Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2011)
Десятью годами позже в издательстве «Снежный ком-М» вышел роман Владимира Данихнова «Девочка и мертвецы». Действие его разворачивается не на постъядерной Земле, а на некоей планете, колонизированной русскими поселенцами. Однако, несмотря на демонстративную культуроцентричность текста (поселения тут называются Толстой-Сити, Есенин да Лермонтовка, герои рассуждают о душе и Боге, а ожившие трупы-зомби цитируют Пастернака и Бродского), ничего хорошего в мире, придуманном автором, не происходит. Грубый и отвратительный Ионыч измывается над единственной положительной героиней (положительной ли? Стоит ли восхищаться кротостью и добротой, если они провоцируют зло?) — девочкой Катенькой, а тихий и трусоватый сокольничий Федор Михайлович не может ее защитить. Немотивированная агрессия, злоба, безнаказанное издевательство над слабыми, даже некий странноватый, символический каннибализм спокойно сосуществуют с любовью к Великой Русской Литературе. Собственно говоря, все как в жизни, только грубее и проще. Или как в той же Великой Русской Литературе.
Автор (Владимир Данихнов, напомню, финалист «Дебюта» и лонг-листер крупных национальных премий) жестко обошелся с читателем, привыкшим с придыханием относиться к русской классике. Он как бы экстраполировал ее основные тренды, доведя их до абсурда. Вместо сложного Свидригайлова такой же сволочной и брутальный, но простой как мычание Ионыч. Вместо кротчайшей, но все же сохранившей зачатки личности Сонечки Мармеладовой — абсолютно кроткая, абсолютно беззащитная Катенька, из беззащитности которой как раз и проистекают безнаказанность Ионыча, трусость Федора, гибель ее друга Марика… Вместо нерешительных, мятущихся, колеблющихся меж злом и добром многочисленных героев многочисленных русских романов — такой же нерешительный и совершенно бесполезный, слабохарактерный Федор Михайлович, от которого по привычке к классическому развитию сюжета все ждешь какого-то поступка, внятного и вменяемого, а он все не совершает его и не совершает… Вместо серой массы забитых крестьян — серая в буквальном смысле, их так и называют — серые, — масса живых мертвецов, которые «ходят по снежным равнинам, изредка декламируя неведомо зачем короткую строчку из стихотворения» [20] и готовы в буквальном смысле отдать себя на съедение сильным мира сего. (Впрочем, и они — совсем «как в жизни» — рано или поздно превратятся в нечто страшное и грозное, уже по-настоящему смертельное.)
В рецензии [21] , опубликованной на Полит.Ру (журнал «Лукоморье»), сцены с пожиранием «окончательно убитых» мертвяков названы «реализованной метафорой России, пожирающей самое себя». В принципе роман «Девочка и мертвецы», как и любой сложный, многоплановый текст, можно понять и так («Кысь» Толстой тоже вызывала многочисленные «социальные» аллюзии). По мне, однако, речь здесь идет скорее о бессилии языка, о бессилии литературы. Ни толстовская ясность, ни достоевский психологизм, ни платоновское косноязычие, ни гайдаровская романтическая приподнятость — все, что так или иначе спародировано Данихновым, не способно изменить мир ни на вот столечко.
Другого инструмента для изменения мира у нас, однако, вообще нет.
Книги
Книги
*
Шмуэль-Йосеф Агнон. Рассказы о Бааль-Шем-Тове. Перевод с иврита С. Гойзмана. М., «Текст», «Книжники», 2011, 605 стр., 5000 экз.
Впервые на русском языке — книга нобелевского лауреата, представляющая собой собрание новелл о Бааль-Шем-Тове, одном из самых знаменитых хасидов, написанных Агноном на материале собранных им коротких рассказов. Первая редакция этой книги, работу над которой Агнон вел вместе с Мартином Бубером, была подготовлена к изданию в 1924 году, но рукопись погибла в пожаре. Книгу подготовили к изданию уже в 1997 году (почти через тридцать лет после смерти Агнона) по материалам, сохранившимся в архиве писателя, его наследники.
Юз Алешковский. Маленький тюремный роман. М., «АСТ», «Астрель», 2011, 320 стр., 5000 экз.
Новый роман Юза Алешковского — про биолога-генетика, сидящего в тюрьме под следствием в сталинские времена.
Алексей Ал ё хин. Полет жука. Стихотворения в прозе (1982 — 2010). М., «Астрель», «Аванта sub + /sub », 2011, 64 стр., 1000 экз.
