Сергей Солоух - Игра в ящик
– Рома, – поинтересовалась в пятницу Маринка, не дав даже нагреться красной пластмассе трубки, едва ли не сразу, после автоматического «привет-привет», – а почему ты письмо не делаешь для распределения? Я видела сегодня в буфете твоего завлаба, как его...
– Млечина?
– Да, Млечина, так вот, он у меня спросил, а что Роман в ИПУ там закрепился, не будет возвращаться в ЮИВОГ?
– Буду конечно... Глупости какие...
– А почему письмо не делаешь?
– Еще не время.
– А когда время-то? Когда? Месяц остался. Не понимаю...
Что он мог сказать, как объяснить – если уедешь через месяц – через два, то через полгода никак не защитишься, особенно в рабстве у Млечина: все сроки сразу надо будет на три умножить и на пять.
– А Димка дома?
– Он с матерью гуляет. Мама вчера приехала...
– Рассказывает ему о доблестях, о подвигах, о славе? Пилотку привезла?
Это было ее собственное, Маринкино, насмешливое выражение. Из какой-то хрестоматии. О подвигах, о доблестях... И рассказ о пилотке, которую как дурочка носила между кос в далеком детстве, там, где лишь степь и сапоги. Да иногда земля уходит из-под ног, качается и вздрагивает от пошевела, как беременная.
Ромка был рад, что вспомнил. Думал развеселить, увлечь хоть на секунду в кокон полузабытых ночных разговоров, в обнимку, полушепотом, без всех, но вместо этого услышал злое:
– Какая разница, послушай? Какая разница? Митя должен каждый день гулять, ты понимаешь это, каждый день, и если никто другой не может обеспечить это ребенку, то спасибо матери. И пилотку будем носить, и ремень со звездой...
Дом Ромки, его однушка, крепость, поднебесье на последнем этаже сделалось похожим на истоптанный проходной двор. Иванцовы, словно одумавшись, едва ли не всем табором явились отбивать когда-то отданное Р. Р. Подцепе. Выручать свою «брошенку». Перековывать податливое золото, бесполезную красоту, в полезные и нужные предметы. Ложечку и зубочистку.
Надо было возвращаться. Как можно быстрее чинить забор и красить. Только Роман не мог, из-за них же, из-за сына и жены, ради них и для. Не выходило. Иногда даже дозвониться не получалось в обычный, до Димкиного сна час. Поговорить с мальчиком. Лишний раз убедиться, что он здоров, а все, что было, рассказывалось и утверждалось, лишь морок, наваждение, галлюцинации жены Маринки, слегка подвинувшейся умом от нефильтрованных семейных промываний. Субботних мамашиных звонков из-за казахского бугра и писем из тех же далей, набитых круглыми большими буквами, словно витрина оптики очками. Это они, компашка Иванцовых, придумали болезнь, чужую, постороннюю и аномальную, как шевеление земли. Навялили. Но ничего, скоро Роман вернется, очень скоро, и разом на этом мутном бреде поставит жирный крест. Жизнь в норму приведет, неодолимую, как три на три, три ряда и три столбика таблицы умножения.
Ну а пока, пока пять цифр его домашнего номера, самый тривиальный набор натуральных чисел, вел себя по-свински. Иррационально. Все время возвращал «занято».
– Слушай, час бился, у тебя с кем там был такой неотложный разговор...
– С врачом, с Андреем Петровичем, Митя сегодня какой-то скованный, напряженный, мне надо было посоветоваться...
О чем можно было советоваться целый час с врачом и зачем, Роман не понимал. И зрело в его мозгу убеждение, что необыкновенный доктор часть, интегральная, ни чего-либо, а именно бредового самообмана, один из тех, кого отрезать надо, вытолкать взашей с толпою прочих ряженых, что заявились к нему в дом и, натоптав, напачкав, остались всем этим дышать.
«Какого черта, какого черта, – думал Роман, – если, допустим, болезнь есть в самом деле, то надо лечить. Процедуры назначать, лекарства. А если нет, какого беса занимать телефон? Для чего?»
И не у кого спросить! Если только у собственного сына. Товарища и друга. Но Дима, Дмитрий Романович, в очередной раз «уже спал».
Не спал Роман. В половине восьмого, когда в дверь его комнаты постучали, Р. Р. Подцепа брился. Негнущийся, как семафор, старик-швейцар, по прозвищу Железнодорожник, делил световой квадрат на две половинки. Приподнятые стрелы широких бровей стояли в положении «открыто».
– Подцепа, – сказал бывший гвардеец Кагановича, – спустись к телефону.
– Это Роза Федоровна, – внизу на вахте такой приятный голос заструила в ухо медь телефонных проводов, что и после представления никак не верилось – его, Романа, зачем-то вызывает маленькая ворчливая паспортистка из второго, главного корпуса общаги, торжественно именуемого гостиницей.
