Илья Эренбург - Падение Парижа
Немецкие танки прошли мимо кирпичного завода к станции; холм обошли. Теперь стрельба доносилась отовсюду. Почему они уцепились за эту высоту?.. Справа немцы, спереди немцы, сзади немцы. Слева?.. Черт их знает, кто слева!.. Должны быть наши: третий батальон. Но и слева бегут… Уйти? Нет, этот холм теперь дороже всего, он не чужой, не «позиция», как пишут газеты; он все, что осталось от жизни. Андре кажется, что ничего и не было позади – родился и лег сюда, к пулемету. Да и все это чувствуют. Живер что-то бормочет под нос, не стихи – ругань, все в нем кипит.
Снова бомбардировщики. Убили Нивелля. Нет больше славного официанта! Никто теперь не напомнит о горько-сладких аперитивах. Никто не скажет: «А сколько, по-твоему, звезд? Я считал, что окрещенных восемнадцать тысяч. Помножь на сто…»
Опустилась еще одна ночь, подаренная судьбой, с окрещенными и неокрещенными звездами. Солдаты грызли сухари, томились; как милости, ждали рассвета, боя, смерти.
И в половине пятого Фрессине крикнул:
– Пулеметы к бою!
Лорье заметил, как легкий серебряный туман позади дороги дрогнул, зашевелился.
– Пулемет первый, поле, девятьсот!..
– Огонь!
Немцы не ожидали сопротивления: думали, что солдаты давно разбежались. Андре почувствовал непонятное веселье; оно, как вино, ударило в голову. Рядом Ив ревел:
– Закувыркались?..
Немцы залегли в ложбинке у самой дороги. Двадцать минут спустя по высоте открыли артиллерийский огонь. Сначала были перелеты.
– В деревню… Боши по своим стреляют…
Потом снаряды начали падать на холм. Взлетала земля. В промежутках между разрывами кричали люди; крик был отчаянным, неправдоподобным. Солнце било в глаза. И одна мысль оставалась: не уйти, зацепиться, врасти в эту зыбкую, летучую землю, взлететь с ней, но не уйти.
И вот тишина. Кажется, никого не осталось. Андре, удивленный, видит – Живер щурится… Значит, жив. Смеется Лорье. И Лорье жив. Кричит в траве глупая птица. А Фрессине курит. Где Ив? Наверно, Ива убили. Все это быстро проносится в голове. И ни жалости, ни страха. Сейчас меня убьют… Все равно!.. Не подпустить! И никого Андре так не любил, как свой пулемет…
– Шестьсот пятьдесят!..
Опять самолеты; они падают сверху, как камни.
Андре почувствовал резкую боль выше колена. Хотел поглядеть, что случилось, долго тер глаза – засыпало. А взглянув, увидел лицо Лорье – кровь… Все равно! Не подпустить!..
Его оттащили в сторону.
– На место Корно – Живер!
Андре лежал, уткнув лицо в колючую траву. Немцы снова пошли в атаку.
В полусне Андре слушал пулемет; его подробный, обстоятельный рассказ успокаивал. Вдруг пулемет замолк. Раздался крик маленького Живера:
– Верблюды!.. Диск скошен!..
Андре ползет через силу; хочет сказать, объяснить, но язык не слушается. Он поднимает руку и с размаху ударяет широкой ладонью по диску.
– Вот!..
И голова снова падает на землю.
Очнулся Андре ночью. Солома… Сначала ему показалось, что он заснул в поле. Почему так рано косят?.. Это он спрашивает отца… Потом вспомнил: ранен. Рядом лежит Лорье; лица его не видит; но голос Лорье.
– Ты?
– Я…
Андре морщится от боли; ему хочется говорить – много, без умолку.
– Лорье, ты меня слышишь? Пулемет выручил. А помнишь, как у Тесса из носа текло? Он землю покупал. Боюсь, что Ива убили. «Земля здесь хорошая…» Смешно!.. «Да, да, да, это не кончится…»
Лорье тихо отвечает:
– Никогда.
Паровоз свистит, свистит, не может двинуться с места. Кто-то пришел.
– Ив! Я думал, тебя убили.
– Меня? (Ив возмущен.) Дудки!.. Ты не разговаривай – сестра сказала: «Ему нельзя разговаривать». Не хотела пускать…
– Глупости! Скажи, Ив, удержались?
– Удержались. А деревню наши танки отбили. Четыре танка. В семь часов… Потом приехали из штаба на мотоцикле – приказ: «Очистить».
– Что ты несешь?
– Генерала Пикара приказ. Фрессине, как прочитал, выхватил револьвер и бац – в голову. Честное слово! Хороший был человек, только нервный. Я за него свечку поставлю. И за Нивелля. Жалко мне, что холм отдали…
И Андре жалко – дорога с тополями, домик, колючая трава… «Земля здесь хорошая…» Земля… Жаннет…
– Ив, не уходи! Нельзя уходить! Ты слышишь меня – нельзя!..