Собрание стихотворений, жанр которых отчасти определен их общим названием, то есть перед нами Жук, тяжелый, приземистый, массой своей прижатый к земле, — проза, которую автор заставляет летать, грузя слово и образ плотностью стихотворной строки, — «Двухфигурная композиция. / Юная флейтистка всем своим тонким телом колебалась вместе с выдуваемой мелодией: музыка гуляла в ней, как ветерок в занавеске. / Поддерживая ее и не давая улететь, пышная аккомпаниаторша в летах раскидывала уверенные и равнодушные пальцы по плоским клавишам». Публикация журнального варианта этой книжки состоялась в «Новом мире» № 4 за 2009 год.
Сергей Белорусец. Парикмахеры травы. Стихотворения и смехотворения. Предисловие Павла Крючкова. М., «Самокат», 2011, 80 стр., 3000 экз.
Книга «детских» стихов («Даже стоя на голове, буква „В” — Это буква „В”!»; «Ходят-бродят по газонам / Парикмахеры травы — И стрекочут их косилки, / Что кузнечики в лугах…»), которая представляет собой не только произведение литературное, но и — искусство книжной графики. Книгу нарисовал художник Иван Александров, продолжающий традиции русского конструктивизма 20-х годов средствами современного искусства.
Нина Берберова. Без заката. М., «АСТ», «Астрель», 2011, 352 стр., 7000 экз.
Из русской эмигрантской прозы — роман «Без заката» и документальное повествование «Дело Кравченко» от автора «Железной женщины».
Юлия Винер. Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах. М., «Текст», 2011, 380 стр., 3000 экз.
Новая книга русско-израильского поэта (см. книгу стихов «О деньгах, о старости, о смерти и пр.» — М., «Текст», 2007) и прозаика, постоянного автора «Нового мира», в которую вошла ранняя повесть «Соломон Исаакович» («история про человека, который прожил до шестидесяти с лишним лет и все время вел себя не совсем нормально»), написанная на материале московской жизни начала семидесятых — предотъездных для героя — годов, и подборки рассказов, в которых изображается обычная, то есть со своим драматическим и лирическим напряжением, жизнь обитателей сегодняшних иерусалимских кварталов, быт обыкновенных людей, описание которого у Винер всегда сориентировано на бытие человека [1] .
Ирина Горюнова. Божьи куклы. М., «Эксмо», 2011, 288 стр., 3000 экз.
Новая книга молодой московской писательницы, состоящая из нескольких циклов рассказов.
Ирина Портная-Грацинская. Слово. Стихи, проза, эссе. М., «Академика», 2010, 415 стр. Тираж не указан.
Книга московской художницы и поэтессы, основной объем которой составили стихи, писавшиеся с 1984 по 2010 год, — «женщины пишут стихи / а. влагой вагины / b. грудным молоком / с. слезой // мужчины пишут стихи / а. кровью / в. спермой / с. потом // поэт пишет стихи / под диктовку»; «неприбранный город мой // прорастает сквозь тротуары / жесткая поросль затылков // испаренья гортанной речи // душный чад // курдючного сала».
Олег Зайончковский. Загул. Роман. М., «АСТ», «Астрель», 2011, 219 стр., 5000 экз.
Новый роман Зайончковского, написанный с использованием отчасти стилистики плутовского романа, а отчасти — прозы социально-психологической с элементами сатиры. Действие его разворачивается в небольшом провинциальном городке с перенесением действия в Москву и Абхазию. Герои: инженер градообразующего химического завода, его жена, экскурсовод мемориального музея русского классика Почечуева, и ее коллеги; друзья, друзья друзей и их подруги. Повествование представляет собой хронику нескольких дней с экскурсами в прошлое героев. В основе сюжета кратковременный уход из дома неожиданно для себя загулявшего героя и приключения, случившиеся с ним во время загула, — почти детективные, связанные с судьбой утраченной рукописи эпохального произведения классика Почечуева. Автор сложно переплетает интонации «отстраненно-сатирические» (почти на грани с острой публицистикой, но грань эту Зайончковский нигде не переступает) с интонациями сочувственного сострадания — так, например, изображена инфантильная беспомощность героев перед искушением выпить (напрямую в данном случае завязанная на неукоснительном соблюдении святая святых самого ритуала дружеского общения).
У меня при чтении проза эта вызывала ассоциации с лукавым, грустным и мудрым повествованием Отара Иоселиани в «Фаворитах луны». То есть при очевидной «аналитической отстраненности» повествователя от героев, при наличии элементов так называемого «нулевого письма» новая проза Зайончковского одновременно и жутковатая, и трогательная, и грустная, и веселая. Художественная новизна текста, на мой взгляд, — в этом своеобразном художественном минимализме: чуть ли не единственным средством, с помощью которого автор разламывает (а точнее, переосмысляет, приспосабливая для собственных нужд) сложившиеся в нашей прозе повествовательные традиции, становится интонационный рисунок. С его помощью Зайончковскому удается превратить социально-психологическое традиционное повествование в современную философскую прозу, проблематикой которой становится ментальность современного русского человека, его взаимоотношения со своей историей и культурой.
