солнце, правда, не светило. Но было как-то повеселей. Я пошла в ванную, где снова удивилась разрухе и запущенности. В ванной уже висело чистое полотенце.
На кухне следователь Улыбкин жарил омлет. Вид у него был серьезный и сосредоточенный. Мне стало смешно. Он оглянулся и увидел меня. Смутился и церемонным жестом пригласил к столу. На тарелке лежали любительская колбаса, сыр и свежий хлеб. Я остро ощутила, как же хочется есть!
После омлета мы пили кофе – надо сказать, отличный и крепкий.
Потом он посмотрел на часы и вздохнул:
– Пора, Лидия Андреевна, время!
В машине он вдруг заговорил. Заговорил о своей жизни. Юрфак – мечта с детских лет. Мечтал быть криминалистом, а стал следаком. Ну ничего! Как-то смирился. Брак был поспешным, но по любви. Правда, мама, когда приезжала, почему-то горько плакала… Может, она уже тогда все поняла? А он, дурак, разумеется, нет… Скандалы с женой начались очень скоро, в конце медового месяца. А деваться-то было некуда – ждали ребенка. Ну а потом все стандартно: жили по-прежнему плохо, ребенка он обожал и не представлял, как будет жить без дочери. Вот и терпел…