18
Газеты писали, что немцы топчутся на месте. Но солдаты разбитой Девятой армии показались в восточных предместьях Парижа. Монтиньи отправил семью в Биариц. Роскошные машины – «кадильяки», «испаносуизы», «бьюики» – покидали город. В Булонском лесу начали рыть окопы. Говорили о таинственных парашютистах, о пятой колонне. Бретейль заявил, что пятая колонна – это иностранцы, политические эмигранты. По его настоянию полиция арестовала несколько тысяч немецких евреев, рабочих, убежавших из фашистской Италии, испанских республиканцев. Полицейским роздали винтовки. Они стояли, гордые своим оружием, на перекрестках улиц и регулировали движение. Жизнь большого города продолжалась: были переполнены кафе. Бойко торговали магазины, на аукционах продавали автографы Марии-Антуанетты и мебель Директории, ателье мод уже готовились к зимнему сезону. Особенно оживленны были окрестности биржи: вопреки всему, ценности поднялись на несколько пунктов. Исчезли автобусы; их реквизировали для переброски войск. Это успокоило парижан: вспомнили канун Марны – тогда генерал Гальени реквизировал такси и разбил немцев…
Утром шестнадцатого мая секретарь доложил Тесса, что немецкие танки подошли к Лану; многозначительно добавил:
– За пять дней они прошли сто сорок километров. А от Лана до Парижа сто тридцать…
Тесса возмутился:
– Как вы смеете распространять панические слухи? Да я не остановлюсь перед крутыми мерами!
А когда секретарь вышел, Тесса позвонил Рейно:
– Послушай, насчет немцев, я надеюсь, это вздор?..
– Они возле Лана.
– Говоря другими словами, ты считаешь, что они идут на Париж?
– Это не вызывает никаких сомнений.
– В таком случае они будут здесь, самое позднее через четыре дня – они делают тридцать километров в день, я сосчитал.
– Гамелен говорит, что сегодня вечером они могут быть в предместьях Парижа. Я приказал сжечь архивы. Нужно быть готовым к отъезду. Я позвоню тебе через час…
Тесса позвал секретаря:
– Я погорячился… Но вы сами понимаете, такие известия, что легко потерять голову… Впрочем, лично я спокоен. Нужно принять экстренные меры. Во-первых, уничтожьте архивы. Во-вторых, составьте список служащих, подлежащих эвакуации. И скажите шоферу, чтобы он проверил машину. Пускай не отлучается ни на минуту. Я, может быть, уеду после завтрака…
Он вспомнил про Полет. Вывезти ее невозможно. Толпа возбуждена. А Полет знают все… Могут быть эксцессы… Скандалом воспользуются социалисты… Но как ей объяснить? Она не от мира сего… Будет плакать… По телефону куда проще…
– Детка, ты должна сейчас же уехать… Я не могу тебе сказать… Новости ужасные… Вечером они будут здесь, это безусловно… Но публика еще не знает, и ты не говори – зачем вызывать панику?.. Поезжай на Лионский вокзал и с первым поездом… Я?.. Я не могу. Я останусь на посту до конца. Нас не спрашивают… Мы обязаны быть героями… Прощай, моя крошка!..
Тесса положил трубку и вдруг, уронив голову на стол, заплакал. Какое горе! Подумать, что неделю тому назад все было спокойно!.. Обсуждали операции в Норвегии, Он хотел уехать с Полет в Пре-де-Дэн. Сто сорок километров за пять дней! Это чудовищно! Очевидно, солдаты попросту разбегаются. Может быть, они и не виноваты. Кому охота зря умирать?.. Бедная Франция!..
Тесса вздрогнул, поспешно поглядел на часы. Почему Рейно не звонит? Убегут, а про Тесса забудут…
– Скажите Бернару, чтобы он приготовил машину, и пусть возьмет баки с бензином – кто знает, что теперь делается на дорогах.
– Господин Дессер просит принять его по срочному делу.
– Дессер?.. Чудак! Какие теперь могут быть дела?.. Хорошо, проведите его сюда.
Они молча поздоровались; старались не глядеть друг на друга. У Тесса были красные глаза. А Дессер выглядел стариком; под седыми лохматыми бровями едва значились мутные зрачки. Он разгладил перчатки, вынул портсигар, но не закурил; придвинул и отодвинул пресс-папье. Тесса угнетало молчание.
– Что скажешь, Жюль?
Дессер глядел в одну точку. Он и сам не знал, зачем пришел к Тесса. Он метался, как маньяк, по штабам, по министерствам; был у Рейно, у Менделя, у генерала Жоржа; уговаривал, грозил, доказывал. Его вежливо выпроваживали. Наконец он заговорил:
– Завтра они могут занять Париж. Остались считанные минуты. Уйдите! Или скажите, что вы будете сопротивляться, но честно, всерьез. Повсюду шпионы. Нужно арестовывать, расстреливать. И не рабочих – Лаваля, Гранделя, Бретейля Пикара.
– Ты понимаешь, что ты говоришь? Конечно, мы старые друзья. Но я занимаю ответственный пост, я – министр, а ты мне предлагаешь государственный переворот!