– Роман Романович, подъедьте сегодня сюда к нам, к двум часам, – не своим, пчелиным рокотом заманивала крыска.
Все было в полном порядке к тому времени со всеми Ромкиными штампами. Временным продлением. Не было почему-то только подписи. Закорючки в угловой графе. Любопытный Караулов углядел, но, обнаружив, тут же объявил – сойдет и так.
«Неужели из-за этого? Но как она узнала? Паспорт-то у меня...»
– Небольшая формальность, – подтвердила подозрение где-то там у себя, между остановкой «Мальчики» и остановкой «Гастроном», долгоносая от профессионального презрительного насморка Роза Федоровна. Паспортистка. И непонятно было только, почему она просит, а не обязывает, да и вообще, с чего так ласково поет.
«Ее, наверное, ошибка. Вот почему».
– Хорошо, – сказал Роман, – подъеду.
Р. Р. Подцепа, житель ученой окраины, не любил экскурсы в центр города Миляжково. Желто-красное зернышко сталинских колонн, балконов, завитушек, буйно проросшее во все стороны серо-зеленой гнилью хрущевского панельного бетона и шершавой короедой брежневского кирпича. Пятиэтажная гостиница со вставным хрусталем стеклянного холла была особенно неприятна, как будто, съехавшая с обочины Октябрьского проспекта, здесь начинавшего подъем к переезду, она валялась в яме, и уже просто ямой выглядел стадион «Трудовых резервов» по другую сторону вспучившейся улицы. И над всем этим ухабистым косо-криво господствовала надпись на фасаде небольшой станционной постройки, торчавшей уже за переездом. «Мальчики». Кто-то утверждал, Мунтяну, кажется, что где-то рядом с этим екатерининским вокзальным павильоном и была когда-то исправительно-показательная коммуна под руководством писателя и педагога А. С. Макаренко.
Так это или нет, Рома не знал, но предпочитал не видеть местных достопримечательностей. Выходил из автобуса, не доезжая переезда, за полквартала, и шел сверху вниз к гостинице, а не снизу вверх от остановки «Гастроном», как все. Пусть дальше, лишние две сотни метров, больше, но зато спиной к природе и истории этого края.
В гостинице, где останавливалось не столько начальство, сколько командированные по разным линиям Министерства угольной промышленности, на день, на два, на пять, в отличие от прибывших надолго в Институт повышения квалификации и кров деливших с аспирантами ИПУ в корпусе номер два, Роман поднялся на второй этаж и постучал в дверь знакомого служебного номера.
Что-то ожило с той стороны. Подвинулось, но оживление свое и волю не облекло в слова. Не дожидаясь обретенья внятности, Подцепа сам приоткрыл дверь и несколько опешил. В узкой комнате отсутствовал носатый маломощный представитель власти, зато имелся спортивной складки посетитель. Но поразило Романа не это вполне обыденное обстоятельство, а то, что посторонний человек председательствовал, сидел не у стола, а за столом. Не обреченно кантовался на этой незащищенной стороне просителем, а по-хозяйски приподнялся с командирской дальней у стены. Впрочем, в необъяснимой перемене, эстафете виделась и явно проявлялась какая-то неоспоримая и очевидная логика. Крепкий чужак приветствовал Романа с тем же расположением, что гулившая, ласково жужжавшая с утра наперсточная Роза.
– Входите, входите, – сказал незнакомец и сам весьма любезно тронулся навстречу замешкавшемуся аспиранту. Последовало быстрое рукопожатие, предложение присаживаться, щелкнул замок, затем нештатный хозяин помещения вернулся на исполнительское место и некоторое время молча изучал Р. Р. Подцепу визави. Двусмысленность и неприятность ситуации стремительно нагнеталась, хотя с доброжелательного, открытого лица напротив не сходила блинной открытости улыбка.
– А ведь мы с вами земляки, Роман Романович, – внезапно сделал вывод масляный человек из своих несколько уже затянувшихся физиогномических изысканий.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Вы ведь из Кольчугина? Ведь так? А я, – и новый приток жиров и углеводов осветил лицо, – я из Мысков. Полтораста километров для Сибири не расстояние, ведь так? Все один наш общий Южбасс...
И тут же, словно желая окончательно убедить Р. Р. Подцепу в существовании счастливой родственной близости, неместный человек одним движением достал из внутреннего кармана пиджака бордовое удостоверение и показал его белое специальное нутро Роману. Мелькнули три буквы, рыцарские причиндалы – щит, меч и слово века нынешнего, бронебойного, «лейтенант», остального Роман Подцепа не разглядел. Черно-белое служебное фото человека в форме опять сменила приятная, располагающая улыбка гражданского оригинала.
